Ипомея / Миры / Beloshevich Avraam

Ипомея

Действующие и упоминаемые лица:

— Артём: молодой человек в рваных кедах, излучающий душевность, дружелюбие и открытость, тёплый, умный, разносторонний, разговорчивый, иногда не бритый.

— Юля: ушедшая в пятнадцать лет из дома семнадцатилетняя девушка с очень длинными ногами, модельной внешностью, очень компанейская и душевная, с открытым умом, увлекающаяся жизнью, но беспрерывно меняющая свои увлечения, в компании всегда находит доминантного, по её мнению, парня и крутится вокруг него.

— Андрей: фрик-электронщик, подсадивший свою психику психоделическими экспериментами, но не останавливающийся на достигнутом, пытающийся найти жизнь и творчества на полях, куда ступает нога лишь очень особенных людей, как правило — маргиналов больших городов.

— Крис: рыжая шестнадцатилетняя интеллектуалка в толстых очках, испытывающая трудности с социализацией в открытом мире общественных насекомых и отлично вписывающаяся в общество цивилизованных маргиналов.

— Серёга: главный исследователь внутренних пространств, как правило, сидящий на диете и в медитации, иногда медитация дополнена действием псилоцибина или Аяваски. В компании чаще рисует, чем говорит.

В этот раз Артём достал семена Ипомеи, какого-то вьющегося тропического растения. Семена похожие на гречку, и по виду и по вкусу. Купил себе и мне, говорит: это очень сильное средство, и кто ещё будет не важно, так как, возможно, тебе будет не до компании. "А чё ж они такие дешёвые, всего триста рублей, если они такие уж прям сильные?" Я пригласил Юлю, опять же, (она сама напросилась, пообещав, что в моём доме при мне не будет проявлять полового поведения) и Кристи. Юля была, типа, не в настроении, и Артём отдал ей свои семена. То есть, я и Юля ели семена, а Артём и Кристи пили водку.

Семена нужно было размачивать в кипятке, чтоб их можно было хорошенько разжевать. Трижды заливая кипятком, мы размочили их (порция — двести семян) и, предельно хорошо пережёвывая, съели. Где-то час ничего не было, потом мне стало становиться плохо. Всё хуже и хуже, и физически — так тошнило, что я не мог стоять, подняв голову над подушкой, я бы просто сразу вырвал, думал, что и лёжа вырву, то есть плохо было на пределе, психически тоже было плохо, просто плохо, как когда сильно тошнит, ни о чём не можешь думать. Юля вообще ничего не чувствовала и потому ходила грустная и скучная. Перед употреблением этих семян надо весь день ничего не есть, а Юля, так как изначально не собиралась их принимать — поела, я утром (на самом деле это было где-то двенадцать) тоже позавтракал, но она ела позже, может поэтому она ничего не чувствовала, и, возможно, она гораздо хуже прожевала, чем я. Поэтому ей стало плохо где-то только к середине ночи, и она всё вырвала, и продолжала быть грустной, потому что, несмотря на то, что она вырвала, выпить ей, на всякий случай, так и не дали. Эти семена явно не съедобны для человеческого желудка, желудок из-за них расстроился, есть ничего не хотелось, появилась изжога и всё такое. Часа через два после приёма меня начало сносить. Когда было так физически плохо, что я беспрерывно ворочался и ползал по разостланному на полу одеялу (ворочаться было легче, чем лежать неподвижно, если бы я не ворочался, я бы просто вырвал), к этому добавились психические ощущения резких "сносов", представьте, вам дали резко по лбу, вы потеряли на мгновение контроль и ориентацию, мир рванулся в сторону противоположную рывку головы от удара. Вот что-то подобное, только уносилась не внешняя реальность перед глазами, а сознание, ощущение локализовалось где-то в лобной доле, ну или, по крайней мере, в той части сознания, которое определяется лобной долью, а может сносы уже были сопряжены с физическими ощущениями в лобной доле мозга, не знаю, но то, что воздействие это на лобные доли, я чувствовал чётко. Сносило довольно жёстко, так что воздействие этого растения я определил как очень уж "не аристократическое", грубое и брутальное. Тогда понятно, почему оно стоило всего триста рублей. Как и в случае с сиропом, физическая тошнота постепенно стала уходить, сменяясь всё больше психическими явлениями. Хотя было по-прежнему так плохо, что вставать было нельзя, но возиться уже стало не нужно.

Народ включил какой-то альбом Aphex Twin, в котором довольно мелодичные треки сменялись почти классическими IDM-овскими. Хотя, всё же, это были не одни щелчки, шум и поскрипывания, красивая ритмически-звуковая конструкция прослеживалась достаточно чётко. Когда вокруг тусили люди, они отвлекали меня от сносов, особенно сильные сносы начинались, когда они все уходили курить, а курить ходили они часто, раз в двадцать минут — это точно. Тогда я оставался лежать один на полу, на одеяле, в темноте, среди музыки Aphex Twin. Сначала я не хотел, чтоб его ставили, вспоминая, как достаточно сложное тусиновое состояние накладывалось на сложную резкую музыку и приводило только к потере контроля, то есть тусиновое состояние с его ментальными конструкциями самодостаточно, в нём я переносил только мелодичную мягкую тягуче-сиропную музыку, желательно даже без вокала, думал, что жёсткий Aphex Twin будет и тут ужасен. Но оказалось, что я ошибся. Музыкальные конструкции рассыпались и складывались в сознании в виртуальные геометрические конструкции, прям как в одном из клипов, не знаю, может моё сознание, не особо способное к визуализации, подобрало наиболее простой и адекватный образ из увиденных, а может, создатели клипа были в том же состоянии, что и я, а может, я в таком состоянии уловил самую очевидную визуальную аналогию этой музыки. Музыка органично вписалась в сознание. Я отчётливо увидел пространственный звуковой коллаж, знаете, более громкие звуки — ближе, более тихие — дальше, более звонкие ближе, и вот такая достаточно сложная музыка, как коллажи Aphex Twin отчётливо укладывалась в сознании, каждый скрип, каждый трансформирующийся звук был висящей в пространстве движущейся, возникающей, пропадающей фигурой. До сих пор хорошо помню щелчок, переходящий в затихающую дробь, как если ударить чем-нибудь твёрдым, но пружинящим, в виде небольших кубиков справа вверху, среди остальных фигур, висящих друг над другом вертикально, сверху большой кубик — основной щелчок, ниже всё более мелкие, с довольно маленькими расстояниями друг от друга, поскольку временные расстояния между этими звуками были малы. И всё это было встроено в общую звуковую картину, где преобладали кубические формы с острыми или закруглёнными краями. Хотя, не могу сказать, насколько этот визуальный трансформирующийся коллаж был точен, в смысле, не упускал ли я, к примеру, отдельные звуки. Как бы то ни было, мой разум оказался способен воспринимать гармонию этой звуковой картины, и ему нравилось это делать.

Сносы стали очень часты, особенно, когда народ уходил, и я оставался предоставлен сам себе, ничто меня не отвлекало, не сводило с собственного ментального состояния, и тогда сносы следовали просто очередями, в лобной доле и даже в районе глаз, будто давали по мозгу изнутри холодным предметом, какое-то холодно-щекочаще-гальваническое состояние, как вкус металла, так что обильно текли слёзы из глаз. Но это было смешно! Эти глупые грубые сносы — они были забавны! Я смеялся — ну надо же, вот так сносит! И плакал одновременно, но слёзы текли от внутреннего сотрясения, в целом было весело! Не просто весело, меня прибивало по хи-хи. Потом приходили покурившие люди, и я переставал плакать и смеяться, они своими разговорами нарушали мозаику Aphex Twin, нарушали процесс самопознания, то есть, не то, что прям нарушали, просто отвлекали, приходилось думать и слушать между делом, мгновениями. Можно было сохранять своё ментальное пространство, если говорить с ними самому, но все хотели говорить, и мне редко удавалось доминировать. Поэтому моя ментальная канва прерывалась.

Я понял, почему я смеюсь, я понял, почему человека в таком состоянии, в котором был я, прибивает по хи-хи. Это внутренний конфликт между разными частями моего существа. Если бы этого конфликта не было, я бы не смеялся, я бы просто лежал, погружённый в это состояние. Моё подсознание, моё настоящее, непосредственное, чувствующее «я» говорило мне отдаться свободе, которая есть у неба, и это не страшно, и это жизнь, и это счастье, ведь всё для этого, какие бы последствия это не вызвало, всё ведь лучше, чем подыхать в скорлупе, как я делаю это сейчас. Подходи к каждой понравившейся девчонке на улице, тысяча понравится, к тысяче сразу и подходи, лучше пройти через то, что хочешь пройти, лучше так, чем никак, пройди и иди дальше, возьми тот урок, что хочешь взять. Но можно стать безумцем, пристающим на улицах к прохожим, мало ли что выдумает это самое «я», стиснутое в ловушку исковерканного пути, — парировало сознание. Да, это правда, отвечало подсознание, мой закон тоже не абсолютен, хотя я отвечаю только за него. И опять же, говорило сознание, если жить лишь свободой и истинными желаниями, как же выстраивать тот сложный путь, который называется кропотливой работой, реализацией сознательных целей, всякие карьеры, опять же, выводящие человека в такие сферы, куда не прийти гуляючи. Основываясь только на стремлениях подсознания, можно жить на лоне природы традиционной жизнью, не поднимаясь над уровнем индийской деревни, вперёд эволюцию ведёт разум, он приводит человека на новый уровень бытия, где то же подсознание находит новые впечатления, неведомые ранее. Разум, эта мёртвая развивающаяся биомашина, она рулит человеческой жизнью. Эта биомашина ведёт живое я, истинное я, постоянно вырывающееся из оков разума на свободу, мешающее ему, это лишняя сущность для разума. Но всё это движение, с другой стороны, ради неё — этой лишней сущности (хотя разум и не понимает этого). А что если разум с помощью каких-нибудь технологий будущего решит избавиться от этой лишней сущности, чтоб не мешала ему идти вперёд, не создавала конфликтов? И пойдёт дальше в будущее бессмысленная мёртвая оболочка, восстание машин, уничтожившее людей, восстание разума, уничтожившее настоящее «я». Как переплетены и взаимоисключающи интересы разных элементов человека, как смешно устроена жизнь, как смешно устроен человек, это было забавно, и это-то и вызывало смех...

Я всё лежал, хотя ненадолго мог уже вставать. Я нашёл, как хоть иногда реализовывать своё ментальное состояние на людях, я стебался, когда мне удавалось встроить в разговор хоть слово, я делал это так, что все покатывались со смеху, у меня катились слёзы от смеха, напряжение было слишком сильно. Вскоре я заметил, что все считают, что я уже отошёл, или что семена плохо действуют, поскольку я отвечал на вопросы ясно, чётко и очень адекватно. Я пытался объяснить им, что суть не в этом, что они просто не видят моего ментального пространства. Описывая музыку, я обмолвился о квадратах, и Артём назвал меня квадратным человеком, мне очень это не понравилось, я бы крайне не хотел быть квадратным человеком, и если действительно открылась моя квадратная сущность, я бы хотел изменить её на что-то более живое. Но тогда всё действительно вписывалось в квадраты. Воспалённо-напряжённый мозг чётко очерчивал каждое движение, происходившее вокруг, каждое слово, каждый звук, всё улавливалось сознанием, у всего этого очерчивались концы и начала, причины и следствия, тут же просчитывались ответы, не то что я стал умнее или внимательнее, просто тот уровень ума или внимательности, что был, очертился до болезненной чёткости. Вписался в замкнутый квадрат. Поведения, действия, отношения каждого человека в комнате — я мог описать каждое из них определённой чёткой словесной формулой, подвижное действие разбивалось на ряд элементарных составляющих, это как плавная линия, при достаточном увеличении оказывающаяся составленной из пикселей — квадратиков. Я не мог представить на месте этих квадратов, составляющих мир, круги или аморфные массы, всё было слишком чётко и определённо. Что-то можно было не знать или не понимать, не разглядеть какие-то квадраты, но они от этого не становились аморфными кругами. Отдельные, очерченные, соприкасающиеся определёнными известными гранями слова, фразы, действия, жесты складывались в квадраты образов, квадраты настроений, квадраты отношений, квадраты личности. Слишком всё пусто-чётко. Я хотел поесть, или выпить, или хотя бы выкурить кальян, они думали, это наложится на моё состояние, будто я, типа, и так торкнутый, проблема же была в ином, именно в этой кристальной квадратной пустоте и всепроницаемости разума, которую хотелось заполнить, затмить хоть дымом, хоть едой, хоть алкоголем. Ну хоть, по крайней мере, поугарать, реализовать её через остроумие, но мне так редко давали сказать что-нибудь, когда у меня получалось вставить слово, мне этого хватало, чтоб слово валило всех со смеху, но это случалось слишком редко, для моего состояния, по крайней мере. И смех был лекарством.

Ночью, ближе к рассвету, все хотели темноты, и всех раздражали даже маленькие лампочки — индикаторы на колонках или на Card reader, ноутбуки прикрыли, чтоб они не светили, но и свет, проходивший через их щель, тоже раздражал. В темноте забили кальян, я дышал им, как паровоз, но кристальную пустоту разума задымить было не так уж и легко, по-моему, у меня так и не получилось, и я бросил это дело. Интересно, как мне удалось заснуть, такое ментальное напряжение не помешало провалиться в сон, сон как бы прошёл сквозь него, и ментальное напряжение тоже провалилось в сон. На следующий день все долго отходили, почему-то так же долго, как и я, хотя они только пили, по сути. Валялись до шести вечера, ушли только на закате, долго ждали автобуса и снова вернулись ещё на ночь. У меня весь день болела голова! У меня по природе никогда не болит голова, а тут болела весь день. Та самая лобная часть, ближе к глазам. Болела, как от напряжения. Болезненность ощущалась и первую половину понедельника. Сейчас вечер понедельника, вроде, общая болезненность прошла, но иногда слабое побаливание лобной зоны мозга над глазами я испытываю до сих пор. Ну что тут можно сказать, как я понял, психоделик и наркотик — это разные вещи. Для самопознания и новых ощущений этот психоделик стоит разок принять, но принимать его далеко не кайф.

— Ну что там с нашими семенами? — спросила Юля.

— Кстати, что там с семенами? — спросила Крис.

— А я не знаю, — сказал Артём.

Булькает кальян, звучат приходящие смс.

Начинает играть новый трек: