Светлана Стрельцова-Шепард. Воспоминания о начале Пути

Такая война меняет почти каждого разумного. Изменила она и Светлану. Где-то она осталась прежней, а где-то стала новой даже для самой себя. Взглянув на экраны над журнальным столиком, Стрельцова подумала, что вспомнить о войне она всегда успеет, а сейчас ей необходимо вспомнить о том, что впереди — встреча с мамой и папой, встреча с братьями и сёстрами.

Ей вспомнилась фотография, занимающая одно из почётных мест в семейных фотоальбомах семьи Стрельцовых — мама и папа танцуют свадебный вальс. Да, этот снимок был сделан во время их свадьбы. Им было тогда не больше тридцати, по современным меркам — вся жизнь впереди. Взрослая, самостоятельная жизнь. Гостей на свадьбе было много — ведь объединялись две большие семьи, насчитывавшие по нескольку десятков человек.

Мама после окончания института уже несколько лет работала в школе, преподавала в старших и выпускных классах. Папа тоже окончив институт и отслужив в армии, работал инженером на крупном по меркам отдельно взятой российской области заводе.

Они жили в разных не только городах, но и областях. Встретились как-то, может быть даже, случайно, полюбили друг друга, стали переписываться, затем — встречаться. Мама всегда говорила Светлане, что она прежде всего ценила в папе надёжность. Если он сказал — то он это сделает. Чего бы ему это не стоило. Пустых невыполнимых заведомо обещаний он никогда никому не давал, но если уже что обещал — делал. Полностью и до конца делал. В лучшем виде делал. И маме это очень нравилось. Она считала эту надёжность показателем качества воспитания человека. Имперца. Мужчины.

Больше года они переписывались после той, вроде бы и случайной встречи на набережной. Частые письма. Большие письма. Мама читала его письма запоем, оторваться не могла. Коллеги по школе говорили, что она, когда получала письма от папы, три дня светилась особым внутренним светом. Все это чувствовали — и учителя, и ученики.

Они не торопились, не спешили, не хотели форсировать отношения. Присматривались друг к другу, общались, задавали друг другу десятки и сотни вопросов и получали ответы, над которыми долго и напряжённо думали, размышляли. Через год они встретились и провели рядом целый месяц — почти весь отцовский отпуск. Уехали в один из домов отдыха и пропали для всех. Мама потом говорила, что более счастливого времени, чем то, которое оно провела рядом с папой она тогда себе и представить не могла. Наверное, переписка помогла совершить настоящее чудо, они сблизились, но по-прежнему ни папа, ни мама не спешили. Они часами разговаривали, часами пропадали в уединённых уголках территории дома отдыха.

Только через год, год напряжённой переписки и аудиообщения они снова встретились. И снова пропали для всех, улетев теперь уже к морю, в Крым. В один из санаториев. Всё это время, весь этот год они работали по-прежнему много. И постепенно, как потом рассказала Светлане мама, понимали — они не смогут больше жить друг без друга. Понимали это всё острее и глубже. Сомневались, опасались, не спешили. Но понимание не исчезало. Оно крепло.

Свадьбу решили сыграть только через год, который стал годом знакомства семей будущих мужа и жены. В том, что новая семья будет крепкой и надёжной — ни Стрельцовы, ни Северцевы не сомневались. Все видели, насколько Василий Северцев нежен и осторожен с Валентиной Стрельцовой, насколько он деятельно стремится помочь своей будущей жене буквально во всём, никогда не деля занятия и работы на мужские и женские. Через месяц после свадьбы Валентина Стрельцова забеременела. Ждали одного рёбёнка, а родилось сразу трое. Светлана, Михаил и Семён. Так Светлана Стрельцова, принявшая фамилию матери с полного согласия отца, стала старшей сестрой и обрела надёжную поддержку со стороны двух братьев — старшего Михаила и среднего Семёна. Первым родился Михаил, за ним — Семён, после него на свет появилась Светлана. В семейном альбоме есть фотография всех троих младших Стрельцовых. Тогда, когда она была сделана, им не исполнилось и года.

Хотя и считается, что ребёнок впоследствии многое забывает о том, что ему довелось пережить в столь ранние месяцы, Светлана, как оказалось, многое, очень многое запомнила. Запомнила, как играла с братьями, как засыпала почти мгновенно в своей кроватке под тихое материнское пение. Мама знала десятки или нет — сотни колыбельных песен и её голос помогал Светлане засыпать очень быстро, спать спокойно, крепко, глубоким, здоровым сном.

После рождения тройни Валентина Стрельцова стала вести курсы дистанционного обучения для школьников, что позволило ей почти постоянно быть рядом с детьми и при этом не чувствовать себя исключённой из активной профессиональной жизни. Василий вернулся на завод, его повысили в должности, возросла заработная плата, которую он старался всю до последней копейки отдавать жене. Понимал, знал, что ей, своей избраннице, он может доверять полностью — она точно не будет тратить деньги на пустяки и безделушки.

Светлана помнила, как впервые мама взяла её ранним утром из колыбели, подняла на руки и вышла из дома в поле. Вокруг, как помнила младшая Стрельцова, было столько простора, а тишина была просто звенящей. Мама прошла по дороге несколько десятков метров и Светлана, оглядевшись, изумилась — вокруг, сколько хватало взгляда, было огромное поле. Зеленеющее, обещающее богатый урожай. Мама, как знала Светлана, родилась и выросла в селе, крестьянский труд ей был не в новинку. Это потом она уехала в город, поступила в педагогический учебный центр, отучилась, вернулась в родное село, преподавала три года в своей родной школе в начальных классах — с первого по четвёртый. Только потом, через шесть лет она уехала в город, имея прекрасные рекомендации и накопив значительный практический педагогический опыт. Ученики, которых она вела эти четыре года, с тех пор помнили свою учительницу только как лучшую, какую они могли тогда пожелать. Это ведь так важно, когда на пороге школы тебя, маленького ребёнка, встречает настоящий педагог, учитель с большой буквы. Первая учительница будет и у Светланы и она тоже запомнит её на всю жизнь как лучшую. Так уж повелось в Империи — в учителя шли лучшие, самые цельные, самые развитые, самые подготовленные. И престиж учителя в России стоял уже несколько десятилетий неимоверно высоко.

А тогда маленькая Светлана Стрельцова оглядывалась по сторонам. Мама держала её на руках и девочка чувствовала себя спокойно и комфортно. Тогда она начала постигать огромность страны, в какой ей посчастливилось родиться. Она увидела стелившийся над полем туман, увидела лес вдалеке, увидела синюю ленту реки, увидела алеющее рассветным багрянцем небо. Слова не были нужны. Потом, много позднее, мама рассказала Светлане, что тогда она была непривычно тиха и задумчива. Маленькая девочка впервые увидела, насколько огромен её мир. Её малая родина, часть большой родины, огромной страны.

Совсем скоро, встав на ноги, Светлана начала осваивать околицы села вместе с братьями почти всегда бегом. Родители не препятствовали, не возражали, не ограничивали детей в их стремлении побегать и попрыгать. Вокруг было безопасно — взрослые за этим строго следили и потому дети почти никогда не травмировались. Тем более, что Валентина и Василий сразу пояснили сыновьям, что сестра нуждается в особой защите и в бережном отношении. Спокойно, немногословно пояснили.

Светлана впоследствии была твёрдо уверена — очень многое родители пояснили сыновьям безмолвно. Собственным, личным примером. И братья почти всегда сопровождали свою сестру, никогда не напоминая ей о том, что она — младшая и потому вроде бы должна слушаться и повиноваться старшим по возрасту братьям. Светлана всегда чувствовала братьев рядом — если не обоих сразу, то одного — почти постоянно. Чувствовала, что они всегда готовы помочь ей, подсказать, защитить. В семейном фотоальбоме была фотография — маленькая, едва ли годовалая Светлана бежит по берегу реки, той самой реки, какую она видела в тот первый день далеко в поле, а за ней, стараясь не отстать, бежит Семён. Именно он чаще всего был её постоянным сопровождающим. Михаил, как старший, больше времени старался проводить рядом с отцом — он непременно приезжал на выходные в село, где жила Валентина с детьми. Никакой особой оторванности от цивилизации — полный спектр услуг связи, вплоть до видео, совершенные системы передачи данных, компьютерная сеть — местная, районная, областная, региональная, общероссийская. Так что Валентина не чувствовала себя исключённой из профессии. Она готовила и вела учебные курсы для младших и средних школьников, проверяла их работы, следила за их успехами, направляла и подсказывала. Ей часто писали письма ученики, которых она вела в начальных классах. Теперь они были в средних и старших классах, но по-прежнему не забывали свою первую учительницу. Делились с ней успехами, не скрывали, бывало, и проблем, не стеснялись задавать вопросы, зная, что получат на них ответы.

Когда приезжал папа, Светлана и её братья старались не отходить от него далеко. Он играл с ними часами, читал книги, задавал немало вопросов, выслушивал ответы детей, был всегда открыт для общения с их друзьями и приятелями. А когда он читал им обычную старую бумажную книгу — дети были просто счастливы. Он читал вслух, старался читать разными голосами и Светлана часто смеялась, когда он пытался говорить девчоночьим голосом. Папа никогда не обижался на смех дочери — он наоборот, был счастлив и рад, видя, что детям нравится его чтение. А уж старые книги… Они были уже редкостью, ведь всё большее значение и распространение получал пластик, почти вечный. Книги на тонком и лёгком пластике выпускались теперь намного более массовыми тиражами, а на подходе был переход на ридеры, вмещавшие сотни и тысячи текстов.

Светлана любила прижаться к отцу, сидевшему в кресле и державшему книгу на коленях, прижаться, ощущая, как он обнимает её левой рукой, а она слышит не только, как и что он читает, но слышит и стук его сильного, любящего сердца. Для неё это было лучшим временем, одним из лучших, какое она провела рядом с папой. Семён устраивался справа от отца, он был более эмоционален, раскован, потому активно жестикулировал, смеялся, улыбался и часто хлопал в ладоши, когда то, что читал папа, ему особо нравилось. Светлана не пыталась составить конкуренцию экспрессивному брату, ей было вполне достаточно, что она — рядом с папой, что она читает книгу, слушая, как читает её папа. Её родной папа.

Михаил, как и положено, наверное, старшему брату, старался быстрее всех повзрослеть. Он обычно сидел отдельно, на диване или на кресле, если там оставалось хотя бы немного места. Сидел он чаще всего рядом с Семёном, оставляя ей, Светлане, предостаточно места для того, чтобы она чувствовала себя свободно и комфортно.

Со временем и она, как, наверное, положено девочке, быстро повзрослела, полюбила одиночество, стала самостоятельной. По утрам она любила уходить к реке, плести венки и перебегать вприпрыжку мостик, ведущий к пристани. Вокруг, насколько хватал взгляд, зеленел лес, ветер играл в листве, слышался стрекот кузнечиков, квакали лягушки. Светлана босиком пробегала по деревянному настилу, кружилась, напевая сама себе тихо-тихо, стараясь не особо нарушать особую, утреннюю картину, знакомую ей теперь до мельчайших деталей. Сандалики она часто брала только в одну руку, чтобы другая была свободна — ведь так хорошо покружиться, так хорошо попрыгать, ощущая, как пружинят под босыми стопами планки мостика. Эту деревянную дорожку она будет потом часто вспоминать и каждый раз — чувствовать тепло в глубине своего сознания, своей сути.

Рядом с братьями она чувствовала себя спокойно и свободно. В селе она обрела первых подружек и первых друзей и ей, как она теперь понимала, стало очень не хватать дня, для того чтобы поиграть во все игры и игрушки, чтобы посекретничать, посмеяться и побаловаться. Она рано привыкла к тому, что большинство детских игрушек — общие, ведь никто из детей не хотел признаваться, что когда-то именно эти кубики и именно этот конструктор, именно эта кукла были подарены именно ему. Зато как было приятно видеть улыбки на лицах друзей, играющих в подаренную именно тебе игрушку. Как приятно было чувствовать их радость и удовлетворение. Мальчики, конечно, играли в машинки, девочки — в куклы, но никто не делил, как теперь понимала Стрельцова, игрушки и игры на мужские и женские. Главное, что дети играли все вместе, вместе росли, вместе общались, вместе развивались, взрослели. Они имели настоящее, истинное детство. Под защитой родителей, да и не только родителей, но и почти незнакомых людей, делавших, тем не менее, всё, чтобы именно детям было спокойно и безопасно.

Только потом она узнала о девизе-правиле — «Всё лучшее — детям», определявшем очень многое в Империи. Только потом она об этом узнала, а тогда она просто росла, просто взрослела, просто играла, просто общалась с ровесниками.

Через три года мама вернулась из села в город и Светлана с братьями были этому очень рады. Теперь родители — рядом и вместе. Теперь они вместе не только в летние месяцы, но и весь год. Все трое младших Стрельцовых пошли в детский сад, расположенный недалеко от многоэтажки, в которой была их семейная квартира и Светлана быстро влилась в детских коллектив сначала старшей детсадовской группы, а потом и высшей, подготавливавшей детей к школе. Братья были рядом с ней постоянно, у них и у неё появились новые друзья и подруги, но и о старых, тех, кто остался в селе, ни Светлана, ни Михаил, ни Семён не забывали — постоянно писали письма, получали ответы, общались по аудиосвязи и видеоканалам.

Светлане очень нравилось, когда её из садика забирал папа. Как уж Семён с Михаилом это поняли — ей и самой было неведомо, но они уступили ей право почти постоянно быть на руках отца и сопровождали сестру и папу до самого дома, по взрослому идя рядом с ними. Держа дочь на руках, Василий всегда с интересом выслушивал её рассказы, отвечал на множество вопросов, умел поддержать почти безмолвно, когда она выказывала страх или неуверенность. В семейном альбоме Стрельцовых есть фотография, которая была сделана в один из осенних дней — папа держит её на руках, он не забыл одеть ей на руки варежки — было довольно прохладно, а он всегда заботился о том, чтобы дочь не простужалась. Как свидетельствовала дата на фотографии, тогда в городе была настоящая золотая осень и можно было не опасаться промозглого осеннего ветра или не менее холодного, уныло хлещущего затяжного дождя, потому и Светлана и папа не надели даже вязаных шапочек, столь привычных имперцам, украшаемых строго индивидуально. Папа на снимке улыбается, смотрит на Светлану, а она смотрит куда-то в сторону, задумалась, но и на её лице — улыбка, обычная, мягкая.

Тогда же осенью Светлана узнала, что у неё будет ещё один братик. Младший. Папа ей сказал об этом именно тогда, когда забирал из детского сада вечером, в пятницу. А уже в субботу они все поехали в роддом, где Светлана увидела маму с младенцем на руках. Мама была рада — это Светлана сразу почувствовала. Брата решили назвать Кириллом — это имя выбрала мама и папа согласился с её выбором. Так Светлана впервые ощутила себя старшей сестрой для младшего брата. Время, когда она была только младшей сестрой для старших братьев ушло в прошлое.

Мама разрешала ей присутствовать, когда она кормила Кирилла грудью. Светлана видела, как меньшой брат счастлив и сама была рада — он обладал прекрасным аппетитом, а молока у мамы было много. Медики, как потом говорила дочери мама, всегда удивлялись, насколько крепким и здоровым он растёт. Наверное, сказывалось то, что мама родилась и выросла в селе, а крестьяне в России всегда отличались завидным здоровьем и долголетием — работа и жизнь в условиях замкнутого хозяйства не позволяли долго и много болеть и хандрить. Вокруг всё натуральное, всё своё. Волей-неволей станешь здоровым и сильным.

Третий брат. Младший. Светлана чувствовала себя счастливой — она растёт в многодетной семье. Она любима обоими родителями, она защищена братьями. И она может сама теперь многое дать младшему брату. Возможно, ей тогда тоже очень хотелось сестричку, но, видимо, появление в семье четвёртого ребёнка, братика, настолько удивило Светлану, что она и думать забыла о желании иметь сестру и отдалась заботам о брате. Конечно же, она теперь задавала папе очень много особых вопросов и внимательно выслушивала его временами даже очень пространные ответы. Кому же как не папе знать, как воспитать настоящего мужчину. Для неё папа всегда был примером именно настоящего, подлинного мужчины. Она любила быть с ним наедине и он часто брал её с собой за город, где у них двоих было своё место — старый настил-причал на берегу большого озера. На противоположном берегу начинался девственный лесной массив, вздымался холм, покрытый старым, густым лесом, виднелись поле и луг. Здесь, на причале, Светлана любила не только подолгу говорить с папой, но и просто молчать, сидеть рядом с ним, прижавшись и чувствуя его тепло, ощущая его надёжность, слыша его сердце и дыхание. Это успокаивало, это давало силы и уверенность в себе.

Папа умел столько, что Светлана и сейчас, став взрослой и самостоятельной, терялась, когда пыталась даже просто перечислить его умения, навыки, знания в самых разных областях. Тогда, маленькой девочкой она была уверена, что папа поистине всемогущ. Наверное, для ребёнка это важно и необходимо.

Она любила смотреть, как папа вручную давит апельсиновый сок из оранжевых кругляшей, а потом, опустив в стакан со свежевыжатым соком трубочку, подаёт ей, сидящей у него на левой руке и она, придерживая трубочку левой рукой, а правой обняв отца за шею, втягивает в рот первый глоток. Наслаждение — словами не выразить. Да разве только апельсиновый сок она вот так любила пить, зная, что его приготовил не кто-нибудь, а именно её папа? Томатный, морковный, гранатовый, яблочный! И многие, многие другие. Куда там покупным сокам в пакетах — они и рядом не стояли по богатству ощущений! Это ведь совершенно другое — знать, что сок для тебя, маленькой девочки, дочери, отжал папа. Пришедший с работы, ещё не снявший деловой костюм, немного уставший.

Ещё больше Светлане запомнилось, как папа впервые взял гитару, сел на кровать, где она устроилась было поиграть, взял несколько аккордов и заиграл какую-то спокойную, медленную мелодию. Тогда Светлана бросила играть, встала, подошла к папе, коснулась рукой его плеча и замерла, вслушиваясь. Папа тогда играл долго. Очень долго. Может быть полчаса, может быть час. А Светлана слушала. Слушала, забыв об игрушках, забыв обо всём и чувствуя как папа смотрит на неё. Смотрит — и играет.

Когда родился Кирилл, Светлана часто видела папу, сидящего рядом с колыбелькой и играющего на гитаре. Никаких резких, рваных ритмов — спокойные, обычные где-то даже мелодии. Она не только видела — она чувствовала и знала — маленькому Кириллу, едва перешагнувшему трёхмесячный рубеж своей жизни нравится смотреть, как играет папа, смотреть и слушать. Он замирал, он становился очень тихим и даже незаметным, но Светлана, появляясь в детской и заставая отца и Кирилла за вот таким вот общением, была убеждена — Кирилл счастлив.

Счастлив почти так же глубоко, сильно, мощно, как счастлива она, когда папа подхватывал её на руки и она могла коснуться кончиком своего носа нос папы, потереться об него и заглянуть в глаза, увидеть в них радость, спокойствие, уверенность и не только увидеть, но и ощутить своей глубинной сутью отцовскую, особую любовь. Тогда Светлана неизменно улыбалась во весь рот, ей нравилось, как папа на неё смотрит — нежно, любяще и во взгляде его проступает понимание, столь важное для неё, его дочери.

Она любила засыпать у него на руках. Часто, проснувшись рано утром, она бежала на кухню — он всегда первым вставал в их семье, вставал и сразу приступал к приготовлению завтрака. А она — босая, в одной пижаме, подбегала к нему, он подхватывал её левой рукой, поднимал, прижимал к себе, она обнимала его, опускала голову на плечо и засыпала спокойно и счастливо. Звук его сердца, звук его дыхания она, казалось, могла бы узнать из тысяч. Ей было очень комфортно на руках у папы, когда он готовил завтрак.

Для него она была именно дочкой. Он научился заплетать ей косу, делать простые причёски, а уж стриг всех своих детей он вообще мастерски. Да, у детей, как потом узнала повзрослев, Светлана, нет обычно длинных волос, требующих особого ухода, особой стрижки, но папа при поддержке мамы научился делать дочке такие причёски, что её подружки выпадали раз за разом в осадок и буквально допрашивали Светлану, кто, когда и где сделал ей такое чудо. Она всегда с гордостью отвечала, что это сделал её папа и причёска — уникальная. Другой такой он уже не сделает. И это было чистой правдой — каждый раз папа умел вносить в причёску дочери разнообразие.

И он же, наверное, ей впервые объяснил, что красота важна и необходима в первую очередь внутренняя, а не только внешняя. Благодаря маме Светлана хорошо узнала крестьянскую жизнь — не теоретически, а именно практически, с малолетства полюбила носить платки, платья из исключительно чистых природных материалов — лён, хлопок. Ей не требовалась каждый раз новая причёска, но за чистотой волос она привыкла следить, равно как и привыкла обходиться совсем без косметики или использовать только натуральную косметику, да и ту — по минимуму.

Каждые выходные она старалась приехать в село, потому хорошо знала и понимала, что такое настоящая, нетронутая цивилизацией природа. Полюбила играть в снежки, привыкла к тому, что в России снега всегда — предостаточно и он необходим прежде всего природе. С утра до вечера она пропадала на улице, бегала и ходила по полям, лесам, лугам, спускалась в овраги и поднималась на холмы. Всё пешком, всё на своих ногах. Чистый воздух и постоянное движение творили настоящие чудеса — она сама ощущала, как крепнет, становится более сильной, гибкой, выносливой.

С малолетства она старалась есть по-взрослому, пользоваться ложкой, вилкой, ножом. Мама потом рассказывала повзрослевшей Светлане, что у неё всегда был прекрасный аппетит и она не только съедала всё до последней крошки, но и, бывало, вылизывала тарелку. Правда потом, довольно быстро она поняла, что вылизывать тарелку — это не по-взрослому, ведь ни мама ни папа так не делают — а завтракали, обедали и ужинали в семье Стрельцовых всегда за единым, пусть даже кухонным, а не парадным столом — и потому быстро отвыкла, зато пристрастилась вытирать тарелки кусочком хлеба дочиста. Эти кусочки она потом непременно съедала — уважение к хлебу она утвердила в себе с малолетства и никогда не допускала даже мысли, что хлеб можно надкусить и оставить черстветь или тем более — бросить на землю.

Совместные завтраки, обеды и ужины позволяли детям многому учиться, многое узнавать, со многим осваиваться. Маленький Кирилл непременно сидел рядом за столом в своём детском кресле, но даже он, как была убеждена маленькая Светлана, чувствовал себя равноправным членом большой семьи, а не грудным младенцем, который находится рядом с родителями только потому, что им надо за ним внимательно следить. Кирилл с ранних дней был невероятным живчиком и его было действительно трудно удержать на месте — он был любознателен и подвижен, как ртуть, но ведь и старшие дети тоже не были сонями и тоже обожали пошуровать в округе, находя новые приключения, а бывало и опасности.

Светлана любила попадать под дождь. Любой — тёплый весенний или холодный осенний, ливень, град. Всё равно — лишь бы ощутить вокруг струи воды. Не было никакой разницы, что было вокруг — город или село. Она радовалась дождю как своему хорошему другу или знакомому. Она хорошо помнила, как визжала от радости и удовольствия, как бежала под струями дождя, раскинув руки и не опасаясь, что поскользнётся, не удержится на ногах и упадёт. Пусть. Зато можно будет упасть в лужу, если такая попадётся по пути. И ни папа ни мама не станут её ругать или ограничивать — они понимают, что ей это необходимо: быть свободной, непосредственной, вольной.

Почти всегда рядом с ней были братья, всемерно опекавшие и защищавшие её. Наверное, благодаря их присутствию, она научилась не бояться, научилась быть самой собой. И в то же время научилась глубже и точнее понимать, что она — девочка, осознала, что это означает.

Семён любил помогать ей одевать выходную, уличную обувь, любил застёгивать замочки на сандалетах или завязывать шнурки на её ботиночках. Сейчас, повзрослев, Светлана понимала, что средний брат поступал так, потому что часто видел, как это делает папа. Светлана тоже это видела и всегда терпеливо ждала, когда Семён справится с непослушным язычком замочка или завяжет красивый, многопетельный бант. А когда он заканчивал возиться с её обувкой, непременно благодарила брата. Как минимум, говорила ему тихо и нежно: «Спасибо», а бывало — и не обращая внимания на окружающих детей и взрослых, целовала его. Семён молча кивал и Светлане этого кивка было вполне достаточно, чтобы понять — брат рад и доволен.

Михаил уже в два года подарил ей букет цветов. Когда он успел их нарвать в лесопарке — Светлана, сидевшая на скамейке, так и не поняла. Но видеть брата, старательно прячущего за спиной огромный длинностебельный букет ярко оранжевых цветов, теряющихся на фоне его жёлтой футболки, было настолько приятно и волнительно, что Светлана тогда не удержалась и улыбнулась, тут же зажав рот ладошкой. Ведь она не хотела обидеть брата, проявлявшего к ней вполне взрослое уважение и внимание.

Михаил тогда подошёл, остановился, подождал, пока она просмеётся и подал ей букет. Светлана тогда была убеждена — он был готов опуститься перед ней, сидящей на лавочке, на колени. Михаил рано принимал взрослые стандарты поведения, осваивал их и адаптировал под себя, поэтому они не выглядели в его исполнении чужеродными и наигранными. Вот и тогда, когда он подал ей, своей сестре, букет, он был предельно естественен. Светлана взяла букет, другой рукой привлекла брата и поцеловала его. Крепко, но нежно поцеловала. Михаил не стал улыбаться, но ей-то было очевидно, что он рад и доволен.

Братья росли настоящими сорванцами. Как и положено мальчишкам, они были поистине вездесущи. И уж конечно, их привлекали приключения и необычные занятия. Так и Михаил и Семён были непременными заводилами запуска всевозможных моделей корабликов ранней весной, когда от таяния сугробов, наметённых снегоуборочной техникой, вдоль улиц начинали течь полноводные и быстрые ручьи. Пробежать пару-тройку километров по улице, следя за корабликом, быстро плывущим по течению для братьев всегда было истинным наслаждением. Иногда ручьи были просто забиты моделями корабликов — от простейших досточек до мастерски вырезанных из нескольких дощечек, отшкуренных и склеенных, да ещё и покрашенных моделек реальны речных и океанских лайнеров. И ничего, что на улице ещё достаточно холодно — минус два как минимум и необходимо тепло одеваться. Главное — корабли плыли. А потом кораблики занимали почётные места на полках в детских комнатах множества ребят, ведь важно было то, что они были изготовлены своими руками, а не куплены готовыми в магазине.

Светлана предпочитала играть в мяч, играть с надувными шариками, у неё было несколько кукол, для которых она при минимальной помощи папы вырезала и склеила посудку и предметы интерьера для нескольких комнат. Она любила также собирать гербарии, читать о растениях в Интернете и в книжках, причём по большей части старинных, бумажных. Её рано увлекло шитьё на швейной машинке, почти все наряды для своих кукол она шила сама, на взрослой швейной машине. У неё была и своя детская швейная машинка, которая тоже позволяла шить, но всё же Светлана почти сразу захотела освоить взрослую ручную швейную машинку, а потом, пойдя в первый класс, освоила и мамину электронную, управляемую ножной педалью.

С малых лет она не любила, если её фотографировали посторонние — будь то дети или взрослые. Она умела пресекать такие попытки, но никогда не протестовала и не возражала, если её фотографировали папа или мама. Именно благодаря им в семейном альбоме Стрельцовых теперь были сотни фотографий, по которым Светлана смогла бы в любое время вспомнить почти всё своё детство.

Особенно ей нравилась фотография, где она сидела в кресле у камина, в белом платье с выштампованными стилизованными деревьями и травой. Всё было изображено как надо — листва и трава зелёные, ветви деревьев — либо коричневые, либо чёрные. Она не смотрит в объектив аппарата, повернула голову влево. Тогда, как сказал папа, в комнату вошла мама и четырёхлетняя Светлана не утерпела — повернулась к ней лицом. Мама всегда говорила, глядя на эту фотографию, что Светлана здесь выглядит очень взрослой. По виду ей не четыре, а все шесть лет.

Мама для Светланы всегда была примером. Во всём. Она умела действительно воспитывать и учить без нажима, насилия и нотаций с нравоучениями. Недаром каждый день её инструментрон разрывался от сигналов пришедших сообщений, писем, согласований на видео и аудиосвязь — её никогда не забывали многочисленные ученики, которых она учила и в младших, и в средних, и в старших классах. А уж для Светланы она всегда была образцом настоящей женщины и настоящего Учителя. Младшая Стрельцова с малых лет привыкла считать, что ей очень повезло родиться в такой семье, где родители действительно глубоко, полно и нежно любят друг друга и умеют и хотят любить всех своих детей.

Конечно же, Светлана любила проводить время с папой, любила быть для него спутницей, женщиной, дамой. Она была абсолютно уверена в том, что он — истинный мужчина, настоящий кавалер, для которого честь женщины — свята. Может быть Светлана и пыталась на нём обкатывать свои чисто женские способности и возможности, но старалась делать это естественно и необидно. Она была счастлива, когда папа хотя бы немного «вёлся» на её уловки, любила, когда он к ней относился как ко взрослой женщине, прислушивался к её мнению, выполнял редкие капризы и прихоти.

Папа не смог бы стать другим, ведь его отцом был адмирал Российского Астрофлота. Дед Георгий — так Светлана звала адмирала в детстве, оказал влияние и на неё саму. Подтянутый, строгий, немногословный, скупой в движениях и в мимике, он, тем не менее, умел по-настоящему глубоко и полно влиять на окружающих людей, даже если на нём была не офицерская форма, а гражданский костюм. Младшая Стрельцова редко виделась с дедом-адмиралом — как и положено кадровому офицеру российского астрофлота, он не любил сидеть в штабах и в консультационных центрах ВКС, а продолжал командовать линкором «Двина», раз за разом уходившим в самые сложные и дальние полёты, продолжавшиеся месяцами. Благодаря его влиянию Светлана приняла самое важное решение, когда подошла к окончанию школы: она решила стать командиром большого и красивого корабля, а не просто отслужить в армии.

Понять, что же такое корабль и что вообще предполагает реальное им командование, ей очень помог второй дед — Устим, капитан огромного океанского сухогруза. Когда Светлана впервые его увидела — он прибыл в село, вернувшись из очередной кругосветки, она была потрясена, насколько он соответствовал образу настоящего морского волка: борода, усы, мощная фигура, густой бас, способный, казалось, заглушить колокол, спокойная уверенность и в выражении лица, и во взгляде, и в походке, и в манере говорить. Когда она оказалась у него на руках, ей почудилось, что она попала в некий кокон, где её не сможет достать ни одна опасность, ни одно горе.

Именно он научил её, полуторалетнюю девочку, плавать и чувствовать себя в воде не хуже, чем рыба. Когда дед Устим был свободен — она непременно упрашивала его пойти на речку и он почти никогда ей не отказывал. Она любила, когда он поднимал её на своих руках, а она визжала от радости и едва держалась за его плечи, зная, что он её точно не отпустит никуда и не подвергнет никакой опасности. Они вдвоём плавали в реке до изнеможения, он научил её переплывать речку очень быстро туда и обратно и всемерно побуждал каждый раз совершенствоваться, каждый раз сокращать это время хотя бы на секунду. Она любила держать в руках его морской хронометр — он практически никогда не снимал его с руки. В том, что он полностью водонепроницаем и будет работать даже на сорокаметровой глубине — она очень быстро убедилась на собственном опыте, лично увидев, как двигаются стрелки на циферблате, утопленном в воду — ведь дед Устим научил её не только плавать, но и нырять на глубину — сначала пять, потом десять, а потом и пятнадцать метров. Научил он её и держать дыхание, сохранять воздух, не бояться глубины. Родители очень быстро привыкли отпускать дочь с дедом на речку в любое время — хоть ночью, хоть утром, хоть вечером, хоть днём, а Светлана была счастлива — дед подобрал для неё маску, трубку, ласты и теперь они часами плавали под водой, она пристрастилась к изучению подводного мира, стала читать книги о морях, океанах, реках, о морских и речных водных обитателях.

Взрослея, она старалась при малейшей возможности оказаться в воде — будь то бассейн или река или озеро. Поднимаясь с глубины к поверхности, она всегда безмолвно благодарила деда Устима за науку, за уверенность, за спокойствие, которые владели ею, едва она погружалась в воду. Она знала и хорошо помнила, как прекрасны ощущения и чувства, охватывавшие её, скользившую навстречу солнцу — ей нравилось плавать на рассвете.

Когда она перешла в среднюю школу, дед, договорившись с родителями, взял её в кругосветку. Тогда Светлана впервые практически поняла, что такое дистанционное обучение и была счастлива, зная, что она не отстанет от одноклассников, что ей не придётся оставаться для прохождения повторного курса. Она ступила на борт громадного сухогруза, поприветствовала учтивым кивком российский флаг, переступая с трапа на палубу корабля, прошла следом за дедом в капитанскую каюту, но, как оказалось, дед решил поселить её в отдельную каюту, которая на три месяца стала её пристанищем. Личной каютой, куда даже он, капитан корабля не входил без стука.

Едва только сухогруз покинул порт, дед нагрузил её работой. Сначала на палубе, а потом и на кухне. Она прошла краткий курс первой помощи морякам у судового врача, научилась вязать за секунды десятки разновидностей морских узлов, освоила в совершенстве флажный семафор, вызубрила все существующие и утверждённые сигнальные флаги, применяемые на морских и речных судах, запомнила и научилась различать даже в сильный туман силуэты военных, полицейских и торговых кораблей, а в начале третьего месяца дед разрешил ей присутствовать на мостике во время вахт — капитанской и старпомовской. Конечно, она задавала десятки вопросов, внимательно выслушивала ответы, искала информацию в Интернете, по вечерам пропадала в капитанской судовой библиотеке, где кроме новомодных пластиковых было немало и старых бумажных книг.

Три месяца кругосветки преобразили Светлану. Её желание достичь командирского кресла большого дальнего космического боевого корабля оформилось и обрело силу внутреннего закона и внутренней необходимости. В одной из российских военно-морских баз на африканском западном побережье Светлана попрощалась с дедом — сухогруз уходил дальше по маршруту, а ей предстояло на военно-транспортном самолёте вернуться в родной город и продолжить учёбу в школе. Самолёт должен был прибыть на базовый аэродром поздним вечером, а сухогруз прибыл в полдень, так что Светлана не смогла даже помыслить о чём-то другом, кроме как о необходимости проводить сухогруз в плавание.

Взяв красный зонт, она вышла на берег там, где кончался комплекс волноломов, защищавших порт от буйства океанской стихии и долго смотрела на выходивший из порта сухогруз. Просто смотрела, понимая, что только это дед, стоявший на мостике, воспримет нормально. Она не стала махать рукой вслед уходившему в океан сухогрузу, вдруг поняв, что это — совершенно лишнее. Вполне достаточно, если она просто проводит корабль взглядом.

За время, проведённое на борту сухогруза, она обрела множество знакомых и друзей, благодаря поддержке и помощи которых сумела очень многое освоить из сонма флотских премудростей. Теперь её инструментрон часто звонил по-особому, по-морскому и она всегда знала — пришло сообщение или вызов на связь от членов экипажа и команды сухогруза.

На базовом аэродроме один из техников, подошедших к аппарели военно-транспортного самолёта, уже заканчивавшего погрузку, протянул Светлане щенка восточноевропейской овчарки и сказал, что это — поручение капитана Устима. Щенок, ощутив руки девочки, сразу ткнулся мордочкой ей в лицо, благодарно облизал губы своей новой хозяйки и Светлана едва сумела сохранить спокойствие и ровность голоса, когда благодарила техника. Не подарок — поручение. Друзей нельзя дарить. Их можно только найти — это Светлана твёрдо знала с детства. А щенок, которого она сразу назвала Мэри — угнездился на коленях хозяйки и заснул, так и не проснувшись до самой посадки на военном аэродроме на окраине родного Светланиного города.

Родители и братья ничем не выразили своего неудовольствия и Светлана, привезшая сладко посапывавшую Мэри в квартиру, поняла — они приняли новую подругу дочери ещё раньше, чем она оказалась на аэродроме — дед Устим по аудиосвязи пояснил ситуацию, убедив в том, что подружка — хвостатая и четырёхлапая — Светлане необходима.

С того дня Светлана занималась воспитанием и образованием Мэри и заботилась о ней единолично. Общий курс дрессировки Мэри прошла с прекрасными результатами, курс защитно-караульной службы — с хорошими, поучаствовала в нескольких городских и областных выставках, завоевала несколько медалей, но в основном она была практически неразлучна со своей хозяйкой. Мэри стала лучшим другом для всех троих братьев, но абсолютную власть над собой отдала только Светлане.

Благодаря присутствию рядом Мэри у Светланы появилось немало новых знакомых — ведь собачники гуляют со своими питомцами в любую погоду и замечают друг-друга издалека. Два тренера — Римма Алексеевна и Татьяна Юльевна помогли Мэри справиться со сложными программами курсов обучения, пройти квалификационные испытания и сертификацию, но и потом Светлана часто приходила к ним в Центр Кинологии, где Мэри играла с догиней Вардой и колли Ветси, а Светлана вела долгие разговоры с наставницами, конечно, не только о собаках, но и о многом другом.

Когда к маме приезжали её ученицы — бывшие и нынешние, Светлана старалась пообщаться с ними. Одна из первых учениц мамы — она была в составе первого класса, который «выпустила» мама Светланы через три года после окончания училища, ставшая известным врачом-педиатром, немало рассказала Светлане о медицине, о том, как важно защищать от болезней, травм и иных опасностей именно детей. Такое невозможно было прочесть в Интернете, здесь было важным личное общение, личное сопереживание. Светлана часами пропадала в сквере недалеко от школы, куда в обеденный перерыв приходила врач-педиатр, работавшая в детской поликлинике. Казалось бы — сорок пять минут — это очень мало для общения, но Светлана каждый раз уходила просто перегруженная информацией, которую старалась в тот же день «разложить по полочкам» и обработать, сделать своей, личной, пропущенной не только через сознание, но и через подсознание.

С малых лет Светлана поняла, что настолько счастливое детство, какое было у неё — далеко не правило. Да, в Российской Империи делалось очень много для того, чтобы рождавшиеся дети были непременно желанными, важными, необходимыми для обоих родителей, а также для их родных и близких, но Стрельцова видела и примеры негативного влияния родителей на детей. Тем ценнее для неё было отношение мамы и папы и к ней и к братьям. Быть рядом с мамой, учиться у неё быть женщиной, быть нежной, быть желанной, быть любимой — становилось для Светланы не только необходимостью — потребностью. Она с малых лет понимала — только мама может научить дочку этим премудростям наиболее полно и качественно.

Женщина может быть разной — это Светлана тоже усвоила с малолетства очень прочно и глубоко. Ей, женщине, дано преображаться за секунды несколькими движениями, несколькими жестами, несколькими словами. А если она ещё применит спектр нарядов и косметики — преображение будет просто ошеломительным. Это — тоже оружие и им нужно уметь пользоваться. Да, Светлана, как и её мама не любила чрезмерно краситься, не любила яркий макияж, не любила яркие наряды, но освоила и их, понимая, что в жизни всё может пригодиться. И мама никогда не препятствовала подраставшей дочери встать на туфли с высоким каблуком, нанести помаду на губы или «подвести» глаза, наложить румяна или тени. Она только поправляла, направляла и советовала, не ограничивая Светлану в её экспериментах и пробах.

Светлана внимательно, как, наверное, всякая маленькая девочка, наблюдала за мамой, копировала, а чаще — просто перенимала, адаптируя, походку, жесты, мимику, манеру одеваться, двигаться, манеру говорить в самых разных условиях с самыми разными собеседниками. А уж причёсок она с малолетства перепробовала — и не сосчитать сколько. И ни разу мама ей не воспрепятствовала резко, ни разу впрямую ничего не запретила. Она объясняла, поясняла и убеждала — очень быстро и очень доходчиво. Так что Светлане почти никогда и не приходилось постигать правоту мамы на собственном горьком опыте.

Михаил и Семён, конечно же, больше учились у папы. Семён очень долго, пока не пошёл в детский сад, любил по утрам, когда папа брился в ванной, тоже намазаться кремом для бритья так, что временами от крема оставались свободны только губы, ноздри и глаза. Потом, конечно, он стал соразмерять количество крема, внимательно наблюдая за тем, как это делает папа, но всё равно, это действо ему очень нравилось. Папа не возражал, часто покупая сыну отдельную тубу с кремом для бритья и изредка позволяя попробовать, как это — бриться опасной бритвой, открытым лезвием. Мама, конечно, вздрагивала, когда Семён елозил бритвой по щеке, но папа всегда говорил, что у Семёна твёрдая рука и он порезаться не сможет. Да, Семён изредка и получал царапины от бритвы, но сама процедура от этого ему только больше нравилась — он чувствовал себя совсем взрослым и знал, что он по-прежнему остался ребёнком, который может вот так, весело и свободно осваивать вполне взрослые роли.

Благодаря влиянию папы все трое братьев с ранних лет старались делать по утрам гимнастику, обливаться холодной водой, бегать по нескольку километров ежедневно, заниматься в местном спортивном городке на простейших снарядах. Ни один из братьев не пристрастился ни к курению, ни к наркотикам, ни к спиртному. Да, они могли выпить пива, могли выпить вина, могли выпить даже водки, но они знали меру и знали, когда и как следует остановиться. А главное — они умели сказать твёрдое «Нет» попыткам окружающих людей втянуть их в курение, ширяние и выпивку. Потому Светлана была уверена и даже убеждена — их будущие жёны скажут их родителям большое спасибо за столь здоровых и равнодушных к сомнительным «прелестям» мужей.

Как единственная на то время сестра, Светлана тоже осваивала под руководством мамы нелёгкую и очень сложную науку быть женщиной — хозяйкой, хранительницей домашнего очага. Начать, конечно, пришлось, с привыкания к высокоуровневой аккуратности, к постоянной чистоте и постоянному порядку. Это Светлане далось легко — в семье Стрельцовых не любили «рюшечки-подушечки», так что тяжёлых портьер и покрывал с бахромой никогда в квартирах и в домах не водилось, что очень облегчало уборку и поддержание порядка и уюта. Главным же для себя Светлана избрала не столько и не сколько уют и внешний порядок в доме, сколько хлебосольство и способность накормить мужчину и детей простыми, но непременно безопасными и полезными кушаниями.

Потому, закончив приборку квартиры, она мчалась едва ли не вприпрыжку на кухню и уж оттуда её приходилось извлекать силой — она изводила маму и, когда получалось, папу десятками вопросов о вкусах, запахах, рецептах, режимах работы техники, запоминала всё это с лёту и тут же старалась воплотить в практике, повторив лично. Она обожала часами возиться с рецептурой и ингредиентами, но никогда не считала рецепт догмой — только руководством к действию, к импровизации. Не всё сразу, конечно, у неё стало получаться так, как надо, но и мама и папа убедились — дочь не отступит от задуманного и будет повторять попытки до тех пор, пока всё получится так, как надо.

В семейном фотоальбоме Стрельцовых хранилась фотография, на которой четырёхлетняя Светлана печёт блины, самолично приготовив тесто и разогрев сковороду. Как потом вспоминала мама, было удивительно, что первый блин не вышел комом, а получился очень даже вкусным — Михаил, которому, как старшему брату, она поднесла его на тарелке, схрумкал блин за секунды и расцеловал сестру в обе щёки — она только ему позволяла такие «целовашки». Остальные полтора десятка блинов она распределила между братьями и родителями, не забыв приготовить и приправы — сметану и масло.

Везде и всюду с малолетства Светлану окружали многочисленные подружки. Она умела заводить друзей и строго придерживалась высоких стандартов дружбы. Для неё дружба не была только приятным времяпрепровождением, для неё дружба часто становилась служением. Она ценила высокоуровневое нормативное общение, пусть это была простая детская игра или просто совместные «полёты» на качелях. Папа во дворе их сельского дома сделал качели, позволявшие крутить самое настоящее «солнце» и Светлана с подружкой Риммой — дочерью главного механика местной «Сельхозтехники» — часами раскачивались на этих качелях, а когда рядом был папа Светланы или папа Риммы — рисковали даже крутить «солнце». Визгу, конечно, было немало, но зато и дружба с Риммой у Светланы только крепла и поныне Римма, ставшая уважаемым в селе ветеринарным врачом, является одной из лучших подруг Светланы Стрельцовой.

Родители детей тоже неминуемо начинали плотно общаться между собой и часто, особенно, когда пришло время идти в детский сад, а затем и в школу, Светлана неоднократно видела, к примеру, как её подружке поправляет причёску или лёгкий макияж папа девочки из параллельного класса, которая тоже видит это действо и нисколько не возражает, нисколько не ревнует и не возмущается.

На новогодние и рождественские праздники родители подружек Светланы неизменно шили дочкам и их подружкам самые умопомрачительно красивые и сложные наряды, которые, конечно же, при всём желании невозможно было приобрести ни в одном магазине.

Главное — нормативное глубокое и полное общение между родителями и детьми — эту максиму Светлана тоже усвоила с малых лет и сделала её своим правилом. Может быть, папы и менее изобретательны, когда общаются с подрастающими дочерьми, но зато они дают дочкам уникальные идентификаторы, уникальные стандарты поведенческих нормативов в общении с мальчиками и мужчинами. Женщина и мужчина всегда и везде могут и должны не конкурировать между собой, а взаимодополнять друг друга. Тогда их союз, их семья — непобедимы, а дети — прекрасны и сильны и внутренне и внешне.

В селе вообще было принято передвигаться почти исключительно пешком, поэтому, когда папа Светланы утром выбегал с женой и детьми на утренний кросс, к нему очень скоро, несмотря на несусветную даже по сельским меркам рань — четыре часа утра, присоединялись и другие родители с детьми. В любую погоду, в любое время года пять-восемь километров туда и обратно ежедневно в обязательном порядке. Не только бег, но и просто быстрая ходьба, совместная зарядка, совместное купание в реке или в пруду, совместное обливание холодной, колодезной водой, а зимой — обтирание снегом невероятно быстро и крепко сближали родителей и детей, помогали справляться с болезнями, усталостью, раздражением, неуверенностью.

Придя после детского сада в первый класс, Светлана привычно сориентировалась на то, чтобы учиться как можно лучше и получить как можно больше знаний, умений и навыков. Эту решимость и настройку она сохранила до выпускного класса и её не заботило то, что многие одноклассники и ученики параллельных классов считают её зубрилой, заучкой, ботанкой. Очкастой змеёй её не смогли назвать по той простой причине, что несмотря на огромную зрительную нагрузку, Светлана сохраняла прекрасную остроту зрения все школьные годы и никогда не тратила время на оспаривание кличек и прозвищ. Как сказал как-то дед Устим — «собака лает, а караван — идёт». Потому Светлана сконцентрировалась на учёбе и у неё оставалось очень мало времени на то, чтобы тратить его бездумно.

В семейном альбоме Стрельцовых есть фотография — третьеклассница Светлана Стрельцова пишет изложение. Строгое платье, тёмноцветные банты, белый воротничок, простая ручка-самописка, пальцы, твёрдо и уверенно придерживающие тетрадь и ручку, чуть высунутый язык, склонённая над тетрадным листом голова и взгляд, направленный на заполняемую буквами и словами строку. Светлана любила рассматривать эту фотографию и сейчас — она для неё была едва ли не самой лучшей из всех, что были сделаны в её школьные годы.

С первого класса у неё было немало подружек, общению с которыми она старалась уделять достаточное время и всегда охотно помогала, если видела или чувствовала в этой помощи прямую необходимость. Она не любила только одного — навязывать без особой необходимости свою помощь. Как уж ей удавалось определять, когда следует вмешаться и помочь, а когда можно просто подождать в стороне в полной готовности придти на помощь — она и сама бы внятно объяснить не смогла.

Она всегда старалась дружить не против кого-нибудь, а просто дружить, потому что считала, что в единстве — сила. Потому вокруг неё всегда вились другие девочки — как младшие, так и старшие. Первых она часто опекала, заботилась, у вторых — училась, не делая из этого проблемы и не стесняясь быть в положении незнающей и не умеющей.

Привыкнув обрабатывать огромные объёмы информации, черпать данные из книг, часто — бумажных, даже не прошедших сканирование и оцифровку, Светлана всегда могла рассказать своим подружкам немало интересного, полезного и познавательного. Её доклад о газированных и негазированных напитках и их качествах, сделанный во втором классе, с интересом слушали потом даже шестиклассники, а некоторые выводы заинтересовали даже специалистов-пищевиков.

Впервые она влюбилась в десятилетнем возрасте. В одиннадцатилетнего мальчика по имени Игорь. И на всю жизнь сохранила к нему благодарность за чуткость и понимание. Целый год они были вместе и, как оказалось, вели себя так, что никто — ни взрослые, ни дети не смогли позволить себе отпустить в их адрес обычные обидные речёвки и прозвища типа «тили-тили-тесто — жених и невеста». Игорь тоже был из многодетной семьи — у него было четыре сестры, из которых две — старшие и две младшие. Так что он точно знал, что допустимо в общении с девочкой, а что — категорически неприемлемо.

Тогда Светлана полюбила объятия и поцелуи, научилась целоваться почти по-взрослому, но сохраняя известную ей достаточную дистанцию и неприступность. Родители Игоря без малейших возражений согласились на то, чтобы мальчик поехал вместе со Светланой в село и провёл там все летние каникулы. Они часами пропадали в лесу, на берегу реки, в лугах, Игорь слушал её бесконечные рассказы и не выказывал почти никогда нетерпения и раздражения, она научила его плавать с маской и ластами и он был в восторге от возможности познать новый, открывшийся сему мир.

Шагнув в подростковый возраст, Светлана вполне ожидаемо озаботилась своей внешностью, часами обсуждала с ближайшими подругами новинки мод, сама шила себе наряды, иногда шила и для подруг, но по большей части предпочитала искать и определять свой собственный стиль в одежде. Не будучи зацикленной на шмотках и косметике, она весьма прохладно относилась к потугам подруг выделиться именно за счёт невиданных нарядов и ярких расцветок, стараясь сохранить равновесие и баланс в собственном восприятии нормы и достаточности.

Не желая нарушать последовательность освоения школьной программы, Светлана тем не менее во внешкольное время продолжала черпать информацию в экскаваторно-карьерных объёмах, её невозможно было оттащить от ридеров и от экрана инструментрона, если она находила нечто очень стоящее её внимания и ещё больше стоящее её понимания.

Перед тем, как шагнуть в отрочество, она пристрастилась к сборке моделей космической техники и летательных аппаратов. Её детская комната была уставлена теперь стеллажами, забитыми не только книгами и ридерами, но и собранными и покрашенными моделями. В её коллекции была и одна уникальная модель шагохода из очень старого фантастического сериала «Звёздные Войны». Сделав её с нуля, выточив и выстрогав каждую из нескольких сотен деталек, Светлана обрела твёрдое убеждение, что техника служит тому разумному, кто ею управляет и именно он, а не техника, виновен в том, что с помощью техники другому разумному или нескольким разумным был причинён ущерб или даже смерть.

Страсть к сборке моделей космической техники сохранилась у неё все отроческие годы. Ряд моделей она подарила друзьям и подругам, оставив у себя только полтора десятка самых ценных.

Окончание отрочества совпало с появлением в её жизни двух прадедов — Трофима Викентьевича — со стороны матери, известного учёного и полярного исследователя, годами не вылезавшего за пределы Северного полярного круга и Валерия Степановича — генерал-лейтенанта авиации Империи, главы одного из самых известных лётно-тренировочных центров подготовки кадров для дальней авиации.

Общение с ними, продолжавшееся без малого пять лет, окончательно определило судьбу Светланы. Только армия, только военно-космические силы, только разведка, только дальние корабли, допускаемые к пионерным полётам. Только командирское кресло одного из таких дальних больших кораблей.

Преодолевая среднюю и старшую школу, Светлана сумела уговорить прадеда Трофима взять её на несколько месяцев в экспедицию за Полярный круг, провела на льдине два месяца и окончательно утвердилась в мысли о том, что только дальняя разведка её удовлетворит в ближайшем как и в отдалённом будущем. Там ведь потребуются не только разведчики, но и исследователи и учёные.

Два летних месяца, проведённые Светланой в лётно-тренировочном центре подготовки кадров дальней авиации и три полёта на дальних бомбардировщиках в сопровождении эскадрильи истребителей убедили Светлану в том, что ни о какой гражданской стезе она не имеет права теперь даже помыслить. Только армия. Только ВКС. Только космические силы дальнего радиуса. Генерал-лейтенант оказался строгим инструктором, гонял Светлану в хвост и в гриву, а она только радовалась и просила прадеда добавить нагрузку. Тот добавлял и она была счастлива — ведь он это делал не со зла, а любя и всегда помнил, что это — его правнучка, а не обычная девчонка, возомнившая себя некоей воительницей современного пошиба.

Благодаря возможности постоянно летать на истребителях, а если удавалось — то и на бомбардировщиках, Светлана побывала во многих уголках России и очень заинтересовалась историей военной авиации. Прадед предоставил в её распоряжение уникальные бумажные документы, с которых только недавно был снят гриф секретности и она написала и опубликовала в военном специализированном журнале несколько исследовательских статей по истории авиации Империи. Статьи были встречены читателями благосклонно, что помогло младшей Стрельцовой утвердиться в мысли о правильности избранного пути.

Часто рядом с ней летал на бомбардировщиках и младший брат — Кирилл. Он увлёкся историей второй и третьей мировых войн, расспрашивал прадеда о самых разных военных операциях — как тех, в каких принимали участие военно-воздушные, так и тех, где преимущественно были задействованы только наземные силы. Прадед усмехался, но давал Кириллу доступ в архив Центра, откуда младший брат вылезал поздним вечером уставший вусмерть, но счастливый до предела. В соавторстве с прадедом он написал пять статей, опубликованных в том же военном журнале и был очень обрадован положительными отзывами профессионалов.

В редкие минуты отдыха Светлана пыталась писать что-то своё и подвергала эти попытки и их результаты суровому разбору. Да, она давала «вылёживаться» своим творениям — когда неделю, когда — две, когда — три, потом совершенствовала, чёркала, меняла порядок слов, выправляла стилистику, стремилась писать доказательно, но в то же время — просто и, если получалось, душевно. В библиотеках, расположенных в квартирах обоих прадедов она вскоре стала совершенно своей — часами лазила по стремянке среди полок с тяжёлыми фолиантами, сидела на полу среди раскрытых и полураскрытых книг, задумчиво часто глядела куда-то в полумрак верхних полок, уходивших к самому потолку залов.

Бывало, она засыпала прямо на стремянке или на полу, к чему оба прадеда относились с полным пониманием — она неизменно находила утром рядом завтрак и часто обнаруживала, что спала на подушке, а не на жёстком переплёте какой-нибудь книги.

А потом, когда у неё иссякало желание прочесть очередную книгу, она уходила на берег озера или реки, садилась на берегу и, глядя на водную гладь, думала о прочитанном. Сенбернар Фард — постоянный спутник прадеда Трофима неизменно находил её, ложился рядом и она, обняв собачару за мощную шею, продолжала молчать и смотреть на воду, думая о чём-то своём.

Встреча с прапрадедом по отцовской линии — Таиром Федосеевичем, известным в Империи ксенологом и его женой — Прасковьей Вениаминовной произошла для самой Светланы очень неожиданно. Гуляя по городу и обдумывая очередную статью по проблемам военной дальней авиации, она увидела на скамейке в сквере пожилого мужчину, который спокойно и даже чуть медлительно раскуривал трубку. Она перебрала в памяти изображения из всех известных ей семейных альбомов и внутренне охнула — перед ней была живая легенда отечественной ксенологии, основатель одной из известнейших школ ксенологии в Европе. Решившей посвятить себя дальним космическим разведывательным полётам Светлане упускать возможность вот так прямо и просто пообщаться с таким человеком, да к тому же — родственником, было просто нельзя и она решилась подойти поближе.

К её изумлению, которое, она, вполне возможно, так и не сумела полностью скрыть, прапрадед узнал её сразу и она подозревала даже, что он её заметил даже раньше, чем она — его. Они немного посидели на лавочке, успев обсудить в общих чертах пару-тройку серьёзных проблем, а потом прапрадед встал и предложил ей без излишних предисловий познакомиться с его супругой.

Когда она вошла в их большую квартиру, располагавшуюся на пятом этаже старинного дома, Светлана, увидев сидевшую в кресле у камина Прасковью Вениаминовну, пожалуй впервые в жизни полностью поняла, что такое сто пятьдесят лет жизни. Супруге Таира Федосеевича исполнилось сто сорок пять лет, а она была ещё вполне бодра и весела. Остроте её мышления и разума могли бы позавидовать и многие молодые, а люди средних лет были бы, безусловно, впечатлены чёткостью и цепкостью её памяти.

Совершенно незаметно она полностью овладела вниманием гостьи, в мельчайших деталях и подробностях рассказала Светлане о том, как впервые влюбилась, как поняла, что перед ней открылся целый, большой новый мир чувств, эмоций, ощущений и возможностей, как продолжала поддерживать с Павлом — так звали первую любовь Прасковьи Вениаминовны отношения долгие десятилетия и после того, как стала законной супругой Таира Федосеевича. Она немало рассказала Светлане о том, как училась в школе, какие у неё были самые любимые школьные дисциплины, какие у неё были самые строгие и самые мягкие учителя и учительницы.

С молчаливого согласия мужа она рассказала Светлане и о том, как впервые встретилась с Таиром — тогда ещё студентом второго курса университета. Факультет она называть не стала, сослалась на то, что название тогда было слишком малоинформативным и впоследствии в силу самых разных обстоятельств неоднократно — раза три за пять лет — менялось.

На четвёртом курсе она забеременела, сказала об этом Таиру и он так обрадовался, что полдня носил Прасковью по городу на руках, дважды завалил по колено цветами и сразу потащил «узаконить взаимоотношения». Узнав о беременности невесты, а также о том, что жених и не думает оспаривать отцовство и готов признать ребёнка хоть сейчас, в муниципалитете не стали затягивать процедуру и уже через час Таир и Прасковья стали мужем и женой. Пока не подошёл крайний срок, она не бросала учёбу и не писала заявления с просьбой предоставить трёхнедельный отпуск по беременности и родам, в роддом ушла только тогда, когда на этом настояла её лечащая врач, предварительно сдав на четвёрки и пятёрки сессию и получив в деканате положенный академический отпуск со свободной открытой датой возвращения к учёбе.

Прасковья Вениаминовна легко и свободно поднялась из кресла, подошла к книжному шкафу, достала фотоальбом — толстый такой фолиант страниц на двести, вернулась в кресло, раскрыла и показала фотографию — она с ребёнком — дочкой в первые минуты после родов.

— Это сфотографировал мой Таир. — тихо сказала она и её лицо осветилось улыбкой, радостью и гордостью. — Дочку мы назвали Стефанией и она сейчас — известный микробиолог, работает на Дальнем Востоке, в одном из литерных научных центров. У неё у самой два сына и две дочери, есть, конечно, уже внуки и правнуки. Я тогда была так счастлива, что очнулась только тогда полностью, когда оказалась дома — Таир еле вытерпел неделю ожидания, да и то только потому, что врачи попались уж очень непреклонные. Я думала, что вернусь сразу к учёбе, но куда там — Таир моментом спроворил приятелей и те доставили меня куда-то в Сибирь, в одну из деревень. Сказал только, что там я буду в полной безопасности и в полном довольстве. Я поверила. И не разочаровалась. Именно благодаря нескольким годам, проведённым в этой деревне, Стефания выросла крепкой и здоровой. Ведь там особых городских удобств нет — только самые необходимые. А ходить пешком приходится ой как много. — Помолчав, она добавила. — Туда же она вернулась работать. И там, после института, встретила свою судьбу — Германа. Лейтенанта полиции, местного, как тогда говорили, участкового инспектора полиции. Уж не знаю, околоточного или квартального, для меня как-то ближе старое наименование — участковый инспектор. — уточнила Прасковья Вениаминовна. — Он тогда только прибыл в село на службу, а ведь село большое — больше пятисот дворов. Как тут без своего местного, так сказать, шерифа. Вот Герман и вступил на этот путь. А Стефания стала его тылом.

Сделав недлинную паузу, Прасковья Вениаминовна закрыла альбом и продолжила:

— Рядом с селом тогда научный центр располагался. Закрытый, конечно. Таких в Сибири было в те времена немало. Потому Герману пришлось контактировать с тамошней службой безопасности весьма плотно. Как он говорил — одно дело делаем. Уставал он страшно — многое ему не нравилось, он ведь дневал и ночевал на работе, но Стефания держалась за мужа мёртво — считала, что он занят настоящим мужским делом. Бывало, он придёт, снимет ремень с полицейскими «мелочами», поставит в угол бронежилет, сядет и молчит. Минуту молчит, две молчит. Стефания знала — он молчит потому, что ему переключиться надо. Он ведь тогда и на неё смотреть избегал — понимал, что она очень многое, ой многое прочтёт тогда в его глазах. И молчал он иногда по полчаса. Если, конечно, такая возможность у него была вот так посидеть и помолчать. А то ведь в селе как — стучат в окно и участковому надо собраться за минуту или сколько там положено по нормативам — и идти. Случилось что-то и его участие требуется. Он ведь в селе — власть немаленькая. Его все — от мала до велика знают и чуть что — зовут. Потому что нужен. Необходим. Важен.

А если удавалось помолчать вот так хотя бы несколько минут, он вставал и преображался. Становился спокойным, уравновешенным. И Стефания тогда расцветала. Откуда у неё и силы брались — она ведь в этом центре и работала. Вроде бы и знала многое, но никогда не грузила мужа этим знанием, считала, что ему и на его службе и работе всего хватает, как тогда было принято говорить — негативного.

Помолчав, Прасковья Вениаминовна продолжила и тогда Светлана впервые почувствовала, что ей просто с каждым разом труднее говорить о том, что тогда произошло. И, тем не менее, она хочет, чтобы праправнучка знала об этом максимально полно и точно. Если захочет, она узнает и больше, но важно сейчас было то, что она расскажет о происшедшем сама ей, своей кровной родственнице.

— Микробиолог, конечно, всяким-разным занимается. А вот Стефания занималась космической микробиологией. Уже тогда там такое встречалось и случалось, что самые крутые триллеры детскими страшилками покажутся. Мало, конечно, она рассказывала о своей работе — секретность, подписки, всё такое. Тогда, хорошо, что летом, а не зимой и не осенью и тем более — не ранней какой-нибудь весной, на центр был сброшен диверсионный десант. Как водится, сигнал тревоги поднял с постели и Германа — всё же какая-никакая система оповещения осталась в рабочем состоянии, хотя диверсы и постарались отключить всё, что можно. Герман экипировался и рванул на мотоцикле к Центру. А там уже всего хватает — и стрельбы и дыма. Подробностей я, конечно, всех не знаю — дело секретное, но знаю например, что Стефания выжила только благодаря Герману. Именно он её прикрыл и сумел вывести из осаждённого диверсантами главного корпуса Центра, сумел заблокировать входы в главные, наиболее опасные научные лаборатории, где, кстати, тогда хранились и самые опасные «компоненты». Несколько часов, отстреливаясь от проникших в здание двоек и троек диверсантов, Стефания и Герман сдерживали натиск нападавших, давая возможность остальным сотрудникам центра выполнить протокол по плану «атака извне».

Помолчав, Прасковья Вениаминовна добавила:

— Стефания тогда была тяжело ранена. Местные врачи не надеялись, что она когда либо сможет забеременеть — один из диверсов сумел так пальнуть, что пуля попала в бок а там… — прапрабабушка осеклась и Светлана кивнула, давая понять рассказчице, что поняла не сказанное вслух полно и правильно. — Герман вытащил её на себе когда она уже была несколько минут без сознания. Сам был ранен несколько раз. Уж как врачам удалось его левую руку спасти — даже я не знаю, он уже тогда был невероятно скрытен относительно своих слабостей. Но факт в том и состоит, что он вытащил её из Центра и успел уйти далеко, когда над Центром появились самолёты десантного отряда быстрого реагирования. Диверсантов зачистили. А Центр остался. Он и сейчас есть и в нём идёт работа. И Стефания там — дорогой гость и очень ценный сотрудник. — с гордостью сказала прапрабабушка. — Стефания тогда полгода в больнице провела. Едва очухалась — сказала: хочу быть рядом с Германом. И кто бы смог её остановить? Никто её и не смог остановить. Поселили их в двухместной палате. Их кровати стояли рядом. Всё же муж и жена. Благодаря её присутствию Герман и оправился. Сейчас он большой человек — ректор Сибирской Академии Полицейских Сил России, генерал-лейтенант полиции Империи. А тогда, месяца не прошло после того, как их обоих через полгода выписали, как Стефания сказала, что беременна. Герман чуть с ума от радости не сошёл — такого количества цветов в селе, а ведь они оба в своё село вернулись и он снова стал работать участковым, отказался от повышения, а она снова вернулась в Центр. Так вот, приходит она вечером с работы, смотрит, а её комната усыпана цветами. Не поверишь, Света — по пояс усыпана. Она дверь открывает в свою, значит, комнату, а оттуда — волна цветов. И все — только те, какие она любит. Простые. Без изысков. Старожилы говорили — два грузовика цветов Герман оплатил. Эти грузовики многие сельчане видели. Тихо приехали, тихо уехали. Видели, конечно, как Герман цветы охапками из кузовов в комнату носил, но ни единая живая душа Стефании не проболталась, пока она с околицы к своему дому шла. А ведь могли — все условия для этого были. Ведь на селе ничего скрыть невозможно. Цветы едва-едва были и в окошки видны, а Стефания увидела цветы только тогда, когда дверь открыла. Ведь цветочным духом никого из сельчан не удивишь — среди природы живём.

Снова Прасковья Вениаминовна ненадолго замолчала, но тогда Светлана уже видела — самое сложное и тяжёлое она уже поведала своей праправнучке и была этим очень довольно. Предстояло рассказать окончание истории.

— Девочку она родила. В срок, такую крепенькую — все деревенские, да что деревенские — поселковые и районные врачи удивлялись — в кого она такая уродилась. Настоящая сибирячка. Как водится, пошла в детский сад, потом в школу. А потом, когда получила сертификат — Стефания и Герман думали, что куда-нибудь на спокойное место, а она бряк — и сертификат зачисления в областную академию полиции России — на стол перед родителями. Те как стояли — так и сели на лавку. И ведь Герман — не последний человек в полиции, а ни сном ни духом не знал, что дочка его, выпускница школы, тайком сдаёт экзамены и тесты в полицейскую академию. Сейчас она — генерал-полковник Спецназа Полиции России, руководитель регионального центра противодействия организованной преступности. Всю службу провела не в штабах, а, как любят говорить полицейские, «на земле». Знает службу в полиции не по книгам, а по собственному богатейшему опыту. Когда она читает лекции в Региональной Академии Полицейских Сил Империи — в зале швабру торчком поставить некуда, а не то что там яблоку на пол упасть. — довольно завершила рассказ прапрабабушка, обняв прапраправнучку. — Ладно, дочка. Утомила я тебя. Иди, а то мой благоверный гневаться изволит, монополизировала я тебя. Я пока рассказала тебе о первой дочке Германа, об остальных детях его ты и сама узнать можешь. Они достаточно известны.

Разговор с Таиром Федосеевичем затянулся далеко за полночь. Слушая живую легенду отечественной ксенологии, Светлана вспоминала натруженные руки Прасковьи Вениаминовны. Обычные, казалось бы, руки женщины, знавшей и тяжёлый крестьянский труд, и ежедневный труд хозяйки городской квартиры, городского дома. Но это были руки женщины, вплотную приблизившейся к предельному сроку человеческой жизни и сохранившей поистине юношескую остроту ума и цепкость памяти, здравость рассудка и и жажду к познанию.

Наверное, встреча с прапрадедом и подвигла Светлану на то, чтобы несколько месяцев посвятить освоению игры на рояле и фортепиано. Она достаточно быстро нашла себе преподавателя — строгую и требовательную Таисию Петровну Ривберг, согласившуюся уделять новой ученице по три-четыре часа в день и уже через декаду смогла убедить свою наставницу, что её желание овладеть роялем на вполне профессиональном уровне — не блажь вроде бы мающейся от безделья выпускницы старшей школы.

Когда подошло время, Светлана облачилась в курсантскую форму слушательницы факультета военной астроразведки Российской Звёздной Академии и приступила к реализации своего основного плана — в кратчайшие сроки достичь командирского статуса и занять командирское кресло на борту большого дальнего боевого военного разведкорабля — как минимум фрегата, а желательно — крейсера.

В силу специфики факультета военную форму и знаки различия слушатели одевали крайне редко, поэтому мало кто мог бы узнать в стройной и подтянутой девушке сначала старшину, а потом — лейтенанта Стрельцову. Слушатели факультета друг-друга знали прекрасно — зрительная память у всех была развита на высочайшем уровне, а для преподавателей и подавно каждый слушатель был хорошо известен и знаком.

Светлана пропадала в спортгородке, часами качалась на тренажёрах, бегала кроссы, преодолевала всё более усложнявшиеся комплексы полос препятствий, развивала гибкость и скорость реакции. Она практически забыла, что такое ничегонеделание и почти не знала, что такое свободное время. Уже в конце первого курса она выдвинулась в число самых лучших слушательниц Академии. Когда её попытались поощрить — она написала рапорт с категорическим отказом от любых поощрений, выходящих за рамки простых словесных благодарностей, уточнив, что учится и служит не ради поощрений и наград, а для того, чтобы разведастрофлот Империи стал лучшим на Земле.

Проглотив некоторый юношеский максимализм, который вполне мог быть свойственен первокурснице, командование удовлетворило её рапорт и количество словесных благодарностей, фиксируемых между тем в приказах, стало рости едва ли не в геометрической прогрессии.

Наступил день, когда дневальный, разыскавший второкурсницу Стрельцову, успевшую уже получить звание старшего сержанта, на обычной для неё усложнённой полосе препятствий, передал распоряжение начальника Внутреннего Факультета Кондратьева явиться к нему в кабинет, обозначаемый тремя четвёрками.

Спрыгнув с трёхметровой высоты, Светлана посмотрела на дневального, убеждаясь, что он не шутит, потом откозыряла курсанту, дав ему понять, что приняла информацию к сведению и к исполнению, переоделась в приполосной раздевалке в обычное гражданское платье и почти бегом направилась к неприметной двери со столь говорящим номером. Кабинет Кондратьева располагался на третьем подземном этаже городка Факультета Астроразведки Российской Звёздной Академии и Светлана, пока шла, терялась в догадках, зачем именно она понадобилась легендарному в узких кругах генерал-полковнику Кондратьеву.

Наверное, у каждого человека в жизни бывают — и неоднократно — минуты, когда он перебирает в памяти события, связанные с определёнными обстоятельствами. Вот и сейчас, переступая порог подземного контура городка Академии, Стрельцова вспоминала своё поступление в этот прославленный имперский вуз, вспоминала первые месяцы учёбы. Она понимала, что по-прежнему уделяла огромное внимание именно поиску, изучению и обработке самых разнообразных данных. Может быть, она стала слишком закрытой для мужчин-сокурсников и согруппников. Может быть. Тем не менее, она не собиралась тратить время на реализацию ни к чему приемлемому не приводящих сценариев межличностных взаимоотношений — она любила читать старинные бумажные книги, а потом многие часы размышлять над прочитанным. Для неё это было лучше, чем участвовать в бесконечных обменах репликами и дежурными фразами.

Она вспомнила, как дед впервые рассказал ей, маленькой девочке о том, как человечество выходило в космос. Не только рассказал, но и показал несколько видеороликов и несколько десятков снимков на своём настольном инструментроне — тогда она впервые приехала с мамой к нему на дачу, которую он именовал усадьбой. Это действительно была усадьба. Светлана тогда, после разговора с дедом, была непривычно даже для самой себя тиха, немногословна и задумчива. Вероятно, основные силы она тогда направила на осмысление сказанного дедом. А он был уверен в том, что она, его внучка, сможет стать не последним человеком в имперском астрофлоте. Нет, конечно же, он не пытался предсказывать её личное будущее, не пытался убедить её в том, что профессия астронавта — единственный разумный выбор. Он просто дал ей информацию для размышлений. Долгих, напряжённых размышлений. С тех пор она изменилась. Стала больше читать, увлеклась историей земной и российской космонавтики. Далеко не сразу она ощутила, что это ей очень близко, дорого, важно. Далеко не сразу она приняла решение стать астронавтом. Многое она осваивала в играх, многое — нагружая своё воображение после чтения книг из дедовой библиотеки.

Теперь, когда война с Жнецами, фактически — первая общегалактическая война с внешним, умелым и изворотливым врагом — была завершена трудной, но такой желанной победой, Светлана Стрельцова хорошо понимала своего деда. Он хотел дать внучке возможность ощутить прелесть, силу, совершенство наибольшего возможного выбора. Этот выбор она сделала совершенно самостоятельно — стала ориентироваться на то, чтобы не просто отслужить в имперских вооружённых силах, а стать кадровым офицером Астрофлота России, командиром большого дальнего военного корабля.

Светлана и сама никогда особо не задумывалась над тем, над чем задумывались очень многие её подруги, желавшие, например, непременно побывать в Париже. Ей пришлось увидеть Париж другим. Разрушенным, серым, лишённым разноцветья, пропахшим гарью, кровью, наполненным страхом, безысходностью, ужасом перед последствиями орбитальных бомбардировок и бесконечных десантов Жнецов и их приспешников. Солнце с трудом пробивалось сквозь набухшие грозовой чернотой тучи.

Светлана тогда взобралась со своей группой десантников на один из самых высоких сохранившихся небоскрёбов и, усевшись на перила, долго смотрела на открывавшуюся панораму когда-то красивого и никогда не затихавшего города. Теперь перед ней был другой Париж, но именно он стал для Светланы на тот момент самым привычным и самым обычным. Где-то в глубине сознания она понимала, что после победы город будет, насколько это вообще возможно, восстановлен. Но это будет потом. А пока Париж вздрагивал, покрывался дымом, взвизгивал сиренами машин медицинской и спасательной служб.

Вот и третий подземный этаж. Откозыряв охранникам, Светлана свернула в тихий коридор, скользя взглядом по номерным табличкам на дверях. Вот и нужная дверь:

— … прибыла по вашему приказанию. — отрапортовав о прибытии, Светлана взглянула на сидевшего за столом мужчину.

Если бы она встретила его на улице, она бы никогда, пожалуй, не подумала, что он — генерал-полковник ВКС Империи и начальник засекреченного Внутреннего факультета, на котором учились самые подготовленные слушатели Академии. Учились так, что об их учёбе никто ничего точно не знал.

Вячеслав Сергеевич и в своём кабинете не изменял правилам конспирации — он был в гражданском костюме, белой рубашке и строгом галстуке, а его глаза скрывались за старомодными очками. Всем своим внешним видом он напоминал финансиста, может быть — инженера. Светлана отметила в его облике и то, что обычно было свойственно очень знающим медикам.

— Рад вас видеть, Светлана Васильевна. Присаживайтесь. — Кондратьев привстал, простёр руку, указывая на стоявшее у стола кресло. Кабинет начальника Внутреннего факультета был не слишком большим, но обставленным со вкусом, хотя и скромно.

Усевшись в кресло, Светлана вопросительно посмотрела на хозяина кабинета. И он не стал испытывать её терпение.

Разговор с Кондратьевым продолжался более двух с половиной часов. На два ближайших года Стрельцова получила возможность параллельно учиться в одной из групп Внутреннего факультета Академии. Ей эта возможность понравилась.

— Познакомитесь с вашими одногруппниками, Светлана Васильевна. Пятый подземный уровень, зал шестнадцать. Они уже в курсе, что вы вливаетесь в их коллектив, ждут вас. Установочную информацию об учёбе вы получите на свой инструментрон. А сейчас идите, знакомьтесь со своими новыми коллегами. — усмехнулся едва заметно Кондратьев. — И не удивляйтесь, здесь, в подземельях, мы почти всегда ходим в гражданском. В вашей комнате приготовлены полные комплекты гражданской одежды. Если что не так — скажете сотрудникам Службы обеспечения, они помогут.

— Разрешите идти? — Светлана встала.

— Идите. С завтрашнего дня у вас начинается новая дорога. Успехов. — Кондратьев включил настольный инструментрон, показывая собеседнице, что встреча подошла к концу.

В названном начальником Внутреннего факультета зале её ждал сюрприз — вместо строгой аудитории там Светлана обнаружила весьма крутой ресторан. Вокруг стола собрались пятнадцать слушателей, все, как и предупреждал Кондратьев, были в гражданском. Никакого особого дресс-кода — рубашки, свитера, жилетки, платья, сорочки.

Подойдя к столу, вокруг которого сгрудились её новые коллеги, Светлана обрадовалась: сначала она подумала, что в группе одни парни, но оказалось, что три девушки уже сидели возле стола, а парни — почти все, за исключением двоих — стояли. Один из парней быстро и чётко сервировал стол, его глаза были надёжно закрыты шарфом. Слышался смех, подначивающие сервировщика возгласы.

Немного удивившись — она не ожидала такое увидеть во владениях Внутреннего факультета Академии — Светлана приблизилась к столу и через несколько секунд уже сидела на мягком стуле рядом с черноволосой девушкой, в которой она бы никогда не опознала слушательницу Внутреннего факультета Звёздной Академии.

Эти пятнадцать слушателей стали её лучшими друзьями и впоследствии — одними из самых ценных коллег и сослуживцев. Со временем она познакомилась и со старшекурсниками Внутреннего факультета, благодаря поддержке и помощи которых, уже после окончания учёбы в Академии, смогла справиться со многими задачами и проблемами.

Первый год совмещённого обучения пролетел для Стрельцовой как одно мгновение. Так интенсивно и полно она ещё никогда не училась и не работала. Преподаватели и сотрудники Внутреннего факультета её просто очаровали и потрясли своей компетентностью и профессионализмом.

В свой очередной отпуск Светлана улетела в село, перегруженная впечатлениями и темами для размышлений. Потому она часто вечерами приходила на берег реки, усаживалась на деревянный помост старого «пешеходного» моста и думала. Незаметно вечер передавал свои права ночи, но Стрельцова редко когда возвращалась домой раньше полуночи. Да и засыпая, она старалась многое додумать, доразмыслить, допонять. Ей нравилось, что в сельской тишине, в сельском покое она столько времени может провести наедине с собой, своей сутью, своими мыслями, своим внутренним миром.

Недалеко от околицы села была Маковая поляна — из года в год там пламенело целое море красных маков. Изредка, когда ей хотелось просто остаться одной и не думать ни о чём, связанном с учёбой и работой, Светлана уходила на эту поляну, садилась, осторожно срывала один цветок и, поднеся его лепестки к губам, замирала на несколько часов.

Возвращаясь под вечер, Стрельцова часто сворачивала к зданию сельского клуба, входила в зрительный зал, поднималась на сцену, подходила к роялю, открывала крышку, садилась и играла. Тихо, только для себя одной, всегда с благодарностью вспоминая свою строгую и очень знающую наставницу. Рояль её очаровывал своими возможностями, своей мощью. Бывало, конечно, что приходилось играть и на фортепиано, но Светлана старалась больше играть именно на рояле, тем более, что наставница дала ей возможность подготовиться к взятию новой высоты — освоению игры на органе. Далеко не сразу этот огромный, сложный и требовательный инструмент признал Светлану, стал слушаться её. Стрельцова не отступала, училась, тренировалась, изучала доступные в Интернете материалы по устройству, характеристикам и возможностям самых разных органов. Благодаря знакомым наставницы она смогла на несколько дней получить доступ к пультам самых известных европейских органов.

Ей нравилась мощь и строгость этого инструмента, она старалась не садиться за его пульты в обычном современном платье, костюме или комбинезоне, чувствуя, что орган требует «соответствия эпохе». Роскошные платья из семнадцатого и восемнадцатого столетий стали привычны для Стрельцовой именно благодаря общению с органом, тем более, что в Европе тогда был бум интереса к древним временам и снимались десятки и даже сотни художественных игровых и полудокументальных фильмов, где практически никогда не приветствовались малейшие детали «из современности».

В архиве семьи Стрельцовых хранились многие тысячи снимков, запечатлевших Светлану за пультами органов во время съёмок таких лент, но самой важной и ценной фотографией Светлана считала ту, где она стоит рядом с сидящей за пультом своей наставницей — требовалось вовремя перелистнуть бумажные страницы сборника произведений, чтобы дать возможность солистке не сбиться с темпа, не «скомкать» мелодию. И Светлана и её наставница запечатлены были на фотографии в платьях восемнадцатого столетия и с причёсками, полностью соответствующими нормам того же столетия. Полное погружение в древность. Светлана странным образом не уставала после таких съёмок, она наоборот чувствовала себя отдохнувшей и восстановившей не только физические, но и душевные силы.

Вместе со своими друзьями и коллегами с обоих факультетов — Внутреннего и Пилотского — Светлана объездила почти всю Россию, совмещая службу, работу и отдых, но отдавая преимущество работе и службе. Да, она любила преодолевать пешком десятки километров, довольствуясь только тем, что несла с собой в рюкзаке. Да, палатка и костёр стали ей предельно привычны, но она по-прежнему даже в таких походах старалась всё же больше учиться, чем отдыхать и развлекаться.

Возвращаясь из поездок и походов по стране, Светлана неизменно несколько дней проводила рядом с мамой. Наедине с ней. Они тогда много и долго тихо говорили между собой. Особенно Светлана любила быть рядом с мамой в селе ранним утром, на берегу озера. Там у них было своё, достаточно уединённое место.

Мама многое знала о Светлане, её учёбе и работе, но никогда не пыталась ею слишком уж плотно руководить и чрезмерно её контролировать. Хотя почти всегда она задавала дочери один и тот же немой вопрос — когда же она представит семье своего избранника? Светлана грустно молчала, понимая, что её мама прочтёт всё в её душе и не нужно будет ничего говорить вслух.

У мамы были две сестры — старшая Альбина и младшая — Рената. Когда сестёр видели вместе, почти никто бы не сказал, что изящная тоненькая Альбина — старшая сестра, а более ширококостная и склонная к небольшой полноте Рената — младшая. Сёстры, в очередной раз узнавая, что окружающие опять спутали порядок их старшинства, только улыбались, иногда смеялись, но никогда не пытались оспорить своё старшинство между собой.

С ранних лет они занимались пением, музыкой, танцами, шили себе самые разные наряды — преимущественно старинные, богато украшенные, которые старались носить и в обычной жизни, а не только на сцене, съемочной площадке или подиуме.

Красавица Рената отчаянно пыталась продвинуть вперёд себя склонную к безвестности Альбину, но ей это редко удавалось сделать. Альбина сама часто говорила сестре, что ей нужно уединение, чтобы написать очередное стихотворение, нарисовать картину или вырезать очередную скульптуру из дерева или камня. Рената кивала, соглашаясь, но попыток выдвинуть вперёд сестру не оставляла.

Если бы она знала, что её ждёт впереди… Тогда она в очередной раз сменила имидж, отдала предпочтение тёмным тонам, чёрному цвету волос. Встретила парня, полюбила его. Ей казалось, что он тоже любил её. Казалось. Только казалось. На самом деле, как потом выяснилось, он воспользовался её добротой, мягкостью, открытостью. Старая как мир история, ударила по Ренате наотмашь. Если бы она тогда знала, что несёт с собой её увлечение тёмными красками и чёрным цветом. Если бы она знала…

Она забеременела. Но едва парень узнал, что она решила оставить ребёнка — он прислал ей на инструментрон короткую записку и исчез. Искали его долго — сначала в Империи, потом — за её пределами. Он успел покинуть Россию до того, как Рената окончательно поверила в то, что он её предал.

Нашли, конечно. Вернули в Россию. С большим трудом Альбина, бросившая все свои творческие занятия, успокоила младшую сестру, побудила её отказаться от аборта. Плакала тогда Рената почти круглосуточно. Только на несколько часов затихала, когда засыпала, обессиленная. Врачи, конечно, в один голос говорили, что это крайне вредно для ребёнка, но Рената продолжала плакать. Несколько декад она плакала. Постоянно возвращалась мыслями к тому, что этот ребёнок перестал для неё быть желанным, необходимым, ведь он — от человека, который её предал, бросил, оставил.

Потом она вдруг разом перестала плакать. Как сама тогда говорила — слёзы высохли. И начались «часы молчания» — Рената часами, а иногда сутками, сидела в кресле, закутавшись в плед, раскачивалась из стороны в сторону и молчала, уставившись взглядом в одну точку. Хорошо, если её удавалось побудить хотя бы раз в сутки поесть, а то она пристрастилась обходиться только подслащённой прохладной водой. Тёплую воду она не любила пить с детства, старалась сделать её похолоднее. Не любила она и кипяток, так что горячий чай пила только при большой необходимости. А тогда она просто выпивала несколько глотков прохладной воды и снова принималась раскачиваться.

Мама, конечно, переживала за сестру, старалась при любой возможности навестить её, но видеть её качающейся из стороны в сторону и молчащей часами и сутками она долго не могла — срывалась в плач. Наверное, только присутствие рядом старшей и средней сестёр помогли Ренате выйти из этого «сумеречного» состояния самостоятельно — она наотрез отказывалась воспользоваться помощью психотерапевтов или принимать какие-либо медицинские препараты.

Очнувшись после родов, Рената стала почти прежней, только вот теперь она категорически отказывалась возвращаться к какому-либо другому цвету в своей внешности, кроме чёрного. Чёрные волосы, чёрная одежда, чёрная обувь. Нет, она не стала носить полумонашеское одеяние, хотя домашние и это предполагали и считали вполне реальным и вероятным исходом, но едва выйдя из состояния «сумерек», Рената сразу заявила, что никогда больше не поверит ни одному мужчине.

Ребёнка она оставила, пояснив родителям и сёстрам, что он точно ни в чём не виноват. А вот для мужчин она с момента окончания родов оказалась закрытой наглухо, посвятив себя воспитанию сына. Сумела воспитать его одна, да так, что окружающие только дивились: настоящий мужчина вырос, джентльмен. Теперь Елисей — директор крупной строительной компании, профессионал-строитель, на счету которого — несколько десятков красивейших комфортных и качественных зданий в разных городах Сибири и Дальнего Востока.

Стрельцовы пережили тогда несколько неприятных дней, потраченных на попытки переубедить Ренату. Да, она имела право на такое решение, но ведь она — красавица, кроме того парня у неё были десятки поклонников, которые в том числе и помогли настичь, задержать и водворить в Россию неудачливого ухажёра. Делом доказали, что она для них — важна, ценна, необходима. А Рената поставила на себе жирный крест. Нет, она не стала нелюдимой, но едва только ощущала малейшие проявления интереса к себе, выходящие за рамки простой дружбы — становилась недоступной и неприступной. Могла просто прервать дружбу, разорвать приятельские отношения. Может быть, она в очередной раз доказывала, что дружбы между мужчиной и женщиной в принципе быть не может. А может быть, просто в очередной раз пыталась избежать опасности разувериться в ком-то, кого считала важным, нужным, необходимым для себя.

Она поступила в местный университет, увлеклась фундаментальной наукой и смогла найти себе дело, которое завладело ею полностью, не оставляя возможности для семейных взаимоотношений и сценариев. В деловом стиле она придерживалась по-прежнему тёмных тонов и чёрных красок, крайне редко красила волосы в каштановый цвет, полюбила складывать руки в знаменитый жест «закрытости» и стала просто невероятно острой на язык, особенно — в общении с мужчинами. Если требовалось — она не стеснялась в выражениях даже если собеседник был старше её по научному рангу и по научному стажу. Освободив достаточно времени для науки, она в короткие сроки заработала репутацию крепкого профессионала, не обременённого обычными для женщины мыслями о любви, семье и уж тем более о детях.

Общение с мамиными сёстрами помогало Светлане — о многом с братьями по понятным причинам она говорить не могла бы, а вот с Ренатой и Альбиной она и переписывалась, и разговаривала по аудиоканалам, и встречалась на видеоконференциях, когда удавалось выкроить несколько десятков минут для такого общения.

Альбина после случившегося с Ренатой тоже пережила глубокий стресс, потому вместо вполне ожидаемой Художественной академии, где она собиралась учиться сразу на трёх факультетах, она подала документы в Областную Военно-Полицейскую академию на факультет подготовки кадров Службы Участковых Инспекторов. За три года она сумела досрочно — за два года до окончания вуза — получить звание старшего лейтенанта полиции и уехала на Дальний восток в один из посёлков, где, к удивлению родных, не только практически полностью искоренила большинство предпосылок к нарушению имперских законов и правил, но и вернулась к творчеству — продолжила писать картины, стихи и вырезать скульптуры. Благодаря её стараниям село преобразилось — из вполне стандартного внешне поселения оно стало уникальным в округе музеем под открытым небом.

Сёстры были рады возвращению Ренаты к прежней жизни, ещё больше они обрадовались тому, что и Альбина обрела спокойствие и уверенность — через год после прибытия в село она вышла замуж, а ещё через год — родила крепенького первенца — сына, названного Андреем. Мужем старшего лейтенанта Альбины Стрельцовой стал главный механик местной «Сельхозтехники» Константин Увалов.

После родов Альбина окрепла и уже мало кто в ней мог бы узнать ту хрупкую старшую сестру — чистейший воздух, натуральные продукты и постоянное движение совершили со старшей Стрельцовой настоящее чудо — она решила, что в самое ближайшее время родит ещё как минимум двоих детей и выполнила своё решение со всей основательностью — дочь Ариадна и сын Валерий стали желанными и ожидаемыми в семье Стрельцовых-Уваловых.

В розыске и в возвращении в Империю сбежавшего за границу ухажёра огромную помощь семье Стрельцовых оказала старший лейтенант полиции Империи, эксперт высшего класса Зинаида Яновна Кибрит. Она вместе со своими коллегами из Экспертного Центра Полиции России смогла проследить путь старательно запутывавшего следы беглеца, сменившего за месяц почти полтора десятка стран и отчаянно пытавшегося каждый раз легализоваться под новыми установочными данными.

Задержание беглеца выполнил сотрудник Оперативного Управления Полиции России, старший лейтенант Полиции Александр Игоревич Томин, шедший за беглецом буквально след в след из страны в страну, с континента на континент. Он же осуществил арест беглеца и доставил его на спецборте Полиции России в Империю, передав его в аэропорту в руки конвоя.

В изоляторе временного содержания им занялся следователь, капитан Полиции России Павел Павлович Знаменский. Следствие велось четыре месяца, допросы, экспертизы были практически ежедневными — всё делалось для того, чтобы окончательно изобличить правонарушителя.

Затем состоялся суд. Закрытый. Продолжалось судебное заседание несколько дней — с небольшими шестичасовыми перерывами. Вина правонарушителя была полностью доказана и его умертвили. С момента вынесения приговора Знаменский, Томин и Кибрит стали друзьями семьи Стрельцовых.

Ни Зинаида ни Александр тогда, когда шло следствие и вершился суд, ещё не нашли свои «половинки». Они оба найдут их обязательно, но позднее.

Светлана впоследствии познакомилась и с женой Павла Павловича — Ксенией Петровной Знаменской, инспектором Службы Имперской Охраны. По долгу службы Ксения почти никогда не одевала форму, но капитанские погоны, заменившие лейтенантские, она получила из рук Верховного Комиссара Имперской Безопасности одной из первых молодых сотрудниц области, выполнив труднейшие объёмные нормативы.

Когда «Волга» под командованием капитана первого ранга Светланы Стрельцовой ушла на встречу с «Нормандией», дочь Ксении Петровны и Павла Павловича — Инга заканчивала предвыпускной курс Военно-Полицейской академии России. Она избрала для себя работу в Оперативной Службе Военной Полиции, её воздушных и космических частях. После получения сертификата и присвоения первого офицерского лейтенантского звания Инга подала рапорт с просьбой зачислить её в космические части военной полиции. Рапорт удовлетворили и лейтенант Знаменская улетела на Урал, в одну из частей, где прошла доподготовку и сдала квалификационные экзамены на допуск к пилотированию всех доступных для военных полицейских космических кораблей.

С началом войны с Жнецами следы Инги затерялись. Она непременно стремилась участвовать в самых сложных боевых вылетах — как в составе флотов и эскадр, так и одиночных. Про неё сослуживцы говорили чаще всего, что она живёт тогда, когда летает, а летает она мастерски, профессионально. Многие пилоты, видевшие её полёты, были склонны считать, что она летает просто божественно. Её эскадрилья выполняла самые сложные задачи по перехвату истребителей и штурмовиков Жнецов.

Она пропала за несколько декад до окончания осады Жнецами Солнечной системы. Её, конечно же, искали. Настолько внимательно искали, насколько вообще тогда было это возможно. А нашли на одном из малых астероидов. Оказалось, она выполнила таран десантного корабля Жнецов, уже нацелившегося на почти безоружный гражданский транспорт с колонистами-землянами. Её истребитель-заградитель взорвался, уничтожив десантный вражеский корабль, она успела катапультироваться, почти двое суток блуждала в космосе рядом с местом тарана, пока не смогла опуститься на этот малый астероид. Посадка на него получилась жёсткой, автодоктор сделал всё, что только смог, но, конечно, не до конца. Если бы не внимательность одного из штурманов проходившего мимо фрегата ВКС Империи — она бы провела на этом астероиде ещё неизвестно сколько времени. Её взяли на борт корабля, доставили в орбитальный госпиталь, сообщили командованию и семье.

Первым в госпиталь примчался муж — капитан лейтенант Георгий Петрович Веденеев, пилот-инструктор эскадры дальних перехватчиков, базировавшейся на Луне. Рядом с ним Инга ожила и удивила врачей, восстановившись не за полгода, а всего за три месяца. Врачебная квалификационная комиссия не смогла за три дня найти, к чему в состоянии здоровья капитана Знаменской можно было бы придраться, чтобы списать её на наземную службу, а она ещё и мужа успела удивить, сказав, что она беременна.

За три месяца до рождения дочки она сфотографировалась с мужем в ателье фотопортретов, разослала снимок родителям, сёстрам и другим ближайшим родственникам, снабдив его индивидуальными дарственными надписями.

Только прямой приказ Медслужбы Военной полиции заставил к тому времени уже майора Знаменскую уйти на две недели в отпуск по родам. Три месяца — и она, оставив сына у родителей мужа, возвращается в строй, снова начинает летать. Георгий не препятствовал, понимал, что не сможет остановить супругу, заставить её остаться на Земле.

За несколько суток до окончания войны Инга погибла в бою с прорвавшейся из Тёмного Космоса небольшой эскадрой лёгких десантных кораблей Жнецов. Может быть, этот прорыв эскадры был для Жнецов своеобразным жестом отчаяния? Может быть. Майор Знаменская и её коллеги по эскадрилье сделали всё, чтобы не дать десанту Жнецов подойти вплотную к конвою гражданских пассажирских кораблей, перевозивших колонистов на возрождаемые марсианские и плутонианские базы.

Девиз «Служить и защищать» Инга Знаменская выполнила полностью, встав на своём истребителе-перехватчике между кораблями конвоя и десантным транспортом полумашин. Среди пассажиров кораблей конвоя были и маленькие дети, о чём, конечно же, Инге было хорошо известно.

В том бою из полёта не вернулись кроме Знаменской ещё четверо пилотов — две женщины и двое мужчин. Сейчас Светлана уже знала, что Инга Знаменская навечно зачислена в списки своей эскадрильи военно-полицейских сил космического базирования. Кроме этого прорыва Жнецы предприняли ещё несколько попыток, не прекращавшихся на протяжении декады вплоть до того момента, как пала последняя большая база в Тёмном Космосе и именно её падение и стало моментом окончания войны с Жнецами.

Обо всём этом Светлана Стрельцова думала, выполняя обычный регламент послеполётных командирских работ. «Волга» через двое суток была скрыта в ангаре, технические службы космодрома «Ликино» начали осуществлять свои комплексы работ, а экипаж и команда разведкрейсера — продолжали свои работы, ведь корабль готовился к новым полётам, готовился к прохождению переоснащения и сертификации на получение первого ранга — одного из наивысших для кораблей такого класса в ВКС Империи.

По прежнему волговцы не снимали скафандров — так требовали правила безопасности. Светлана не торопилась проникаться домашней успокоенностью, сохраняла настороженность, не расслаблялась сама и не давала расслабляться коллегам.

Недра крейсера снова приняли её. Скользя по узким трубам и тоннелям технических проходов, Стрельцова лично проверяла работу тонких систем и механизмов, выполняла монтаж новых и демонтаж старых блоков, добивалась соответствия настроек эталонам и чувствовала, как её крейсер благодарит свою хозяйку за сделанное, принимает её заботу и ценит внимание и неспешность.

Космос, что бы там кто из людей когда-либо ни говорил, оставался чуждой для человека, во всяком случае — для современного человека средой. Да, люди пришли в Большой космос всерьёз и надолго, они обрели в нём настоящий звёздный дом, но без поддержки техники, без специальных научных исследований космос всегда был и оставался в лучшем случае безразличным к потугам людей удержаться в его пределах, а в худшем — становился откровенно враждебным.

Потому, наверное, ступив в большой космос, земляне озаботились не только внешним космосом, но и космосом внутренним, космосом собственной души. Озаботились изучением души человеческой в гораздо большей степени, чем раньше, ведь им тоже предстояло меняться под влиянием космоса и было необходимо сделать всё возможное, чтобы эти изменения находились под контролем, а если повезёт — и под управлением людей.

Светлане остро не хватало Джона. Да, дети по своему обыкновению дневали и ночевали на «Волге», крайне редко появляясь и оставаясь в гостинице. Их присутствие рядом очень помогало Светлане, давало силы, поддерживало уверенность в том, что все работы будут выполнены точно и в срок, после чего крейсер заслуженно получит первый ранг и будет снова допущен к выполнению задач литерного уровня сложности.

Посмотрев на вошедшую в Центральный Пост Марию, Светлана впервые с момента прибытия на Землю в Россию после войны подумала о том, какой станет дочка, когда войдёт в пору юности. Да, уже сейчас заметно, что она будет красавицей. Техники и инженеры наземных служб, провожая её взглядами, не раз именно так и говорили: «Красавица!». А ещё, конечно же, Маша будет не только красивой, но и умной. Обладающей большим жизненным опытом — такое детство, какое было у Марии, даёт мощную базу для всей последующей жизни. Уже сейчас Маша твёрдо уверена в своей приверженности гуманитарному направлению будущей учёбы, она, конечно же, и в технике разбирается, но предпочтение всё же отдаёт гуманитарным наукам, в том числе и наукам об обществе и о человеке.

Рано, конечно говорить о том, как сложится её семейная жизнь и кого она изберёт себе в мужья, но уже сейчас ясно: Мария не является склонной к легкомысленности в таких вопросах. Она очень долго будет выбирать, присматриваться, докапываться до самой сути возможного кандидата в мужья, но если она уже сделает выбор — этот выбор будет окончательным.

— Мам, я пойду, пройдусь с Зирдой вокруг корабля. Можно? — Мария пробежала, стараясь не шуметь, по центральному проходу и подошла к креслу командирского пульта, коснулась руки матери.

— Можно, доча. Можно. — улыбнулась Светлана, увидев ответную улыбку Маши, уже поворачивавшейся к выходному порталу шлюза Центрального Поста. Зирда заинтересованно заглядывала через порог, но внутрь не входила — ей было вполне достаточно видеть хозяйку и её дочь, чтобы быть спокойной. Совсем скоро — через несколько суток она встретится со своей хорошей подружкой — Мэри, когда на космодром «Ликино» прибудут Стрельцовы. Все, кто сможет прибыть. А пока Маша гуляет вокруг «Волги», привыкая к интерьеру новопостроенного ангара, Светлане можно будет уделить внимание документации — вахтенный уже принёс очередную пачку ридеров.

Очень скоро она встретится с мамой и папой. Они прилетят в «Ликино» обязательно, уже пришло подтверждение. Их встретят и проводят к ангару, а затем — в гостиницу. Или — наоборот. Как получится. Главное — они увидят свою дочь, а она увидит своих родителей. И ещё раз убедится в том, что война с Жнецами — закончилась. Стала историей. Стала прошлым.