Неудачный трип

Долгий путь по лесу окончен до заката, Теночтитлан остался далеко позади. В темноте брести по джунглям не рекомендуется, хотя мы дошли бы и в темноте, мы все чутко чувствуем лес. Это наше место, мы выбрали его за красоту, отдалённость — здесь никогда не бывает людей, безопасность — на этой излучине над рекой всегда можно уйти от опасного животного, и ещё за его энергетику, нигде не чувствуешь себя так уютно и безопасно, нигде так не хочется остаться навсегда, как здесь. Мы приезжаем сюда «пошаманить». Это мы так обозвали свои посиделки, на самом деле мы просто ищем себя и ищем мир, и поиски наши, как мы уже поняли, будут бесконечны.

Смеркается, трещат поленья в костре, на огне кипит котелок, на небе становится всё больше звёзд, рядом стоит только что обновленный нами шалаш из пальмовых листьев, а внизу джунгли уже погрузились во мрак и постепенно заполняются звуками ночи. Матлаихуитль помешивает содержимое котелка. Он настоящий кудесник, жаль, что ему не часто удаётся выбраться с нами, но каждое путешествие с ним незабываемо. Он много знает, но это не главное его достоинство, мы все много знаем, умным может быть каждый дурак. А у Матлаихуитля есть воображение. И вдохновение. Когда он рассказывает о чем-то, кажется, что он это сам чувствует изнутри и поэтому ошибаться не может, даже когда он откровенно сочиняет. Мы, конечно, научились распознавать почти сразу, когда он начинает вешать нам лапшу, но делает он это так, что перебивать его не хочется.

Матлаихуитль только что вернулся с севера, и привёз нам подарок — корни водной лилии. Они-то и варятся в котелке на костре. Запах их, витиевато переплетаясь с запахом джунглей, материализуется в шорохе листьев, в журчании реки, во вдохе и выдохе, в том неописуемом словами, всякий раз новом, но каждый раз узнаваемом ощущении наступления неведомого. Мы бросили в огонь несколько веточек млечного дерева, оно должно обезвредить своим дымом окружающее пространство. Я лежу и впускаю в себя музыку звёзд. Нужно поднять своё состояние как можно выше, хотя бы до четвёртого неба, чтоб наш новичок, я имею в виду лилию, как бы он к нам не отнёсся и что бы он нам не показал, повернулся к нам лучшей из своих сторон. Чем выше, тем лучше в любом случае, чем выше — тем больше смысла, это общий закон всех путешествий.

Матлаихуитль сказал, что корень хорошо бы объединить с волшебными грибами. Вместе они смогут рассказать то, чего не знает каждый из них в отдельности. Мы ему верим, он специалист. Наконец, после часа медленного кипения отвар готов. Мы разливаем его по своим чашкам, остужаем и залпом выпиваем. Почему вкус познания всегда так чудовищен? Будто тело кричит нам: нет, нет, это пить нельзя! Тело боится неведомого, телу нужен комфорт, уют. В процессе мы проглатываем немного грибного порошка, спрессованного в пилюли, и снова запиваем отваром. Немного посидели в тишине, ковыряясь палочками в костре и привыкая к выпитому. Наконец, Точтли достал свой походный бубен и стал наполнять воздух очень редкими ударами. Ритм — это как камни под ногами, как ступени. Каждому состоянию, каждому ощущению, чтоб двигаться дальше, чтоб опереться и подпрыгнуть, чтоб сделать шаг вперёд, чтоб не расплыться в безбрежности, нужна опора, нужен ритм. Всё собирается вокруг ударов бубна, всё обретает форму и материальность, всё проявляется. И когда начинает действовать отвар, уже не можешь в точности сказать, потому что сначала начинает действовать бубен. Сначала появилось какое-то напряжённо возбуждённое состояние. Щекотливой напряжённости. Это похоже на обострение чувств, обострение восприятия, на ожидание чего-то, что вот-вот случится, когда это напряжение сорвётся, при этом мысли идут каким-то забавным образом, это что вообще, мысли? Разве мысли такими бывают? Вот это может быть мысль. И это… А вот это как затесалось в категорию мысли? Быть может, мысль о том, что это мысль — ещё и является мыслью, хотя и глупой, но та, с позволения сказать, мысль, это уж извините! Мы переглядываемся, понимая что происходит что-то неожиданное, причём со всеми одно и то же, без слов обмениваемся впечатлениями об эффекте, смотрим друг на друга в ожидании, и тут все разом не выдерживаем и падаем на землю от хохота. Мы ржём как идиоты, не из-за чего конкретного, из-за каждого движения, взгляда, слова, задыхаяясь от смеха. В бубне уже нет нужды. Эффект немного не укладывается в наши представления и ожидания. Мы просто сидим у костра и рассказываем друг другу истории, но редкая история доходит до конца, слишком смешно. Ох уж эта водная лилия с грибами. Ох уж этот Матлаихуитль. Немного болит голова, то ли от смеха, то ли от зелья, особенно в лобной части, мысли кажутся кристально ясными, слишком кристальными, поэтому и смешно, что вся комичная нелогичность мира вышла наружу. Насмеявшись вдоволь, мы лежим у костра, время от времени подбрасывая в него ветки, и смотрим на звёзды. Немного отойдя от изнуряющего смеха, наше сознание прикоснулось к миру с другой стороны, хотя и столь же лёгкой и игривой, но уже скорее творческой, чем просто смешной. Хотя, что-то близкое между этими двумя точками восприятия однозначно есть. Матлаихуитль начал фантазировать:

— А что, если вот эти звёзды, все тринадцать слоёв неба, это миры, в которых такие же укурыши сидят тоже у своих небесных костров и ржут непонятно над чем?

— Гм?

— Нет, я ничего не говорю насчёт богов, но помимо них, вдруг и таких миров как наш — тоже много, и они висят сейчас над нами?

— Что-то ты загоняешь, даже в качестве идеи не проходит. Почему тогда земля не падает на Землю, если она висит в небе?

— Так она далеко!

— Падает, но долго, что ли?

— Нет, вы не поняли, видели два пузырька на поверхности кофе в чашке? Они притягиваются, только когда оказываются рядом, и чем ближе друг к другу, тем сильнее притягиваются. Может тут так же. Может, падает на нашу землю только то, что принадлежит нашей Земле. А то, что принадлежит другим мирам, падает на их поверхность. А звёзды при этом — это тоже Солнца, только они дальше от нас, чем наше Солнце.

— Кинич-Ахау управляет, получается, звёздами тоже? Или у каждой из них свой бог? И как, по-твоему, Бакабами поддерживают небо, вместе с другими землями?

— Да это не важно, они там между собой разберутся. Главное — принцип. С богами всё нормально, они управляют из иных сфер, а я говорю о проявленном.

— Если они так далеко, то какой смысл знать этот принцип, мы всё равно никогда не выясним, так ли это.

— А может и выясним. Смотрите, как раньше мололи зерно, и как сейчас, как раньше когда-то не умели строить пирамиды, и какой высоты они сейчас. Если продолжить это представлять в бесконечность, то когда-нибудь мы узнаем всё, сможем всё.

— Как раньше, говорят, лечили лихорадку, и как сейчас от неё умирают, потому что секреты предков потеряны, какие раньше были урожаи, и как сейчас всё сгнивает каждый третий год.

— Да откуда ты знаешь, как раньше было, у этих стариков раньше всё было лучше. Слушай их больше.

— И когда же мы достигнем звёзд с такими темпами, после окончания нашей эпохи?

— Может и ещё позже, не важно, главное, что достигнем.

— Слишком высоко, слишком далеко, слишком долго.

Мы помолчали. Тут Матлаихуитля осенила следующая идея:

— Раз уж звёзды для вас слишком далеко, как вам такая мысль, вы знаете, что внутри вас сердце, печень, лёгкие и кости, а внутри деревьев и трав волокна и сок, вы знаете, что волокна можно разделить на ещё более тонкие волокна, так же, как и мышцы, и камень можно разбить на мелкие песчинки, а те в свою очередь на ещё более мелкие, если делить так достаточно долго, окажется, что всё состоит из набора одинаковых для всех частиц, в разных сочетаниях и комбинациях, частиц, которые совсем не похожи сами по себе на то, что из них состоит, и всё потому, что в разных объектах эти частицы образуют разные узоры, комбинации и сочетания!...

— Что это? Это же какие-то больные ведения, или это должно быть смешно?

— …почему смешно? Вы слушайте дальше. И эти частицы состоят из других частиц, которые уже не частицы, а вибрирующие элементы пространства, и то, какой будет частица, зависит от гармонии их вибраций, как бы от индивидуальной музыки пространства, и меньше их уже нет ничего в этом мире и быть не может.

— А если что-то таки станет меньше, что с ним станет?

— Оно станет больше.

— Как это?

— А вот, оно отражается от порога самой маленькой величины и движется в противоположном направлении.

— Знаешь, либо на тебя этот раствор, что мы выпили сегодня, действует очень сильно, и ты ушёл так глубоко в своих прозрениях, что мы уже не усматриваем твоих горизонтов, либо ты просто перегрелся, и у тебя просто разум немного поехал не туда. Твои идеи даже не интересны, так как чтоб быть хотя бы забавными, они должны иметь хоть что-то общее с реальностью, хотя бы в своей логике.

— Это ещё не всё…

— Ну кто б сомневался.

Все, вместе с Матлаихуитлем, засмеялись. Он продолжал:

— Этот мир — это как бы сосуд. И стенки этого сосуда — высота, длинна, ширина и время...

— И что-что?

— И время.

— А время-то тут причём? Почему не цвет или не туман?

— Потому что мы можем двигаться в пространстве и во времени, а не в цвете.

— Мы движемся во времени? Что это вообще значит?

— Значит, у нас есть прошлое. Настоящее и будущее. Одно уходит, другое наступает.

— Движение — это свобода, а во времени мы можем двигаться туда-сюда? Можем ускориться или замедлиться?

— А в том-то и идея. Мы вообще никуда нигде не движемся.

??

— Мир — это такая банка со стенками из пространства и времени. Прошлое, настоящее и будущее, так же как и длинна, ширина и высота — это разные неподвижные слои внутри этой банки. Движения нет, просто есть разные слои с меняющейся конфигурацией элементов внутри.

— О боже, Матл. А, кстати, миры богов, по-твоему, так же устроены?

— Никто не знает, возможно, по-другому, а возможно, это вообще не познаваемо.

— Да ну! Ну уж не для тебя в таком состоянии.

— Даже для меня в таком состоянии. Кстати, боги не так уж могущественны, то есть, они, конечно, могущественны, но они не управляют каждым моментом существования мира, они просто создали мир саморазвивающимся, запустили процесс, поддерживающий себя, и их вмешательство стало не нужно…

Матл говорил полночи, а мы слушали. Он нёс такую несусветную чушь, даже подобия которой мы ни разу не слышали в нашей жизни, что-то вне самых общих и самых элементарных представлений, но его бред удивительным образом, иногда, складывался в связную картину мира. Он говорил о постепенном развитии живых существ, об обществе без рабов, об исследовании мелких нюансов устройства мира и отдельных явлений в полностью контролируемых условиях, о том, что каждая частичка наших тел знает всё обо всём теле, и когда-нибудь из кусочка кожи научатся выращивать целого человека, как растение из кусочка корня, но человек этот не наследует разум, поскольку разум — это узоры образующиеся в голове из связей между элементами мозга, и эти узоры отражают то, что приходит к нам из внешнего мира, становясь постепенно столь сложными, что обретают независимость. Много что рассказывал Матл, он подскакивал, возбуждённо ходил вокруг костра, едва поспевая за своими идеями, потом, радостный и вдохновлённый потоком идей, устраивался, как в гнёздышке поудобнее у костра, укрывшись одеялом для пущего уюта. Его, явно, что-то переполняло, он сиял.

— Числа!

— Что, числа?

— Числа — вот что нам нужно для познания мира! Ошибка нашей культуры в том, что она слишком пренебрегает числами. Числа надо использовать не только для строительства пирамид или в торговле, или в составлении лекарственных смесей, весь мир может быть описан числами. Только нужно расширить набор операций между ними, всё, конечно, можно свести к основным операциям, известным и сегодня, но это будет неэффективно. Понадобятся многие сложные операции, которые нужно будет уметь записывать одним знаком. И оперировать ими чем быстрее, тем лучше. Быть может, механизмы будут считать за нас… да, механизмы, которые будут считать, рычаги для счёта, вот он — путь развития мира…

— Зачем? Посвящённый в какое либо мастерство или знание должен иметь интуицию, позволяющую ему сделать своё дело так правильно и точно, как никакие цифры не помогут.

— Возможно. Но таких посвящённых мало, а мир огромен, работы на всех хватит, нужно чтоб её могли хорошо делать не только посвящённые.

Он задумался над потрясшим его самого «прозрением», ещё более безумным, чем и все предыдущие, и стал чертить что-то на земле, пытаясь вычленить сложные операции с числами, которые могут понадобиться человеку в первую очередь.

Постепенно мы стали засыпать, а он всё продолжал говорить, в каком-то странном вдохновении. Сквозь сон мы, то один, то другой, задавали ему по ходу какие-нибудь короткие поверхностные вопросы, давая понять, что кто-то из нас ещё не спит, но постепенно все заснули. На следующий день мы встали, когда солнце уже было высоко и довольно сильно припекало. Вчерашний трип нас не впечатлил, слишком тупой и поверхностный. Даже Матл, который всё помнил, но не чувствовал уже к своим умственным построениям прошлой ночи такого восторженного интереса, решил, что эту смесь употреблять больше не будет. Так прошёл самый неинтересный и неудачный, самый бредовый трип в нашей жизни, о котором никто больше никогда не вспоминал.

Из книги «Миры».