Глава 34 - Требование братьев. Тайный замысел

Птолемей Бледнокрылый шагнул в зеркало — и очутился в длинном темном холле. Несколько живых глаз, что сидели в специальных углублениях в стене, излучали зеленый свет и тем самым давали возможность пройти к концу коридора, ни разу не споткнувшись.

Вещатель беззвучной поступью шагал по выложенному камнем полу и не спускал глаз со слабого источника света далеко впереди.

Наконец он вышел в большую комнату, приблизился к висящему в воздухе значку с палочкой в центре — именно он и светился — и коснулся его пальцем. Множество ярких изображений и один огромный экран во главе всего этого тут же выскочили перед ним. Комната теперь просматривалась от угла до угла.

— Спасибо, что пришел так быстро, — вдруг произнес Птолемей.

Ответ последовал откуда-то сзади:

— Пожалуйста. Хотя я уверен, что ты снова вызвал меня из-за какого-нибудь пустяка. — Судя по всему, гость пожаловал еще до того, как прилетел Бледнокрылый Вещатель — он стоял у стены и держал руки в карманах широких складчатых штанов черного цвета.

Его поясницу стягивал широкий белый пояс, достающий до пупа. На торс была натянута облегающая серая кофта с высоким горлом и без рукавов. Какой-то восточный иероглиф был на ней изображен. На макушке головы торчал высокий серебристый гребень, что дотягивал аж до лопаток. Кожа у гостя была ровно столько же бледной, сколько и у его собеседника. Ростом, однако, он был пониже. Да и на лицо выглядел помоложе. Не иначе Вещатель-подросток. На его шее висела маленькая книжечка в перламутровом переплете на длинной цепочке.

Птолемей принялся водить пальцами по воздуху, и экран перед ним заиграл, подобно монитору компьютеру. Только здесь все было на порядок сложнее.

— Вот почему я позвал тебя, Псатри, — сказал он, когда наконец нашел в архивах дело Глу Шеридьяр, и на экране засветилось ее улыбающееся личико.

Не вынимая рук из карманов, Псатри подошел поближе и спросил:

— Только не говори, что это очередной грешник, приговор которого тебе вздумалось оспорить.

— Именно.

Псатри покачал головой:

— Братец, тебя и так все Вещатели ненавидят. Ты болен весьма вредной привычкой — вечно все усложняешь; послушай, не стоит быть таким щепетильным. Какая тебе разница, сколько времени эта девчонка отсидит в аду? — Странно, но второй Вещатель говорил таким голосом, словно он совсем не осуждал Птолемея за его безумную отверженность в своей работе. Он точно текст неумело зачитывал с бумажки — настолько неэмоционально звучало все это из его уст. Впрочем, его собеседник также не щеголял палитрой эмоций; но если один был просто холоден и монотонен, то другой — сух и неестественен (ужасно недоигрывающий актер — вот кого он напоминал, когда начинал разговаривать).

— Ад ей не светит, — ответил Птолемей. С каждым его словом зеленоглазые светильники в коридоре слегка тускнели — всякий слабый живой организм слабел от его морозильного голоса. — Она первоклассная.

Гость как-то неправдоподобно изумился:

— Ого! — по-детски воскликнул он. — Это даже для тебя слишком — ввязаться в дело с грешницей первого класса.

Оба помолчали. Изображение Глу по-прежнему плавало перед ними.

— Ну, и как же ты собрался оправдывать ее? — наконец спросил Псатри — все в той же бесчувственной манере.

— Ты ведь наверняка слышал о Базе? Еще один первоклассный. Он и эта девушка встали на учет примерно в одно и то же время.

— Тот, которого Бурокрылая забрала?

— Точно. И демон его — Цетра Железный.

— Еще бы не знать. Этот человечишка сейчас у всех на слуху.

Птолемей полуобернулся — бусины, опутывающие его книжищу, мелодично звякнули — и очередной манипуляцией пальца убрал фотографию Глу. Вместо нее остался один лишь белый экран и серебристый треугольный символ в самом центре. Его взгляд перекочевал на Псатри, и он сказал:

— Девица расправилась с ним. И теперь он не сможет воплотить свои ужасные планы в жизнь.

В этот раз второй Вещатель удивился понатуральнее — его брови слегка приподнялись:

— Не верю, — бросил он. — Она-то? И этого монстра? Вот те на…

— Благодаря ей, — продолжил Птолемей, — несчастная сотня человек, которых База собирался обезглавить накануне появления его Бурокрылой Вещательницы ради освоение нового греха, останется жива… Этот грешник ужасен; кто знает, на что бы он еще пошел ради получения силы — и что было бы, не останови она его… Разумеется, это нельзя расценивать как добродетель в чистом виде… но и закрыть глаза на этот факт будет нехорошо. Как бы то ни было, так просто Глу Шеридьяр нельзя подвергать казни. Пусть и неосознанно, но она таки спасла тех бедолаг от неминуемой погибели. И я… собираюсь выступить с этим.

Псатри промычал что-то невразумительное — и затем сказал яснее:

— Тебя растерзают за это. Ты — кандидат номер один на звание самого раздражающего Вещателя всех времен. Из-за твоих придирок всем приходится работать втрое больше обычного — ну кому это понравится? А теперь ты хочешь завязать разбирательство по делу грешницы первого класса… Одно то, как это звучит, заставляет мой гребень чесаться. — И он принялся начесывать свой массивный гребень.

— Именно поэтому я и позвал тебя, — подошел к главному Птолемей. — Псатри, ты должен сделать это вместо меня.

— Ну уж нет, — не задумываясь, пробурчал тот. — Благо, у меня репутация пока еще сносная, с коллективом лажу — несмотря на то, что ты мой брат. — Помолчал. — Я понимаю, что в твоих словах есть какой-никакой смысл, но… нужно ли оно тебе? К тому же эта девушка — первоклассная, а с ними никто церемониться не станет, ты же знаешь.

Птолемей Бледнокрылый повернулся к нему грудью и загадочно, но в то же время грозно произнес:

— Я не настолько глуп, чтобы не учесть этого. — На этот раз даже стоящий против него Вещатель вздрогнул от внезапного холодка. — А теперь позволь рассказать тебе еще кое-что. Уж это-то окончательно убедит тебя в том, что Глу Шеридьяр не должна быть казнена.

Псатри кивнул и, как и подобает актеру-неумехе, прогундосил:

— Вот те на…

***

Некоторое время Глу молча стояла с приоткрытым ртом и бессмысленно буравила вытаращенными глазами туман снаружи.

Плюфка довольно повела подбородком: сдалась-таки, несчастная.

— Сотрут… меня… говоришь? — едва слышно прошептала грешница.

— Точно-точно, — ответила девочка. И разочарованно вздохнула: — Эх, ошиблась я в тебе. Вот отчего ты такой живенькой была поначалу — не знала, бедняжка, что на самом деле тебя ждет. А как узнала, так и повесила нос. Ничтожество, фу. — И раздраженно отвернулась — будь у нее на то разрешение, убралась бы отсюда прямо сейчас. Но нет, нужно стеречь приговоренную.

— Сотрут? — еще раз повторила Глу. Но Плюфка того не расслышала.

Как вдруг…

— ЧТО ЕЩЕ ЗА ХРЕНЬ ТЫ ТУТ ГОРОДИШЬ?! — уподобившись дьяволенку, неистово проорала Глу. Едва демонесса вздрогнула от испуга, она крепко обняла столб, вытянула ногу, пальчиками вцепилась в ее шарф и дернула на себя. — НЕЛЬЗЯ МНЕ ИСЧЕЗАТЬ С ЭТОГО СВЕТА! Я ПОЖИТЬ ХОЧУ, ЁЛКИ-ПАЛКИ! — схватилась она за грудки обалдевшей крохи. — ТЫ МЕНЯ СЛЫШАЛА?! БУ-БУ, А? ТАК ТЕБЕ ЯСНЕЕ?

— Что… что ты делаешь, ненормальная?! Отпусти меня! Тебе… тебе нельзя! — беспомощно пищала Плюфка, стараясь вырваться. Но Глу держала ее так крепко, что казалось: одолжи ей силы хоть сам Сатана, удрать ей было не судьбой. — На помощь!

Грешница до того воспылала, что самый настоящий пар повалил из ее ноздрей:

— А ну-ка живо неси меня туда, где решаются все эти дела! — поуспокоилась было она. — Я там всем морды начищу! Ишь — уничтожить меня им вздумалось. Только не Глу Шеридьяр!

Несмотря на столь громкие заявления, даже маленькая демонесса почувствовала, что Глу в последнюю очередь хотела отправиться туда и набить, как было сказано, всем там морды. На самом деле это ее страх так себя проявлял.

(Но в таком случае можно ли это вообще называть страхом?)

— Успокойся и отпусти меня наконец! — верещала Плюфка. Она уже расплакаться была готова. — Бу-бу?! Бу-бу?! Ну хватит!

Внезапно Глу перестала ее трясти. Вместо этого она как-то коварно заулыбалась (вроде бы даже рожки выступили у нее на голове) и сунула малявку себе под майку:

— Точно… Я возьму тебя в заложники и потребую освобождения. Ух, идеальный план! — злодейски похихикала она.

— Плохой план! Плохой! — парировала Плюфка. Все-таки не зря она ворочалась — скоро ей удалось вырваться. Дабы не попасться снова, она на лету сложила шарф, прижала его к груди, отлетела от клетки на нужную дистанцию и глубоко задышала.

Видя, как Глу все еще одурело пытается достать ее и то и дело бросается в нее угрозами, она с ужасом констатировала:

— Сумасшедшая!

— Я НЕ ДАМСЯ ТАК ПРОСТО! — более чем убедительно рявкнула грешница, и девочка ретировалась еще на пару метров.

***

С сунутыми, как обычно, в карманы руками Псатри мерно шагал по огромному коридору — настолько большому вширь да ввысь, что у стороннего наблюдателя язык бы не повернулся называть его таковым; а тем не менее, то был действительно коридор. Пуще того, за ним следовала до головокружения величественная зала, посреди которой расположились внушительный экран и множество прочих окон вокруг него — ну словно и впрямь человеческий компьютер, пусть и посовременнее.

Вещательница, управлявшая всем этим детищем, вежливо поприветствовала Псатри, когда тот приблизился к ней настолько, что можно было уже вести разговор (в скобках говоря, весь путь — от входного зеркала до центра рабочей залы — занял у него прилично времени: все-таки офис этой демонессы, если его можно так назвать, достигал воистину невообразимых размеров; почему — читатель может узнать ниже).

— Здравствуй, Псатри Бледнокрылый, — мягко проговорила она, не отвлекаясь от работы. — Мне доложили, что у тебя какое-то сверхважное дело. Прости, но я сейчас немного занята, поэтому давай покороче, хорошо? — Чувствовалось, что на последних словах она улыбнулась.

(Что до ее внешности — так время для этого еще не пришло, и читателю пока не следует знать, что представляет собой эта особа.)

— Хая Златокрылая, — в своем привычном пресухом стиле начал было тот, — я не стал обращаться к вашим помощникам, потому что те, как показывает опыт моего отчаянного брата, не желают ничего и слышать о дополнительной работе. Поэтому я добился того, чтобы меня привели сразу к вам. Не думал, что когда-либо окажусь в такой ситуации… но я здесь, чтобы выступить по последнему делу Птолемея Бледнокрылого. И хотя мне прекрасно известно, что доселе он частенько доставлял всем неудобства похожими заявлениями (даже самые малозначимые мелочи раздувал в большой скандал, чего я не одобряю), его теперешний грешник стоит того, чтобы на него обратили внимание.

— Так-так, — призадумалась она — и с очередными радушием и теплотой пролепетала: — Глу Шеридьяр, если я не ошибаюсь? — Хотя Псатри и знал, что эта Вещательница умудрялась помнить всех грешников, чье дело было не закрыто, он слегка удивился тому (едва приподнятыми бровями), что она так сходу вспомнила это имя.

— Именно.

— И что же, Псатри Бледнокрылый, ты хотел мне поведать о ней?

— Эту девушку… нельзя казнить.

— Насколько я помню, она из первоклассных.

— Да.

— И почему же ее нельзя казнить? — осведомилась она с такой интонацией, с какой обычно любвеобильные мамаши вопрошают своих чад об успехах в школе.

— Перед тем, как отбыть из мира людей, она успела сделать кое-что.

— Мм-м. И что же?

— Спасти жизнь сотне человек.

На минуту Вещательница приумолкла. Она опустила руки, приостановив работу, и задумалась.

— Это вне обсуждения, — заговорил Псатри. — Вы, как глава всего Вещательного Центра, должны сообщить об этом Совету — и пусть они решают. Так как она — грешница первого класса, просто переизучить ее жизнь будет недостаточно. К тому же, добродетель была совершена неосознанно, это тоже нужно учитывать. Однако вы не станете спорить с тем, что нельзя просто взять и закрыть на это глаза. — И кончил: — Ее дело в обязательном порядке нужно пересмотреть.

Неизвестно было, произвела ли его речь на Хаю Златокрылую какое-нибудь впечатление, но можно было смело предположить, что нет. Будь на его месте кто-нибудь другой — кто угодно — и произнеси он те же слова, эффекта вышло бы значительно больше. Псатри Бледнокрылый зачитал монолог с такой невыразительностью, что постороннему слушателю подумалось бы так: да он будто автоматную очередь расстрелял, а не выступил с важным заявлением! Или это такое насмехательство?

— Я знаю, о чем вы думаете, — начал было он опять. Вещательница все еще молчала. — Считаете, что даже при самых благоприятных обстоятельствах максимум, что ей могут предоставить, это дополнительный день жизни перед казнью. И не стоит никому морочить голову из-за такой мелочи. Но предупреждаю: если вы не выполните мое требование, я в лепешку расшибусь, но добьюсь визита к Сатане. И тогда расправы не миновать… — Про лепешку было сказано опять же столь невыразительно, что ему не поверил бы даже самый впечатлительный и наивный в мире человек.

— Почему вы молчите? — через какую-то паузу потревожил Псатри Хаю Златокрылую. — Каков будет ваш ответ?

— Какая же досада…

— ?

— Она ведь еще так юна — но уже должна быть стерта с лица Вселенной. Какая жалость… — В конце ее голос дрогнул, как дрожит у тех, кто вот-вот расплачется. — Ты прав, Псатри Бледнокрылый. Даже грешники первого класса, — взяла она себя в руки и заговорила абсолютно серьезно, — ежели они совершают перед погибелью добродетель, не могут иметь однозначный приговор.

То, как вела себя эта демонесса, заставляло брови Псатри подыматься все выше и выше: какая же она все-таки странная Вещательница. Он и думать не думал, что все разрешится так быстро. Предполагалось, что она сочтет его слова в лучшем случае за бред переработавшего трудоголика и тут же выставит его. Он был готов к горячему, продолжительному спору. А тут…

Псатри говорил и виделся с ней впервые — добиться ее аудиенции было невыполнимой задачей (да и повод как-то не находился).

Птолемею никогда не удавалось пробиться к ней — потому и приходилось связываться с ее ленивыми помощниками. Брат же его был более настойчив (просто его жуткую манеру говорить никто не выдерживал, а единственный выход заткнуть его был сдаться) и при желании мог наведаться хоть к черту на рога.

— Это большая редкость, чтобы грешники вызывали сомнения относительно своей души, — сказала Хая Златокрылая. — Даже если бы ты рассказал об этом моим лентяям-помощничкам, они бы безропотно доложили мне — все-таки сто человеческих жизней… Пусть и ненамеренно, но эта девушка обзавелась серьезным аргументом в свою пользу… Псатри Бледнокрылый, ты можешь идти. Совет об этом узнает, будь уверен.

Вещатель постоял еще немного, обдумывая услышанное, — и затем тихо удалился.

«Как-то подозрительно быстро она согласилась, — подумал он, уходя. — Хм-м… выходит, сто спасенных жизней — и впрямь дело серьезное, раз даже глава Центра не стала спорить. Интересно, интересно…»

И тихо прошептал:

— Отлично. Все идет по плану, братец… Надеюсь, и ты сделал то, что должен был…