Светлана Стрельцова. Восемь лет и восемь месяцев

Светлана не находила себе места, меряя холл каюты быстрыми мелкими шагами. На широкие шаги, столь обычные для неё, отдававшей всегда приоритет работе, а не безделью, сил банально не хватало. Ни физических, ни душевных. Она только что вернулась с очередного медконтроля. И Алла ей вынуждена была сказать. Вынуждена была сказать, поскольку Светлана надавила на неё. Нет, не властью командира крейсера, не властью старшего офицера. Властью близкой подруги. Так можно было это определить.

Врач крейсера вынуждена была сказать ей, Светлане. Хотя очень не желала это делать. Как могла скрывала и таила. Что можно было утаить от Светланы? Мало, наверное, что можно было утаить. А вот Алла сумела. Те самые восемь лет, когда, по уже известному Светлане, официальному медицинскому заключению она, каперанг Стрельцова ещё могла безопасно родить ребёнка, сокращались. Сокращались, если немного отодвинуть в сторону законы математики, в десять раз. Восемь лет ужимались до восьми месяцев. До восьми месяцев.

Светлана остановилась, едва не наткнувшись на кресло. Этот срок. Это было даже меньше, чем срок вынашивания земной женщиной одного ребёнка. На целый месяц меньше. А тут… Тут даже до войны… Как же хотелось ей верить в тот момент, что до войны на самом деле больше, чем восемь месяцев. Тут даже до войны оставалось полтора года, ну год. Во всяком случае, по не слишком пессимистичным прогнозам — больше. А у неё, Светланы уже этот срок ужат до восьми месяцев. Через восемь месяцев она уже не сможет забеременеть. Никогда в жизни не сможет. Это значит, что мальчик и девочка, уже сейчас живущие у неё под сердцем, станут… её единственными детьми. Как же это было больно осознавать.

Как это было больно осознавать ей, знающей, насколько её Джон любит и ждёт детей. От неё, Светланы, ждёт. Своей ненаглядной, своей любимой, своей самой лучшей подруги и жены. Как ей придти к нему и сказать такое? Если уж ей это известие попортило всё, что можно, включая настроение и работоспособность, то как же тяжело это воспримет её Джо? Он же будет жалеть не себя, а её, Светлану. Будет убеждать, будет уговаривать, будет уверять, что и два ребёнка — тоже очень хорошо. Тем более, что они уже есть, они уже живут, они уже существуют.

А она… Она всегда, как только достаточно хорошо узнала Шепарда, хотела подарить ему множество детей. Это же так нормативно, так прекрасно и так естественно, когда любимая женщина дарит своему любимому мужчине его детей. Дарит. А что теперь может подарить Светлана своему Джону? Любовь? Да, безусловно, но ведь этого мало. Семья — это прежде всего дети. Много детей. Не два, не пять, больше.

И вот теперь… Теперь впереди замаячила перспектива ограничиться только приёмными, неродными изначально детьми. Да, впереди война, да, многие дети неминуемо, неизбежно останутся полусиротами или сиротами. Да, они обретут новых родителей. Обязательно обретут. Не останутся один на один с жизнью. Хотя бы в самом начале своего собственного жизненного пути дети должны быть защищены. Так было принято действовать в Империи. Так была готова действовать Светлана. Но Джон… Он… Он заслуживал большего. Он заслуживал своих собственных детей. Многочисленных детей. Хорошего человека должно быть много. В самых разных смыслах много. Не только в смысле телесности, нет.

Если она даже не скажет ему… Не скажет словами, вслух… Она же сама знает и понимает — Джон почувствует. Джон сам, неявно сформулирует для себя то, что она, Светлана, его жена, его супруга намеревается тщательно скрыть от него, её Джона. А когда сформулирует… Он ведь имеет полное право охладеть к ней. Даже тогда, когда она носит под сердцем его родных, а теперь уже — и единственных родных детей, он имеет право охладеть к ней. Перевести их взаимоотношения в более формальную плоскость, в более формальное ограниченное русло. Светлана не строила иллюзий — она чётко и полно оценивала складывающуюся ситуацию. Если Джон почувствует, сформулирует, а она ему не скажет… Тогда между ними уже не будет Единения. Того самого единения, которое придавало большую часть значимости их личным взаимоотношениям.

Светлана уцепилась руками за спинку кресла. За спинку того кресла, которое она едва не сбила, вышагивая по каюте. Она думала. Она знала. Она ведь не дура. Прекрасно понимает, знает, осознаёт, что даже если она ему скажет, Джон имеет все права и возможности охладеть к ней. Их взаимоотношения теряли с того момента все или почти все высокоуровневые перспективы. У него и у неё во главу угла была всегда поставлена работа. Именно работе, службе они оба отдавались в полной мере. А когда они попытались, только попробовали создать семью, они так хотели, чтобы между ними было Единение. Частое и полное единение, дававшее их жизням новый важный смысл. Единение, дававшее им возможность достигать вершины Любви, порождая новых и новых детей.

Уже несколько декад Джон не появляется на крейсере. Явик молчит, понимая её состояние и не желая усугублять его. А Джон не появляется на крейсере, потому что там, на фрегате, всегда полно работы. И Джон в последнее время о многом размышляет, уединяясь в своей каюте на долгие часы. Размышляет, вспоминает.

Вполне возможно, он вспоминает многое и из того, что связано с ней, Светланой. Вполне возможно. Вспоминает, неизбежно сравнивая прошлое и настоящее, осторожно заглядывая в будущее. Мечтая. Мечтая в том числе и о новых, будущих детях. Детях, которых она, Светлана, его законная жена теперь подарить ему не сможет. Да, Алла и на этот раз скрыла от неё очень много. Очень много того, что способно было убить. Эти восемь месяцев — крайний срок. На самом деле этот срок намного меньше, ведь в человеческом организме не бывает так, чтобы вот так, чпок — и за секунду всё изменилось. Значит, эти восемь месяцев… превращаются в четыре, в два, в один, в несколько декад, недель, дней. Алла молчит и Светлана прекрасно понимает свою подругу. Такая правда, такая определённость способна убить на месте. Значит, срок действительно намного меньший.

Значит, не только срок меньший, но и результат будет гораздо хуже. Будет гораздо хуже, если она сейчас постарается форсировать… Да с помощью той же Аллы форсировать беременность, форсировать вынашивание двойни, форсировать роды… Всё равно в те два-три месяца она уже не сможет заложить в будущих, других, новых детях нормативную основу для их здоровья и долголетия. Не сможет, как бы ни пыталась. Значит, будущие дети, сколько бы их ни было, если они будут зачаты в эти восемь месяцев, будут уже ущербными, обладать целым букетом проблем, проще говоря — недостатков, ещё проще — болезней.

Да, Джон не отступит. Для него и больные, но его дети будут, вне всяких сомнений, святы. Он не бросит Светлану, не уйдёт, не подаст на развод. Он не отступит. А ей придётся отказаться от службы. На время отказаться. Надолго отказаться. Осесть на Земле. Заняться детьми вплотную. И это — тогда, когда будет такая война… Как ей, привыкшей отдавать первенство работе, службе, кораблю, экипажу, смириться с такой перспективой? Да она ведь с ума сойдёт от переживаний за волговцев.

Да, Титов подхватит командование, станет командиром крейсера. Но она сама… она сама будет ежечасно думать о своих волговцах, думать практически непрерывно. Она сжилась, сроднилась с ними крепче, чем даже она могла себе когда либо раньше представить. Они будут воевать, будут исчезать в разведрейдах, а она будет сидеть на Земле?

Не надо строить розовых иллюзий. Будет. Потому что она женщина, потому что она — мать, потому что у неё — дети. Как минимум — трое. Двойня и ещё как минимум один ребёнок. Девочка или мальчик — теперь уже всё равно. И она будет тихо и медленно сходить с ума от переживаний не только за волговцев, но и за нормандовцев, в первую очередь — за Джона. Он ведь не останется на Земле, не вернётся в Британию, не переведётся на наземную службу. Он будет воевать. Будет рисковать. Будет биться со столь страшным и сильным врагом. Будет биться, зная, что она на Земле, что она — с детьми. В том числе и с его детьми. Что она в относительной безопасности.

Светлана не строила иллюзий — Земля, материнская планета человечества будет атакована Жнецами. Вполне возможно, очень даже вероятно, станет одной из приоритетных целей. Немногие страны Земли смогут дать надлежащий отпор ковровым орбитальным бомбардировкам. Потери среди землян будут страшными. И Жнецы будут вышибать сильнейших. Потому что слабейшие сами сдадутся.

Никаких иллюзий. Сдадутся. Так уже неоднократно было. Вроде и оккупация, вроде и сателлитство, а всё вокруг свидетельствует об обычной мирной жизни. Будто бы действительно ничего, совсем ничего из критически важного не изменилось. Это имперцев воспитывают стоять насмерть, не отступать, не сдаваться, не покоряться врагу. А всех остальных землян воспитывают по-иному. По-разному воспитывают, но уж точно не в духе самопожертвования и самоотверженности.

И потому Джон не будет спокоен за неё до конца. Он тоже понимает, что Россия, как сильная страна, окажется под массированным ударом. И среди россиян будут жертвы. Много жертв. Он знает, что она не усидит. Не усидит на Земле в состоянии обычной штатской. Получить погоны каперанга Имперского Разведфлота и похоронить себя на Земле?

Джон прекрасно знает, что она, его Светлана, не такая. Да, её вполне могут назначить командовать каким-нибудь тыловым военно-учебным заведением. И она будет вынуждена учить молодых россиян тому, как выживать в этой войне. Ловить на себе недоумённые взгляды курсантов и слушателей. Ну не инвалид же она с явными признаками инвалидности! Не скажешь ведь всем и каждому, что она не только офицер Империи, но и многодетная мать. При всей подготовленности немногие россияне тогда её правильно поймут. Люди всегда были, есть и будут разными. Будет война за то, чтобы остаться разными, за то, чтобы иметь право быть разными.

Светлана понимала, что оказалась в Ситуации Выбора. Многое, очень многое было сокрыто пеленой неопределённости. Отлепившись от кресла, Стрельцова сделала несколько шагов к закрытому бронезаслонкой иллюминатору. Остановилась, прижалась лбом к холодному толстому стеклу. По привычке именуемому стеклом, хотя это уже давным-давно не стекло. Просто так… так проще. Человек столь привязывается к хорошо знакомому, известному. Так жаждет простоты, скрывающей подчас невероятную сложность. Особенно тогда, когда впереди — такая Война.

Она постарается. Она будет работать и на Земле, будет работать там, где будет необходимо и важно. Будет много и тяжело работать. И будет ждать возвращения Джона. Всегда будет ждать. Столько, сколько потребуется будет ждать. Потому что Джон — единственный, кого она любит по-настоящему, глубоко, полно. Единственный. Другого такого не будет. Никакой конкуренции она не допустит. Джон — единственный. И она, Светлана Стрельцова, не будет искать себе другого мужчину. Никогда.

Светлана знала, что в тылу, в гражданской среде может быть всякое. В том числе и негативное, в том числе и ненормативное. Люди никогда не были да и не пытались быть святыми. Это же так тяжело и некомфортно. Ей, отдавшей, как принято выражаться среди журналистов, лучшие годы жизни службе в армии Империи, оставаться в тылу? Да, она мать, у неё дети. Но она — офицер Империи. И дети могут не понять её впоследствии, если она останется в тылу надолго. Эта будущая война… может быть долгой, длительной. Она, вне всяких сомнений, будет тяжёлой. Потребует привлечения всё новых и новых людей в армию. А она уже в армии, она — офицер, старший офицер разведастрофлота Империи. И она будет сидеть в тылу?

Ждать? Ждать «похоронку»? Ведь Джон не усидит на спокойной командной должности. Он не такой, он пойдёт на остриё, туда, где труднее всего. По-другому он не сможет ни жить ни действовать.

По-другому не сможет. Светлана отошла от иллюминатора, подошла к столу, осторожно присела в кресло, обхватила голову руками, опустила взгляд на столешницу. Чистую столешницу. Одно дело ждать в тылу, другое дело — на фронте. Там… там для Светланы будет легче ждать. Там она легче справится с ожиданием. И с тем, что может прервать это ожидание: с возвращением Джона, с его ранением, с его пропаданием без вести, с его смертью. Да, она легче справится с ожиданием, если не останется в тылу.

Это означает… Это означает, что она в тылу не останется. Да и вообще вопрос, попадёт ли она в тыл. Она ведь знала, что воспитывать первенцев, её первых детей придётся не иначе, как на борту «Волги». Крейсера, участвующего в реальных боевых действиях. Если она в нарушение основных протоколов не списалась временно на берег по беременности и родам, то уж воспитывать новорождённых детей она будет только на борту своего корабля. И никак иначе. Будет воспитывать, зная, что Джон — рядом.

Она сомневалась в том, что с началом войны их Отряд расформируют. Они не просто Отряд кораблей. Они — команда. Такие команды называли командами специального назначения. Джон — Спектр. И она — жена Спектра. Статус всё же особый. Особые полномочия, особая защита. Всё особое. Почти всё. Значит, она останется рядом с Джоном. Рядом с кораблём, на котором он служит, на котором он работает. Она, Светлана Стрельцова, поможет ему и нормандовцам всем. Всем, чем сможет, как командир боевого разведкрейсера Империи. Поможет не словами, точнее — не только словами, но прежде всего — делами. Реальными делами.

Ей очень хотелось верить, что предстоящие, приближающиеся роды что-то такое встряхнут в ней, позволив снять это ограничение. Этот срок, пахнувший на неё безысходностью. Заставивший чувствовать себя беспомощной. Может быть, Алла тоже на это рассчитывает, может, надеется. Медицина до сих пор — наука слишком нечёткая и неточная. Куда ей там до математики. Может быть всякое. Может, этот срок удастся отодвинуть. Может, удастся отменить. В конечном счёте это не восемь минут, не восемь суток, не восемь недель, не восемь декад. Это — восемь месяцев. А за эти месяцы может произойти всякое.

Она может… может посоветоваться с Явиком. Простая аналогия. Он помог уже стольким… Может, окажет помощь и ей, Светлане. Она согласится принять его помощь. Только бы отодвинуть этот срок. На возможно более дальнюю перспективу. Пусть это будет даже восемь лет, пусть. Но за восемь лет многое может измениться. Даже если будет война, даже если будут бои, это всё же восемь лет, а не восемь месяцев. Восемь месяцев предвойны.

А тогда это будет уже минимум шесть лет войны. Протеане воевали сотни лет с Жнецами, сотни лет сопротивлялись. Изыскивали любые возможности выстоять, сохраниться, не отступить. Может быть, он поймёт и поможет ей. Только отодвинуть этот срок. Только отодвинуть. Невозможно было поверить в то, что восемь лет превратились за несколько минут в восемь месяцев.

Да, она продолжает оставаться на посту командира крейсера, да, её заменяет, во многих случаях — полностью заменяет Титов. Но она никогда не согласится уйти с поста командира полностью. Не то сейчас время. Значит, она будет работать, будет служить, будет действовать, будет жить. И будет рядом с Джоном.

Рядом с Джоном. Стрельцова выпрямилась, взгляд коснулся экрана-карты. Скоро будет «площадка» — так называли командиры имперских кораблей малые звёздные системы, располагавшие несколькими ретрансляторами. Там будет несколько часов хода от одного ретранслятора до другого. И за эти несколько часов она сможет перелететь на челноке на «Нормандию». Остаться рядом с Джоном. Хотя бы на несколько часов. На несколько суток. На неделю. На декаду. Как получится. Пока Отряд не участвует в боях, пока нет частых высадок с фрегата на планеты или на станции или на корабли… Пока ещё не истекли эти проклятые восемь месяцев, превратившие восемь лет в ничто…

Она будет рядом с Джоном. Она знает, что рядом с ним год может превратиться в минуту, а может — в десять лет. Она любит своего Джона. Он любит её. Она это знает, чувствует. Он её любит. И больше ей ничего не надо, поскольку когда любишь, примешь другого всегда. Что бы ни случилось.

— Командир, скоро «площадка». «Волга» запрашивает приём шаттла с пассажиром. Каперанг Стрельцова. — доложил вахтенный офицер по спикеру.

— Передайте согласие и разрешение. Ляжем ненадолго в дрейф, примем кораблик, дадим возможность ему вернуться на крейсер. — ознакомившись с содержимым запроса на своём ридере, Андерсон отстучал на клавиатуре код допуска. — Сообщите, что рады принять.

— Есть, командир. — вахтенный переключил каналы.

В каюту Андерсона вошла Чаквас. Прикрыв за собой дверь каюты на защёлку, врач фрегата присела в кресло напротив рабочего стола.

— Карин? — Андерсон поднял взгляд, понял. Кратко выдохнул. — Говори.

— У Стрельцовой большие проблемы, Дэвид. — Чаквас молча положила перед Андерсоном ридер. — Формально я нарушаю медицинскую тайну, но не хочу рисковать больше необходимого. Ознакомься.

Андерсон пробежал короткий текст. Он знал, что Карин не будет грузить его излишними подробностями, сформулирует всё предельно кратко и чётко.

— Стрельцова на ближайшей «площадке» намеревается прибыть на борт фрегата. — произнёс командир корабля. — После того, что я узнал, мне понятна причина. Спасибо, что сказала. Как полагаешь, Джона следует поставить в известность сейчас при тебе или пусть Светлана сама ему скажет?

— Она не скажет, Дэвид. Показать без слов — сможет, но не скажет. И, насколько я знаю Шепарда, он не согласится рисковать Светланой. Значит, он будет настаивать на её списании на берег. До родов как минимум. Будет настаивать уже сейчас, если узнает такое от неё. Если мы не вмешаемся — будет.

— Джеф, сколько до «площадки»?

— Два часа двадцать шесть минут, командир. — отозвался пилот.

— Хорошо, спасибо. — Андерсон переключил каналы спикера. — У нас есть два часа, чтобы решить. Ты права. Если он узнает такое от неё — он будет делать всё, чтобы она как можно быстрее оказалась на территории России, на Земле. — набрав код, командир дождался сигнала соединения и сказал. — Джон, зайди ко мне. Есть разговор.

Выслушав ответ, Андерсон прервал связь и посмотрел на Карин. Через несколько минут на пороге каюты встал Шепард.

— Проходи. Закрой дверь на защёлку и садись. — сказал Андерсон.

— Что нибудь со Светой? — Шепард странно посмотрел на Чаквас.

— Да, Джон. — Андерсон кивнул и врач корабля передала старпому ридер.

Тот вчитался. Положил ридер на столешницу. Не меняя позы, посмотрел на Чаквас, на Андерсона.

Недолгое молчание прервал Андерсон.

— Через два часа двадцать минут с «Волги» прибудет шаттл. На его борту — Светлана. Одна. И прилетит она к тебе, Джон. Прилетит, скорее всего, именно поэтому. — офицер взглядом указал на ридер. — Другой причины её появления здесь, скорее всего, нет. Не та ситуация.

— Алла рискует. — тихо сказал Шепард. — Очень рискует. Многим рискует.

— Мы все рискуем, Джон. — так же тихо сказала Чаквас. — Думаю, что узнав об этом, Светлана пережила не самые лучшие минуты в своей жизни. Насколько я её знаю, она покопалась в себе. О многом подумала, многое примерила. Ко многому, насколько возможно, подготовилась. К разным вариантам подготовилась. И если она летит сейчас к тебе — это… шанс. Шанс удержать ситуацию под контролем и управлением. Шанс не дать Светлане совершить необдуманные поступки, о которых она впоследствии, скорее всего, будет очень жалеть. Как ты понимаешь, от тебя здесь зависит очень многое. Почти всё. Со своей стороны могу только сказать — мы сделаем всё, чтобы она родила детей здесь, на борту кораблей Отряда. Сделаем всё, чтобы у неё не было здесь сложностей и проблем. И сделаем всё, чтобы она могла быть спокойной за детей, что бы вокруг не происходило. Дети должны быть рядом с ней — подозреваю, она просчитала вариант детдома или дома малютки, просчитала вариант приёмной семьи, просчитала вариант оставить детей у своих родителей. Для неё эти варианты… мягко сказать — вредны, жёстче — неприемлемы по многим причинам. Дети должны быть рядом с матерью. Особенно сейчас.

— Джон, скорее всего Светлана прибудет сюда… надолго. На несколько дней, как минимум. — произнёс Андерсон. — Пока ещё возможно так поступить. Она знает, что впереди — Цитадель, знает и догадывается о вариантах дальнейшего развития событий. Может быть, даже не догадывается, а уже сейчас знает о многих таких вариантах. Я… я не дал тебе, Джон, тогда возможности побыть подольше рядом со Светланой… после вашей свадьбы… И сейчас я хочу, чтобы ты был рядом с ней постоянно. Круглосуточно. Максимально долго. Сейчас это — необходимо. — Андерсон сделал короткую паузу. — Аленко примет командование группой высадки. Ему пора вкусить полностью самостоятельной работы. Турианцы, Явик, Оливия и её партнёры ему окажут всемерную помощь. Мы все ему поможем. А ты… ты будь рядом со Светланой. Дай ей возможность побыть рядом с тобой долго. Остальное — не озвучиваю. Сам понимаешь и разумеешь. И в остальном — только тебе и ей решать. Больше никто вмешиваться не будет. Поможем — всем, чем сможем. В этом можешь быть уверен. Мы всё же — Отряд. — Андерсон не смотрел на своего старшего помощника, смотрел на погасший экран настольного инструментрона.

— Понимаю. — Шепард встал, выпрямился. — Разрешите идти?

— Иди. — Андерсон кивнул. За старпомом тихо закрылась дверь каюты, едва слышно щёлкнула задвижка.

— Даже не знаю, как реагировать. — произнёс через несколько минут командир фрегата. — Я ему сказал…

— То, что Аленко — только временный командир группы высадки, это Шепард понимает и сам. Хорошо понимает, Дэвид. Уверена и даже убеждена. — мягко сказала Чаквас. У нас ещё есть время до прилёта челнока, а там… там решать только им двоим. Так всегда было есть и будет. Наше дело будет действительно и реально помочь им обоим и их будущим совершенно реальным детям. — она вложила ридер в поясную планшетку, встала. — Я пойду, надо с Хлоей обсудить некоторые вопросы по закупкам медикаментов на Цитадели.

Андерсон кивнул, взглядом проводив Карин. Женщину, которую он любил. Знавшую о его любви к ней. И, может быть, любившую его.