Глава 27

Утром, когда фургоны остановились, я пошла к Селене. Она выбралась на чистую поляну, покрытую утренней росой. В правой руке женщина держала котелок, в левой — узелок с провизией. Я молча помогла донести вещи и сложить костер.

Мы часто готовили завтрак вместе в умиротворенной тишине. Обязанности давно были распределены, а все слова сказаны вечером. Утром пели птицы, журчали ручьи, просыпалась дорога. Но сегодня молчание было гнетущим, раздражало назойливое кваканье лягушек.

Я понимала, что нужно уходить. Не обязательно сегодня, никто меня не гонит. Вчера Селена продублировала мое воспоминание о нападении всем участникам группы, и в убийстве меня никто не винил. Тайна было слишком важна, бездействие могло обернуться страшными последствиями для затерянного народа. Слишком много у них было лакомых знаний, и слишком мало опыта самообороны.

Мужчины помогли зажечь погребальный костер — у меня никак не получалось, огонь гас, не хватало ресурса. Я сама начертила огненную спираль, которая должна была увести погибшего к рисующим богам.

Но все-таки убийство легло несмываемыми пятнами на мои руки. Не знаю, думал ли Ким о том, что я была недостаточно бдительна и чрезмерно жестока, но мне эта мысль не давала покоя. Как бы поступила в такой ситуации Эмми? Знаю, что по-другому. Вот только не представляю, как.

А еще где-то на краю сознания неприятно стучался в виски другой вопрос. А как я вообще ухитрилась это сделать? Убить. Выиграть. Наемник же был профи, высшая школа — ясно, как день. У меня тоже есть какие-то навыки, но здесь я проигрывала на несколько пунктов. Был момент, когда чаша весов склонилась на сторону противника. Потому что на его стороне был полный самоконтроль, хладнокровие, отточенная быстрота реакции. А мне было страшно, я растерялась и перепугалась, как глупая девчонка.

А потом… Потом леденящий страх, или временное помутнение рассудка… Или же я правда смогла отобрать у наемника ресурс?

Даже мысль была жуткой. Вспоминались жуткие байки про мифических демонов, умеющих отбирать магию и жизненную силу. Я отгоняла эти рассуждения настолько далеко, насколько могла. Мало ли кто на что способен в критический момент? Пьяные с высоких гор падают без единого перелома, курица без головы живет какое-то время. А я всего лишь смогла подсознательно сделать какой-то вывод и получить ресурс. Зачем плодить сущности? Зачем вообще об этом думать?

В котелке закипел бульон, я взяла половник и стала аккуратно собирать грязновато-коричневую пенку. Нужно придумать десять прилагательных, чтобы описать бурлящую воду — хорошая техника, чтобы отключиться от тяжелых воспоминаний. Первое правило психологической гигиены.

Адская, обжигающая, опасная, гибельная, угрожающая, чужая и чуждая… Гм, нет, бульон с такими эпитетами никто есть не станет.

Наконец, Селена отряхнула подол и устроилась на поваленном бревне, задумчиво посмотрела на огонь.

Я положила половник, провела ладонью по лбу и сказала без вступления:

— Хочу забыть про затерянных.

Голос был слегка хриплым. Конечно, первые слова после ночной молитвы на упокой. Я прокашлялась.

— Понимаю, — Селена избегала моего взгляда и плела сложную косичку из шести длинных травинок, — Но ты не можешь забывать все, что не нравится. Так можно потерять взаимосвязи между событиями в жизни, некоторые выводы станут аксиомами, когда из памяти исчезнут причины. Можно прийти в тупик, можно потерять себя.

— Это уже один раз со мной произошло, — заметила я, — Так что я осознаю последствия лучше, чем вы представляете, и не собираюсь практиковать этот метод часто. Когда я овладею техникой скрытия воспоминаний, необходимость в оперативном вмешательстве отпадет. Но сейчас я просто не хочу больше носить эту чужую тайну. Мне плевать на неё, эти знания не стоят смерти.

Чужая тайна, — повторила я про себя. — Чужая смерть. Почему вообще кровь на моих руках, что за нелепое стечение обстоятельств?

— Как знаешь, — пожала плечами Селена.

— Вы можете? — уточнила я.

— Могу. Но не буду. Я расскажу тебе основы, а дальше позаботься о себе сама.

— А я смогу? — спросила я.

— Сможешь… Может и не очень качественно на первый раз, при желании восстановишь обрывки, но постороннему человеку точно потребуется несколько часов копать, чтобы найти хотя бы ассоциации. Врасплох тебя не застанут.

Грустно, что я не подумала об этом раньше. Но, с другой стороны, всё ещё не хотелось расставаться с теплым воспоминанием о почти утопическом мире, где живут умные, добрые и странно беззащитные люди. Киму потребовалось несколько лет собирать по крупицам слухи, завоевывать репутацию и доверие в окружающих селах, и все равно усилия были бы напрасными, если бы музыкантам не удалось случайно спасти какого-то ребенка из затерянных, перелетевшего через горы и чуть не погибшего где-то на обочине от ресурсового истощения. И вот вчера я чуть не поставила под угрозу столь непросто доставшееся доверие. Я снова провела ладонью по лицу, проясняя мысли, и вернулась к разговору.

— Хорошо, — сказала я. — А почему скрытие мыслей дается так тяжело, вмешательство — почти невозможно, а стирание происходит так легко?

— Ты неправа, это сложно, — сказала она. — Поймешь, когда попробуешь стереть небольшой кусочек собственной жизни. Только очень сильные маги с огромным ресурсом способны стереть человека целиком. Но причина того, что это вообще возможно, кроется в работе нашего мозга. Понимаешь, нам свойственно забывать. Я расскажу тебе общую теорию.

Сухое лицо Селены было мрачным и торжественным одновременно. Дул пронзительный ветер и пахло талой листвой и засохшей кровью. Впрочем, последний запах скорее всего существовал только в моем сломанном носу.

— Мы забываем о том, что произошло давно, и не важно для нас. Мы забываем о том, что причинило нам боль. И мы подсознательно находим объяснения тому, чего не понимаем — это три краеугольных камня стирания.

Я кивнула, пытаясь сосредоточиться. Мне было нехорошо, и в этом состоянии меня ужасно раздражала философская неторопливость опытной рассказчицы.

— Первые два этапа — время и боль. Сначала нужно представить, что между стираемым и всеми, кто его знал, легли пески времени. То время, за которое человека забудут случайные знакомые, подруги для танцев, официант в столовой и чистильщик обуви на углу. Этого недостаточно, чтобы стереть жертву из голов тех, кто её искренне любит, и поэтому добавляют боль. Представляют, что с человеком приключилось нечто страшное, о чем не хочется думать и во что не хочется верить. И только затем представляют, что про жертву все забыли. Здесь помогает сам принцип работы мозга. Он устроен так, чтобы защищать людей от болезненных историй, которые скрыты под песками времени, он увязывает несвязанные концы, заменяя их дежа вю, придумывая ложные воспоминания там, где остались материальные напоминания. — женщина покачала головой, — Может быть, поэтому вы так несчастны. Вы остались лишь смутным и болезненным воспоминанием, от которого хотят защититься.

— Я не поняла, — пробормотала я. — Но ведь у тех, кто знал стертых, остаются пробелы в памяти. Допустим, влюбленные путешествовали куда-то вместе. Ведь остаются воспоминания о дороге, но никаких напоминаний о спутнике?

— Кори, понимаешь… Мозг ненавидит вакуум. Любое воспоминание — это сложная комбинация оригинальных, испытанных воспоминаний и синтезированных деталей. Этот феномен называется реконструированная память. В случае со стертыми — синтезированные фрагменты превалируют, только и всего. Ты слышала про очевидцев преступлений, обвиняющих невинных людей?

— Нет, — я удивленно подняла брови.

— Какого цвета были волосы у наемника, которого ты убила?

— Русые, — убежденно ответила я. Перед глазами снова и снова всплывало перекошенное в агонии лицо, и теперь я отчетливо вспоминала еще прямые, жесткие, золотисто русые пряди, выбивающиеся из-под темного капюшона. — Как пшеница.

— Ты не могла видеть цвет волос в фургоне без освещения, — спокойно парировала Селена. — Мужчина был абсолютно седой. Довольно странно, судя по всему, он находился в расцвете сил, на вид лет двадцать пять — тридцать, не больше. Но сплошь седой.

— Не может быть!

— Спроси у Кима, — пожала плечами женщина.

Спорить не имело смысла. К тому же, у Селены не было причин врать мне. Давно следовало понять, что нельзя полагаться на собственную искалеченную память — еще одно горькое открытие. Но зато становится совершенно неважно — воспоминанием больше, воспоминанием меньше. Реконструирую что-нибудь.

— Спасибо, Селена, — пробормотала я, ковыряя носком ботинка рыхлую почву. — Вы же рассказали про стирание в целом, про то, чему подверглась я.

— Это общая теория. Просто хотела прояснить базовые принципы и вытекающие из них последствия. Уничтожение фрагмента памяти производится так же, но частичное уничтожение не так надежно, как полная ликвидация личности, потому что остаются оборванные последовательности и образы, человек чувствует, что потерял нечто и может при желании восстановить некоторые эпизоды. Это называется устойчивыми ассоциативными связями между энграммами. Здесь механизм реконструкции памяти работает на тебя, в отличии от ситуации с полной потерей всех связующих нитей. Но от внешнего считывания защищает неплохо.