Глава 5

Я встала с первыми лучами солнца.

Сила била весенним ключом. Хотелось бежать быстрее лани, приподняться на пару сантиметров над землей. Нужно сдержать ребяческие порывы, это первый за новую жизнь шанс пройти Испытание. Вероятно, возможность снова получить столько ресурса представится нескоро — интересные рассказчики не гуляют стаями по Нелоуджу. Не следует расходовать силу по пустякам, Институт ждет.

Эмми сидела на кровати, отмачивала перепачканные въевшейся краской руки в ванночке с жидкостью подозрительно зеленоватого цвета.

— Пока, Эмми, — сказала я.

— Ты куда? — с любопытством спросила подруга.

— Пройдусь по делам, — неопределенно ответила я, — возможно задержусь. Слушай, держи мою бирку, спаси ужин, пожалуйста. Я, наверное, не успею вернуться.

— Если ужин родился в нашей столовой, его уже ничего не спасет, — пробормотала Эмми, но кивнула в сторону своей кровати. — Кидай бирку сюда, у меня руки заняты.

Прощаться не стала. Пройду — девчонки узнают. Институт ежемесячно оглашает сводку поступивших на городской площади, поздравляет семьи новых сотрудников, приглашает талантливую молодежь попробовать свои силы. Подруги всегда следят за объявлениями, азартно обсуждают бывших стертых и шутливо подзадоривают друг друга: «А не махнуть бы и нам?»

Путь в Институт лежал через субботнюю ярмарку. Я быстро пробиралась через шумную разношерстную толпу, ловила обрывки разговоров.

Над прилавками с горячей выпечкой поднимался пар, изумительно пахло сдобой. Аромат ванили, корицы и шоколада заставил мой желудок жалобно скрутиться. Я достала кошелек. Не нужно было пересчитывать содержимое — последние семь медяков, зарплата будет послезавтра. Помнила ясно, как свои пять пальцев — уже несколько раз хотела истратить, но сдерживалась. Плохо ходить без гроша в кармане. Но с другой стороны, я иду в Институт. Если попаду в таинственную цитадель знания, то меньше всего буду волноваться о зарплате в цеху. Если не попаду… Я предпочитала об этом не думать, потому что имеющие хождение в народе легенды были удивительно пессимистичны на этот счет.

— Булочку с корицей, вот эту, — я протянула торговке свои медяки.

— Семь, — она пересчитала и подала восхитительно горячую выпечку.

Я отошла на несколько шагов, поднесла булку ко рту и краем глаза увидела щуплого мальчишку у соседнего прилавка. Тонкие пальцы на детской руке на мгновение скрестились в странном жесте. Мелькнула тень своеобразного родства и мои пальцы непроизвольно переплелись в другом, ответном жесте. Это был странный момент — я не помнила ничего, связанного с продемонстрированными жестами. Ни единый проблеск понимания не разбавил пустоту в памяти, но я поняла сразу и окончательно, что мы с мальчишкой находимся по одну сторону невидимых баррикад, а все остальные добропорядочные горожане — по другую. Заключен союз, мимолетный, но надежный, мы можем доверять друг другу, хотя цель непродолжительной кооперации оставалась на туманных задворках прошлого.

Я все еще смотрела на перепачканную детскую руку, когда мальчишка быстрым, непринужденным движением схватил такую же булку и отступил назад, растворяясь в толпе. Моментально отвела глаза, чтобы не привлекать внимания, но было уже поздно. Торговка выскочила из-за прилавка и схватила мальчика за руку, заставив согнуться пополам от боли.

— Стража! — завопила она, что есть мочи, — Вор! Вор!

Мальчишка поднял голову и посмотрел на меня. В восточных, пронзительно зеленых глазах читалась отчаянная мольба о помощи и возмущение. И голод. Я подбежала к торговке, схватила за рукав:

— Подождите! Пожалуйста, давайте договоримся без стражи.

— И что ты можешь мне предложить? — хмыкнула она.

Я протянула свою булку, вывернула карманы. Огрызок карандаша, пустой кошелек, сшитый из подола старой юбки, железная скрепка, которую я подобрала однажды по дороге в надежде сделать из нее шпильку для волос.

— И это все? — уничижительно спросила она, — да я на помойку отношу вещи ценнее.

Я побледнела, мальчишка стоял не шевелясь. Только смотрел, не отрываясь, в глазах мольба и надежда.

— Я могу, — сказала я, — могу… — мучительно стараясь придумать что-нибудь, что я могу.

Раскрасить вам куклу? Рассказать вашей дочери старинную историю про оборотней? Ресурс распирал лоб, кровь пульсировала в висках. Убить — могла и отлично представляла, как это сделать. В деталях, без ненависти и эмоций. Просто знала, что могу и рассмотрела этот вариант. Но вокруг уже собралась толпа, это не изменило бы участи мальчика, но явно изменило бы мою. Я попыталась повлиять на мысли торговки, но не смогла — я абсолютно не представляла, как мыслит эта женщина, чужая и чуждая. Психологическое вмешательство требовало опыта и образования, которого у меня не было. Так и стояла, сильная и беспомощная, как лев в клетке, перебирала неуместные варианты. Эмми бы не колебалась, Эмми бы сделала что-то, только что? Я честно пыталась думать, как Эмми, быть доброй, искать компромисс, когда подошли четверо стражников.

— Вор? — спросили у торговки.

— Да, — коротко ответила та, и двое взяли мальчика под локти и потащили прочь. Он уже не смотрел в мою сторону. Отчаянно и бессмысленно пытался вырваться из железной хватки стражей.

— Куда его понесли? Что с ним сделают? — спросила я.

— Да будто ты не знаешь, — хмыкнула она, — на площадь, отрубят руку.

Я захлебнулась воздухом. Не знала. Эта часть моей памяти, видимо, была подчищена, или я жила легкой жизнью в лепестках роз, где люди не воруют и не отрубают друг другу конечности за еду.

— Что?! — тупо переспросила я. — Как ты могла?!

Кровь бросилась женщине в лицо:

— Да кто ты такая, чтобы сметь меня осуждать? Ты сама ничем не лучше, из этого притона! Вас самих бы не мешало бросить в темницу. Бродят тут среди честных людей, суют нос, куда не просят. Или ты заодно с вором была, а?

— Что? — я бросилась вперед, чьи-то руки удерживали меня от удара. — Я стертая, а вот вы...

— Я знаю, кто ты, — сказала она. — Только вы тут бродите с пустыми кошельками и полными головами.

Ярость пульсирует уже не в висках, а ниже. В ногах — привычная тяжесть, вес перераспределен для создания импульса. Так нельзя, нужно себя контролировать, от стертых ждут слов. Дерутся воры в подворотнях. Сражаются сотрудники Института, но следуют четкому регламенту при самообороне и нападении. Правильно будет спросить.

— Тогда почему? — голос звучит глухо. — И где эта площадь, на которую они его потащили?

— Потому что так проще, — услышала я тихий, но властный голос у себя над ухом. — Проще поверить, что есть причины.

— Здорово, — сказала я. — Знаю. Плевать. Вы знаете, где эта площадь?

Я развернулась и увидела интеллигентную старушку в шляпке, с седыми буклями, в высоких шелковых перчатках на сухих руках. Не хватает маленького пуделя для полной завершенности образа.

— Где? — повторила я.

Старушка испытующе посмотрела мне в глаза. Ярость опадает сухими листьями, мокрым снегом. В старых глазах — навязчивое свербящее молчание. Контроль над эмоциями, то, чем я никогда не владела.

— Знаю, — наконец ответила она. — И покажу. Но сначала выслушай.

— Не могу, — отчаянно сказала я. — Некогда, вы же слышали.

С мальчишкой был заключен союз. Я гарантировала нечто, и теперь догадываюсь, что именно: безопасность. Свободу маневра. Только вот я оказалась неспособна исполнить невольное обещание.

— Сейчас ты ничего не сможешь сделать, — отрезала старушка. — Смотри.

Она вытащила из кармана листок настоящей белой бумаги и карандаш, и начала рисовать. На бумаге появилась лента, разбитая на ячейки, указатель над одной из клеток.

— Причем здесь это?

Бешенство сменилось раздражением, но ответственность за проваленную сделку не отступила. В любой другой день я бы отдала свой ужин за то, чтобы встретить человека, который просто так будет дарить информацию. Любую, тем более такую необычную. Сама встреча со странной старушкой была информацией, которую стоило обдумать. Но не здесь, не сейчас — сейчас я должна была выяснить, где находится эта чертова площадь, и бежать туда, пока не стало слишком поздно.

— Ты еще не понимаешь, — сказала старушка. Начала писать символы с индексами, стрелки переходов.

Старушка говорила много, с размеренной дикцией профессионального лектора. Слова я узнавала, но никак не могла сосредоточиться и уловить общий смысл. Что-то о правилах перехода, клеточных автоматах и детерминированных состояниях. Явно новая и возможно любопытная информация, но мой мозг как будто скрылся под слоем толстой, звукоизолирующей ваты.

Я глубоко вдохнула, закрыла глаза и размеренно досчитала до десяти. Голос старушки стал не громче назойливого жужжания комара, этические терзания наконец-то отступили, разум прояснился. Старушка замолчала, ожидая моего внимания, и продолжила пояснения тем же размеренным тоном, без следа раздражения. Сориентироваться было сложно, часть лекции осталась в ватной пустоте, но когда женщина начала приводить примеры, смысл речи стал ясен. Никакого отношения к создавшейся ситуации предложенный материал не имел, но это была весьма элегантная и элементарная теория, обладающая значительным потенциалом для получения ресурса. Я поняла концепцию как-то вдруг, разом, и почувствовала знакомый прилив силы, но не остановилась. Старушка безмолвно набросала еще набор правил и протянула карандаш. Несколько действий, движений, вычислений. Восхитительная концепция, универсальная абстрактная машина, в которой по шагам можно выполнить любой вычислительный алгоритм.

Красивый материал, из тех, что входят в золотой фонд Института. Зиэн рассказывала, что есть такое знание — можно изложить идею за пять минут, а ресурс потом извлекать еще недели две. Королевской щедрости подарок, ментальный бриллиант. Взятка, чтобы забыть про мальчика? Нужно было излагать условия до сделки, возможно, я бы согласилась. А сейчас ничто не мешает убежать на поиски — в таком состоянии и пятерка стражей меня не остановит.

Но странная старушка имела другие планы. Убедилась, что лекция принесла результат, и тронула меня за рукав:

— Пойдем. Пора.

Когда мы подошли, толпа уже расходилась. Пара девушек имела заплаканный вид, но в большинстве своем люди были веселы и возбуждены. Обсуждали представление, бешено жестикулировали. "Ты видел, как он взмахнул руками?" — спрашивал щеголеватого вида подросток у своего приятеля. — "Как будто пытался догнать...". Потухшая, застарелая злость играючи провела грязным ногтем изнутри. Я все еще не хотела верить вопреки очевидным фактам, что все уже произошло, казалось, что фантастическая старушка не допустила бы этого. Дело даже не в мальчике — вдруг поняла я. Первична именно ненависть к тем, кто по другую сторону баррикад.

— Спокойно, — старушка сжала мне руку. — Не трать ресурс, ты найдешь другое применение.

Еще три метра, и я увидела мальчика. Он был там, в самом центре расходящейся толпы, привязанный к столбу, в широко распахнутых глазах застыл ужас.

Я не буду это описывать. Не хочу. Я могу убить человека голыми руками, с применением ресурса, разумеется. Но никогда, ни за что не трону ребенка. Это за гранью добра и зла.

— Ты! — прошипела я. — Я опоздала из-за тебя и твоих автоматов!

Я повернулась к старушке, но той уже не было на месте. Разумеется.

Никто не остановил меня, когда я вскочила на сколоченный из грубых досок помост. Зеленые пронзительные глаза смотрели насквозь. Не видели. Ненавидели.

И я ненавидела тоже. Не помнила, кого и за что, но осязала ненависть мальчишки и разделяла на первобытном уровне, не требующем подтверждения фактами. Враг твоего врага — друг. Который доверился, потому что чувствовал так же. Но мы снова проиграли, как и тогда, в прошлом, проиграл кто-то очень дорогой мне.

И я знала, что эксперимент обречен на провал, но должна была попытаться. С отвращением взяла безвольный обрубок, приставила к окровавленной культе и закрыла глаза. Отстранилась от окружающей реальности, представила текущую через пальцы силу. Сейчас много силы, липким клеем соединяет кость с костью, сухожилие с сухожилием, что там еще? Черт возьми, люди трупы препарируют, чтобы понимать, как всё устроено, а я полезла, дура стоеросовая. Но ведь я сейчас заряжена ресурсом по уши, как копилка у полоумного скупердяя. Реплантация в первые часы требует на пятьдесят процентов меньше силы. Смогу, нужно верить что смогу. Ресурс опустошается, снижается до абсолютного нуля и еще совсем немного. Глупо, бездарно, бессмысленно.

До последнего мне хотелось не лечить, а убивать.