Глава 11

Я снова перерасходовала ресурс, но на этот раз рядом не дежурила заботливая Эмми. Меня почти деликатно поместили в светлую камеру с высоким потолком и узким зарешеченным окном. Безмолвный страж усадил меня на дощатую койку, я откинулась на прохладную каменную стену и тут же потеряла сознание.

Чудилось, что я в пустыне, прокусываю себе вену и пью кровь из собственной руки. Когда очнулась, во рту пересохло так сильно, что даже вдох доставлял боль. Язык был сухой и неприятно касался нёба. Рядом с кушеткой стоял керамический кувшин, но дотянуться до стола оказалось не так просто. Получилось только с третьей попытки, часть воды выплеснулась на каменный пол. Я выпила не меньше литра и снова впала в забытье. С тех пор я приходила в себя, пила, и снова падала в какую-то темную яму, будто воздух был пропитан хлороформом.

"Хоть бы немного ресурса", — думала я и прижимала горящие ладони к холодной стене, — "самую малость, чтобы чуть подлечиться".

Очнувшись в очередной раз, я увидела склонившегося над койкой высокого человек в мантии стража. Серые проницательные глаза выделялись на желтовато-сером, ничем не примечательном лице. Странный посетитель убрал мокрую от пота прядь волос с моего лба и, прищурившись, разглядывал лицо.

— Кто ты такая, в конце концов? — спросил он, и, не дожидаясь ответа, проник в мои мысли. Это было пронзительно неприятно. Я видела, как гость вытаскивает и отбрасывает мои воспоминания — первый день, первую мысль, проверку способностей, разговор с Эмми. Человек в капюшоне резко закончил контакт, возвращение к настоящему отозвалось вспышкой боли в голове.

— Ты сама не знаешь, — сказал он. — Тогда все ясно. Неважно. В течение этого года ты должна явиться в Институт.

Я в отчаянии посмотрела на него, мысленно умоляя о какой-нибудь доступной информации, из которой можно было бы сделать простенький вывод и извлечь ресурс в текущем состоянии. Посетитель обернулся, как будто почувствовал взгляд. Пробормотал: "А это, видимо, была совсем неправильная мысль", — а потом развернулся и вышел, стремительно, почти испуганно. Я снова впала в забытье, пытаясь представить себя в сознании. В бреду казалось, что запас ресурса возник из ниоткуда, перекочевал от гостя готовым к употреблению, нежданным даром. А потом я пришла в себя голодная и абсолютно здоровая.

К моей несказанной радости, рядом с кувшином нашелся кусок ржаного хлеба. Кроме койки и стола в комнате имели место быть: стул, медный рукомойник с тазом и вешалка в углу. Троекратный обход камеры свидетельствовал, что диаметр помещения равен восьми шагам, а элементарная логика доказывала, что прошло не более суток. Отвратительно длинных суток, вынуждена признать. Больше всего хотелось в душ и есть, но вместо этого зашел страж и негромким вежливым голосом зачитал приговор. Мне надлежало провести здесь десять дней, и выплатить штраф. Большой штраф. Сорок золотых, я даже рассмеялась, когда услышала цифру. Даже если меня продать на дикий юг, я буду стоить меньше, по крайней мере сейчас, грязная и больная.

Но, оказалось, эту проблему решили без моего участия — реабилитационный центр оплатил долг за счет проживания. У меня теперь оставался всего месяц аренды, но по-прежнему никаких долгов. Я присвистнула, когда поняла, насколько элитным было гнездышко в каморках, но не испытала никаких чувств. Где-то в глубине души я не верила, что останусь там на целых пять лет, и потому казалось, что у меня отняли то, что мне никогда не принадлежало.

Последующие девять дней оказались самыми длинными и скучными в моей новой жизни. Я металась по камере, пытаясь выжать хоть немного ресурса из рассуждений о том, кто ко мне приходил и зачем, но все мысли казались мне либо очевидными, либо не логичными и не приносили ни капли силы. Чем больше я думала, тем четче становилось ощущение, что некая важная деталь ускользает прямо из-под носа. То же действующее на нервы чувство незаконченности, что и в первый день.

Вынужденное бездействие раздражало, бесило осознание того факта, что часть старательно увеличенной силы несомненно пропадет за девять дней проведенных в информационной изоляции, и немного напрягал холод в камере и дощатая койка. Впрочем, последние три пункта я приняла с удивительным спокойствием, и даже испытала удовлетворение, когда обнаружила, что в тюфяке нет клопов. Условия содержания мне показались даже комфортными: беленые известкой стены создавали ощущение чистоты, а щи со снетками, которые подавали в нечетные дни, оказались вкусными. Я проанализировала собственную неприхотливость и первый раз после пробуждения подумала — может быть, и не нужно узнавать историю своей прошлой жизни целиком? Что я вообще хочу о себе знать? Кто меня стер и, главное, за что. А как я туда пришла — это детали, и не факт, что лицеприятные.

Я не испытывала ни смущения, ни возмущения по поводу наложенного штрафа и заточения, но справедливость требует признать, что раскаяния не испытывала тоже. В глубине души вообще не связывала свой поступок и свое пребывание здесь. Просто обстоятельства изменились, и я радовалась, что это временно и считала дни. А чтобы не тратить время зря, я тренировалась до изнеможения, и за отсутствием информации для развития ментальной силы работала над физической. Разминалась, отжималась от грязного каменного пола на кулаках, лишая руки последних остатков женственности, приседала двадцатью разными способами — с задержкой в крайних точках, медленно, с выпрыгиваниями, затем растягивала мышцы до боли и ложилась на койку изучать затейливый узор паутины, притаившейся в углу. Когда силы возвращались, я начинала снова.

На пятый день заключения привычное одиночество нарушили — у меня появилась сокамерница. Оборванная тощая девчушка, лет семнадцати, с изящными пальцами виртуозной мошенницы. В пронзительных, знакомых зеленых глазах мелькали лукавые искорки.

Такие не попадаются случайно.