Глава 38

Последний, Серебряный концерт был красивый. Я старалась, как могла. Заплетала дождевые струи в серебристые косы, закручивала скрипичным ключом звуки, добавляла эффекты за пределами видимости и слышимости. Создавала симфонии для обоняния и осязания.

Пыталась превзойти саму себя. Ребяческое желание, чтобы вспомнили добрым словом, назвали незаменимой. Смешно.

После концерта скрестила ноги на кровати в фургоне, откинулась, достала карандаш. Нарисовала на выцветшей карте завершающий штрих — от Каресских гор до Серебряного города. Все-таки длинный мы проделали путь, тысяч пять километров. Извилистый, петляющий, волнующий. Лучшее время моей жизни, не дорога — песня. Дорожный романс, путевая баллада.

Напротив сидела официантка, которую все-таки сумел вытащить из города в гости Эрин. Хорошо, что я не одна сегодня. Хватит сил не прощаться вслух, сохранить лицо, уйти, как пришла — просто. Без обязательств и сантиментов.

Девушку звали Дари и она была красивая, несмотря на сероватый оттенок кожи, а может даже благодаря ему — днем официантка, а вечером — фея дождя. Хрупкая, серебристо серая, с точеными изящными чертами лица и мелодичным голосом — про такую могли слагать песни древние менестрели. Дари потрясенно осматривала фургон и моё скудное имущество — запасное платье, костюм для выступлений, большую металлическую чашку и два комплекта белья.

— И все? — недоверчиво спросила девушка. — Как ты можешь так жить?

— А что еще нужно? — пожала плечами я.

— Куча всего! — Дари развела руки. — Шторы на окна, живые цветы, уютное кресло, картины на стены, косметика, теплая одежда, обувь, памятные сувениры...

— У меня где-то был срез сердечной сосны, — сказала я, — Но, кажется, я его потеряла.

— Как? — в голосе прозвучал самый настоящий ужас. — У тебя что, совсем нет чувств? Ни единой памятной вещи!

— У меня есть чувства, — обиделась я. — И самое главное — чувство свободы. Мне нравится, когда все нужные вещи могут поместиться в походную котомку. А остальное… Остальное я помню.

— А зачем помещать вещи в походную котомку? — возмутилась Дари. — Ты и так все время в пути, разве не так?

Я задумалась, подбирая слова. Сказала вслух через силу, сквозь зубы, как магические слова, заклинание материализации. Раз произнесенный приговор приобретал ясность и окончательность:

— Мне нравится здесь, но я не смогу остаться надолго. Я должна доделать нечто важное, уладить. Не всегда можно остановиться там, где уютно. Это право сначала нужно заслужить.

Дари понимающе кивнула, пожала плечами:

— Бывает.

— Расскажи лучше о себе, — попросила я. — О вас, точнее. Я не могу понять — эти крепостные стены, строгие часы посещения для чужаков, абсолютная закрытость ночью — и вдруг ты, совершенно одна, молодая хрупкая девушка сидишь здесь и не похоже, чтобы ты чего-то опасалась. Ты супер-воин? Ты владеешь совершенными боевыми искусствами?

Она улыбнулась, явно польщенная моими предположениями, а затем грустно помотала головой.

— Я чужая здесь. Я приехала из Нелоуджа, когда мне было пятнадцать. Родители погибли, а здесь живет тётя. Я не успела впитать местные страхи, и мне осточертело жить в сером, носить серое. — Раздраженно объяснила девушка, закинула ногу на ногу, задумчиво потерла колено.

— А почему ты не уедешь? — спросила я.

— Там у меня ничего нет, и никого, — равнодушно сказала Дари. — А здесь очень богатый город. Чужаков не любят, зарплата у официантов, как у библиотекарей в Нелоудже. Скоплю денег и уеду.

Я кивнула. Хороший, практичный подход, достойный уважения. Уедет отсюда лет через пять, богатая, свободная и независимая, куда захочет, когда захочет.

— И все-таки, — продолжила я, — что скажет твоя тетя? Разве у вас не запрещено выходить за пределы городских стен на ночь?

— Нет, конечно, — удивилась она. — А ты откуда, у вас что, запрещено?

— Я из Нелоуджа, — ответила я. — Просто не понимаю местный уклад.

— Да нет, — протянула Дари, — запретов нет, ходи куда хочешь, это все просто сны.

— Сны? — я подняла брови.

— Сны. Понимаешь, серебро активизирует ресурс в бессознательном состоянии. Очень часто сны становятся явью. Ты не представляешь, какие жуткие кошмары могут сниться интеллигентным с виду людям, очень много людей вокруг озера погибло, пока мы сообразили, что к чему.

— С ума сойти, — ужаснулась я и вспомнила свои сны, в которых Селена оказывалась жутким оборотнем с огромными когтями, и я убивала ее, а потом понимала, что ее зеленая кровь разлилась по фургонам и все, кого я знаю, начинают рычать и набрасываться на меня. — Нам надо отсюда убираться. Ты реально отчаянная, что к нам пришла.

— Нет, не переживай ты, — равнодушно сказала непробиваемая официантка. — С твоими снами ничего не случится. У тебя зрачки белые и кожа нормальная, сравни с моей.

— Ах вот в чем дело, — протянула я. — Вы заражены.

— Это серебро, постоянно, — сказала она, — в воздухе, в воде. Мы здоровы на самом деле, ничего не меняется, кроме цвета кожи, слизистых и снов.

— А как вы с этим справляетесь? — уточнила я. — Со снами?

— Мы выгнали из города всех, кто видел особенно яркие кошмары. И, конечно, в городе установлен режим гигиены сна — вечером каждый житель тратит ресурс до нуля. Принято приводить в порядок свой дом и часть улицы, до зеркального блеска, поддерживать фонтаны, растения из чужого климата. Каждый следит за соседом, ведь если у того увял сад или плохо почищено окно — он мог забыть про гигиену сна, и стать источником кошмара для всего города.

— Как-то бездарно. Не хотела бы я тут жить, — прокомментировала я. Не знаю, что мне больше не понравилось, возможность исполнения снов, или соседи, которые наблюдают за чистотой моих окон. — Но зачем тогда стены?

Дари посмотрела на меня, как на ребенка, который не понимает очевидного запрета и раздельно произнесла:

— Целый город людей, ресурс у которых на нуле, не считая пары охранников. Как ты думаешь, зачем стены?

Я кивнула: "Точно", стало неловко за свою недогадливость.

— Теперь твоя очередь, — требовательно сказала практичная официантка. — У тебя за спиной длинная дорога, расскажи мне что-нибудь равноценное.

Я улыбнулась, это так напомнило мне Нелоудж, уселась удобнее. В дороге накопилось множество историй, и сегодня стоило облечь приключения в слова. Отблагодарить, запомнить, озвучить. Потрогать и обнять на прощание лучшие моменты. Погрузиться в стук колес. Стать ветром.

Вечером, у костра, Ким пел. Длинные пальцы перебирали струны, руки обнимали гриф и обнаженная девушка, изображенная на корпусе гитары, танцевала в отблесках огня. Всегда великолепная, всегда изящная незнакомка, скрывающая лицо. Душа музыки. Струны звучали её голосом, и как легендарная русалка, схематичная девушка звала на сомнительные подвиги, искушала, толкала вперед.

Сегодня Ким пел для меня.

Он пел, и воспоминания окружали теплым роем — настоящие, живые.

Он пел, а я чувствовала влажный ветер на лице.

Он пел, и слышались трели лесных птиц.

Он брал аккорд, и земля уходила из-под ног, оставляя безграничную свободу первого полета.

Он шептал, и мурашки бежали по спине, будили дремучие инстинкты, я прятала глаза.

Он перебирал струны, а на языке чувствовался соленый вкус крови и буйная тревожная радость последней драки.

Он играл, и стучали колеса, сменялись пейзажи, города и закаты.

Он пел, и новые приключения звали вперед.

Он не бил на жалость, не будил тоску, не напоминал о раскаянии. Не прощался. Не просил.

А я все-таки плакала.

Он пел.

Дари и музыканты сидели молча, то ли оценивая новую песню, то ли погрузившись в размышления. Тексты Ким всегда писал сам и редкими вечерами представлял новые слова на суд друзей. Сразу никто и никогда не комментировал. Критика просыпалась утром, вместе с трезвым рассудком и здоровой иронией. Ночью песни обращались только к чувствам.