Глава 13

В общежитии и на работе все знали всё. Казначей, выплативший мой штраф, рассказал Ноэр, та рассказала Зиэн, а Зиэн, ничтоже сумняшеся, продала эту информацию всем, кто пожелал купить. "Ты не в обиде, я надеюсь", — сказала она, — "В этом нет ничего такого, периодически находятся Стертые, которые переступают эту черту по незнанию. Материальное наказание обычно настолько строгое, насколько ты можешь себе позволить — некоторые Стертые, работающие в шахтах, выплачивали по пять серебряных, но для них это было, пожалуй, даже тяжелее, чем тебе сорок золотых. Жалко, что тебе придется искать новую работу, но, в конце концов, ты же не умеешь рисовать, так что ты не так много теряешь".

Меня удивило, что многие смотрели на меня с затаенным восхищением, и один высокий зажатый парень, сильно пахнущий немытым телом, без предисловия спросил, как мне удалось провернуть чтение мыслей без подготовки и согласия жертвы. Нерациональная неприязнь заставила меня отказаться от весьма выгодной сделки.

Эмми сочувственно охнула, когда увидела меня, не в силах поверить, что это был тот эффект, которого я старательно добивалась во время долгих тренировок. В какой-то мере, я почувствовала себя дома. Реабилитационный центр оказался тем самым невероятным местом на планете, куда я могу вернуться без чувств, после тюрьмы, и меня здесь по прежнему будут ждать, встречать и ничто, по сути, не изменится.

Через два дня произошло важное событие — день рождения, а точнее день пробуждения Зиэн. Мы решили, что "имениннице" примерно двадцать восемь лет. Не больше тридцати и не меньше двадцати шести, однозначно. Мы долго, дружески подтрунивая, гадали, кем Зиэн была раньше. В смуглой художнице плохо уживались аристократические замашки, бунтарские мысли и любовь к работе.

— Я была революционером, — подмигнула Зиэн. — Но хотела рисовать. Разве не понятно?

Мы сидели в любимом трактире, где всегда было шумно. Множество путешественников стучало по дощатому полу каблуками всех мыслимых и немыслимых форм. Сегодня мы заняли небольшой столик на троих у окна, в дальнем конце зала. Праздник — будем беседовать друг с другом, а не искать новых знакомств. На подоконнике величаво сидела красивая кукла в народном костюме с блестящими миниатюрными бусами. Смотрела в пустоту высокомерным взглядом, как умеют настоящие аристократы. Соседние столики оккупировали гости, и мы автоматически ловили обрывки разговоров, запасая их, как основные тезисы недочитанной книги.

Мы пили кислое недорогое вино непонятного происхождения и заедали восхитительным твердым сыром, нарезанным тонкими, почти прозрачными ломтиками. Сыр таял на языке, оставляя солоноватый насыщенный привкус. Довольно быстро разговор скатился к дню пробуждения — самому первому и значимому в нашей новой жизни. Для Зиэн с памятной даты прошло уже почти три года, но художница по-прежнему отчетливо помнила натюрморт с полевыми цветами и виноградом, который украшал стену в приемном покое.

— Это сочетание показалось мне ужасно неестественным, — сказала Зиэн. — Я все время отвлекалась, вместо того чтобы слушать вопросы. Пыталась найти в рисунке тайный смысл, понять, что так сильно меня задевает.

— Поняла? — спросила я.

— Думаю, да, — ответила Зиэн. — Полевые васильки, которые были в букете, не цветут там, где растет виноград.

— И?

— Это же очевидно, — подняла брови художница. — Это знак, показывающий, что я нахожусь не в том месте, где должна была бы находиться по статусу и рангу, если бы события имели естественный ход. Он помог мне понять и принять ситуацию.

Зиэн пожала плечами, отхлебнула вина. Она освоилась лучше всех нас, у нее был талант, которому нашлось применение, поэтому для художницы тот первый день был поворотом к новой, интересной жизни и девушка редко оглядывалась назад.

— Действительно, очевидно, — не скрывая сарказма ответила я, но Зиэн не обратила внимания. — Эмми, а тебя что больше всего зацепило в первый день? Я одна осталась равнодушна к натюрморту?

— Нет, я тоже не помню картину, — сказала Эмми. — Меня поразило огромное количество людей, которые были в коридоре. Эти люди не все поместились на скамьях, и некоторые сидели прямо на полу, один мужчина стоял в центре коридора и рассматривал руки. Я даже сначала подумала, что очнулась на вокзале, и мы откуда-то приехали или ждем отправления. Но, скорее, приехали, я не знала этих людей, но меня не покидало ощущение, что я их когда-то видела — как случайных попутчиков, не более. Я не заметила ничего общего, в том коридоре ждали и молодые, и старые, и подтянутые, и полные. В основном мужчины, но женщины тоже были — две, сидели на противоположной скамье.

— Двадцать один человек, — задумчиво протянула я.

— Может быть, — Эмми прикрыла глаза, будто пытаясь посчитать воспоминания. — А откуда ты знаешь?

— Так сказал угрюмый мужик в приемном покое, когда я спросила, много ли стертых, — пояснила я.

Зиэн удовлетворенно кивнула, она любила, когда рассказы из нескольких источников сходились.

— Вообще вам повезло, — заявила она, — Общежитие проплачено, сразу попали в цех по рисованию. Я проснулась без гроша в кармане и меня определили гладильщицей — там зарплата повыше, но работа не в пример тяжелее. А деньги все равно отдаешь за общагу.

— Даа, — задумчиво протянула Эмми, — Странно, вот кто-то меня стер, а денег с собой положил. Стирал — значит ненавидел? Совесть замучила, решил откупиться?

— Какая разница, все равно не узнаешь, — пожала плечами Зиэн, — Зато тебе жить полегче. Я еле вырвалась из ада с утюгами и паром, кисточки и свобода творчества кажутся раем. Может, так и задумано с этими цехами и низкой зарплатой — добиваешься уровня чуть выше и уже всем доволен и ничего не надо. Короче, ерунда это все, даже вспоминать не хочу. Эмми, лучше ты расскажи еще что-нибудь!

Эмми задумалась, а потом выдала:

— А еще меня в первый день хотели назвать Элерой. Похоже на холеру. Я сказала, что буду Эмми.

— А меня уже из коридора позвали по имени, — вдруг вспомнила я и подумала, что возможно это и есть та самая деталь, которая не давала покоя в первый день. Имя, это же не просто так, и когда я сидела в коридоре, прошлого у меня еще не было, а вот имя уже было.

— Мне дали имя уже внутри, причем, похоже, он сам его придумал, — все тем же возмущенным тоном продолжила Эмми. — Почему бы не дать нам самим возможность придумывать себе имя?

— Наверное, мы бы слишком долго думали, и процесс бы затянулся, — цинично заметила Зиэн, — Мне тоже дали имя внутри. Я решила, что лекарь хочет сначала посмотреть на человека, чтобы имя хоть немного соответствовало внешности. Мое, например, подходит к южному цвету кожи.

— Возможно, — согласилась я, — А на меня лекарь посмотрел через замочную скважину?

— Просто в этот день ему хотелось назвать кого-нибудь так, — пожала плечами Зиэн. Художница не увидела ничего достойного внимания в моем признании. Я переключилась на следующую тему беседы — уже привыкла доверять её прагматичным суждениям.

Вечером, когда я уже засыпала носом к стенке, Эмми тихо пробормотала:

— Мне кажется, у меня был кот.

— Что? — переспросила я, поворачиваясь.

Эмми сидела на кровати, обняв колени, и на ее лице не осталось ни следа постоянной улыбки. Уголки губ скорбно поползли вниз, а глаза подозрительно затуманились.

— Кот, — повторила Эмми, — Очень пушистый и, наверное, белый. Он со мной всегда спал, теплый-теплый. Ему тоже снились сны, и он вздрагивал и поджимал лапы. Летом ему было жарко, и шерсть по всему дому валялась клочками, будто слипшаяся паутина. Когда мы всей семьей отмечали день рождения, он сидел под столом и выпрашивал лакомые кусочки. А теперь у меня ни семьи, ни кота, и я придумываю себе прошлое.