Просто такая жизнь

Летнее утро принесло пробуждение сознания. Тепло, запах лета, неудержимая жажда жизни и боль. Боль неотделимая уже от жизни, от первого проблеска пробуждающегося сонного разума. Счастливые больные раком. Год мучений, ну два, ну три года благородной физической боли, невинности пред перстом судьбы, физическая боль, отвлекающая от всего остального, пару лет мучений и свобода. А тут десятилетия боли. За пределами всего того, что, казалось бы, мог выдержать человек, со всеми формами, типами и всей возможной вариацией нюансов боли и страдания. Иногда передышки, когда боль вытесняется физической болью, например расстройством желудка. Или вот, если выкурить сразу две-три сигареты, интоксикация будет такая сильная, что сможешь думать только о том, как меня тошнит, а если это ещё и залить пивом… Главное — не вытошнить, чтоб физическое страдание было как можно сильнее и продлилось подольше — это передышка. Так вот сижу под дождём на лавочке, курю и пью, все проходят мимо и смотрят.

Я пишу текст про то, что всё будет хорошо. Но ты ведь знаешь, что это неправда, что не будет. Но почему-то писать так хочется. Волшебная сила искусства. Вакуум, пустота, и в пустоте боль такая, что мир реально становится серым. Оказывается, это не аллегория, мир действительно может становиться серым, когда опустошающая боль создаёт звенящий вакуум вокруг меня, между мной и миром. Но есть и надежда, даже тут. Чтоб ощутить эту надежду, я сажусь на окно двенадцатого этажа, свешиваю ноги вниз и явственно, чётко, максимально достоверно представляю, прям переживаю это — как я делаю лёгкое движение — и лечу вниз. Вообще не нужно никаких усилий, только решение и одно лёгкое движение для его осуществления. Только решение. И окончание всего этого рядом, до окончания всего один шаг, пара секунд, я могу уйти в любой момент. От этого легче, всё в моих руках. Я привык находить такие выходы из этого мира везде, где нахожусь. Стою у борта зимнего катера, смотрю на воду внизу, катер несётся вперёд, раздвигая корпусом льдины. Я стою у дверцы с задвижкой. Даже перешагивать через бортик не нужно себя утруждать. Просто отодвинь задвижку и сделай всего один шаг вперёд. Я открываю дверцу, делаю лёгкий шаг вперёд, и пустота под моей ногой принимает меня, несёт вниз и роняет лицом в зимнюю ледяную воду. Интересно, долго ли там придётся мучиться?

Мы сидим на полянке, смотрим на цветной рваный край колеблющихся в воде отражений фонарей. Под действием выкуренной травы он приобретает материальность. Я приобнимаю её, она отскакивает, как ошпаренная. Потом, чтоб сгладить неудобную ситуацию, долго что-то объясняет, будто оправдывается. Я потом жалею, что не прервал эти объяснения, но слушал я их, и даже задавал вопросы, не потому, что мне это было интересно, а просто, чтобы занять это время и самому подумать о своём. Точнее, не подумать, а дать себе время сориентироваться в пространстве той пропасти, в которую стремительно летел. Так они и проходят. Некоторые приходят-таки на первую встречу, кто-то даже на вторую. Первая, вторая, десятая, тридцатая. Я припоминаю одного своего знакомого с генетическим заболеванием, который даже двигаться нормально не мог. А у меня вот никакого генетического заболевания нет. Забавно. Зато я понял, что внутреннее состояние и выражение этого состояния — это просто выработанные рефлексы. Между первым и вторым нет никакой абсолютной связи. Я понял, что ничто не мешает мне улыбаться, шутить, быть активным и радостным, весёлым и общительным, не прекращая чувствовать внутри боль, острую и хроническую одновременно, переходящую в свистящую бесконечность боли.

На следующий день я всё ещё не могу прийти в себя, я в плотном пузыре, кажется, цвета, запахи, звуки не долетают до меня. Я ухожу ото всех, иду гулять. Я сажусь на газоне под деревом, вокруг никого. Вдали ходят люди в футболках. Сегодня не жарко и не холодно, сегодня хорошо, как бы хорошо, для живых людей, физически я чувствую, что в мире за пределами пузыря сегодня прекрасный солнечный летний день. Я открываю свой блокнот. Ужасно захотелось что-то нарисовать и вложить в этот рисунок всю боль и весь вакуум. Я достаю гелевую чёрную ручку. Сижу над пустым листиком блокнота и понимаю, что сил нарисовать что-то у меня сейчас не будет. Будут силы только закрасить эту страницу. И я начинаю её закрашивать чёрным. По горизонтали, по вертикали, по диагонали, широкими линиями и мелкими пятнами, соединяя всё это в одно беспрерывное чёрное пространство. Потом тщательно закрашиваю малейшие светлые промежутки между штрихами. А слёзы бесшумно и беспрерывно капают и капают вниз. Я смотрю на этих всех людей, идущих по дорожкам вдали, думаю об их жизнях. Я думаю про «звёзд», которым жизнь открыта с детства, которые получают всё, что хотят и кого хотят, потому что все хотят быть рядом с ними, почитают за счастье, за удачу, и все эти летние дни и ночи созданы для них, они реализуют всё, что может дать жизнь, по полной, этот мир создан для них, и они рождены для этого мира. Ещё есть те, кто живёт здесь же, рядом с ними, а будто на Луне, этот мир никогда не будет доступен для них, они будто и не рождались, им остаётся только страдание, смирение, терпение. А есть те, кто вообще занимается другими делами, у них есть свой необходимый и достаточный минимум, и они не заморачиваются о большем, таких, наверное, даже большинство. А есть те, кто выше всех этих различий, кто смотрят на тот летний день, на запах травы и свою проходящую жизнь сверху, беспристрастно и невозмутимо, они выше эмоционального восприятия различий индивидуальных путей. И тут я понимаю — ведь это просто такая жизнь. Да, так устроен мир, всё распределено очень неравномерно. Кому-то достаётся радость, а кому-то достаётся боль. Я понимаю, что всё это, и боль и радость, и избыток и полное отсутствие, и рог изобилия, дающий больше, чем можно было бы представить и не дающий и самого необходимого, это всё просто такая жизнь. Невозможно не принимать жизнь. Кроме жизни ничего нет. Просто надо понять это и жить дальше, не требуя у мира, чтоб он был другим. И становится от этого понимания легче. Слёзы продолжают капать и капать, но всё-таки становится легче.

Она говорит, что у неё из носа идёт кровь. Может же человек так страдать от любви, что кровь из носа идёт. «Ну что ты, — пишу я, — перестань». Что же я могу поделать, если я её не люблю, мы и так общаемся уже год. Ей снятся сны. Вот я маленький, и она должна забрать меня из школы и отвести домой, и она меня теряет. Ищет везде, спрашивает у всех и найти меня не может. Она садится на ступеньки возле школы и плачет, как же она вернётся домой без меня. Невероятная интуиция у девушек в их вещих снах.

Детство. Я получил сразу две двойки. Накрапывает морось. Я иду домой. И без двоек-то туда идти не желательно. А сразу с двумя двойками. Я сажусь на лавочку во дворе, в чужом дворе одного из домов по дороге из школы. Я не хочу идти домой, что же делать. Дом — это убежище? Дом — это помощь и защита? Эти лозунги я слышал не раз, но ни разу в жизни не чувствовал. Мне приводили примеры самых страшных издевательств над детьми, ну конечно, выгодное сравнение. Как в притче про крестьянина, который взял в избу корову, через месяц вывел её назад в хлев и наслаждался жизнью. Каждый день одно и то же, стоишь, опустив голову и сжав волю в кулак, пока на тебя бешено орут и пытаются втоптать в грязь. Понимая, что ты можешь к этому уже привыкнуть, находят другие, какие только могут придумать, методы морального издевательства, юродствования и растаптывания. Теперь я могу умереть и не пикнуть, год за годом сжимаю волю в кулак, в груди больно от обиды, и этот вечный крик, крик, крик. Я закрываю глаза, а ор продолжается. Всё детство. Ухожу из этого мира в себя. Я не считаю, что я такой, каким мне так яростно год за годом ежедневно и без перерыва стараются внушить родители. Я ухожу в себя, сохраняясь там внутри, вдали от внешней реальности. Я залажу в ледяную постель, просидев полдня и весь вечер за столом и так ничего и не сделав. Просто сидел и думал, даже не знаю о чём. Когда кто-то из них проходил мимо, я брал в руки ручку и делал вид, что делаю уроки. Интересно, они задумываются когда-нибудь, почему я делаю уроки по пять часов в день и учусь на тройки? Почему постель такая всегда чудовищно холодная? Такая, что невозможно даже прикоснуться. Сворачиваюсь калачиком. Впереди несколько часов покоя. Несколько часов, когда от меня никто ничего не будет требовать, несколько часов без страха. Да, завтра будет утро, они походя начнут будить меня, я буду вставать, ужасно хотя спать, постель станет тёплой, а мир холодным, хлеб с маслом и чай, эта дрянь по утрам так осточертела, что будто вату жуёшь. Но самое страшное утром начинается в школе. Будут ведь спрашивать, а я ничего не выучил, иду опять не подготовленный. Очень страшно и тяжело, и стыдно. По дороге открытый люк колодца. Интересно, там глубоко? Если прыгнуть туда, то до школы не дойду. Но это всё завтра, вся ночь впереди, моя ночь, моё время, можно ни о чём не думать, можно даже радоваться. Ночь — это бесконечно много. Это целая вечность. Завтра когда-то, конечно, наступит, но явно не сейчас. Можно вздохнуть свободно. Теперь я ничего не чувствую, даже когда умирает близкий родственник. Я только знаю, как себя вести, чтоб казалось, что я что-то чувствую. Всё осталось там, в детстве, в сжатой в кулак воле и в закрытых глазах, в яростной попытке сохранить себя в этом аду. А она теперь сидит во сне на ступеньках школы и плачет, что потеряла меня в моём детстве, тогда, когда её самой-то на свете ещё не было. Действительно, если бы я не потерялся тогда, мы бы пошли с ней сейчас домой.

Ей снова снился сон со мной. Мы сидим в одном классе, но в разных его концах, за разными партами. Мы решили больше друг с другом не общаться. Сидим, не общаемся друг с другом, но и с другими тоже не общаемся. И в столовой обедаем поодиночке. Сидим, такие, едим, за разными столами, озираемся по сторонам.

«А мой брат, когда был маленьким, дружил с одной девчонкой, ужасно забавная, такая умная, смешная, интересная. Потом, конечно, повзрослел, научился, что нужно любить красивых, но пока был маленьким, всё детство с ней дружил…»

А я, кстати, вообще не понимаю, что такое смерть. Я думал о смерти с шести лет. И ещё в детстве, отчаянно пытаясь представить себе абсолютную пустоту несуществования, пришёл к выводу, что смерти, скорее всего, нет. К тому же, я не воспринимаю течения времени. Для меня есть только монолит настоящего, монолит прошлого и монолит будущего. Поэтому, я могу полжизни не видеть человека и даже не скучаю по нему, а когда встречаю, то будто не видел его всего день. Может поэтому для меня одинаково воспринимается умерший человек и человек, которого я просто неделю не видел.

В институте пятилетний отчёт. Оказывается, я за пять лет не так уж и много сделал. Но не в этом дело. Можно посчитать по пальцам, сколько таких отсчётов будет в моей жизни. Слишком широкий шаг отчётов. Так же можно посчитать, сколько раз в жизни ещё увидишь кого-то, кого редко видишь. Так может сразу думать о смерти, всё равно память обо всём этом с собой не унесёшь в другую жизнь. Будет ещё несколько отчётов, несколько встреч, и всё. Может сразу принять смерть как уже пришедшую, уже стоящую рядом?

Просыпаюсь и прерываю сон, наполненный грустью, скорбью и отчаянием, что ничего не успел, что где-то там, в центре всех городов проходит жизнь, а мой поезд уже ушёл, пронёсся мимо, и осталось уйти во тьму, ни с чем.

Ходим по Набережной. Она вспоминает, где мы впервые ходили, где вместе сидели год назад и постоянно плачет. Я нашёл на берегу красивый гладкий камушек. В Репаблике положил на поднос, и официантка унесла поднос вместе с нашим камушком. Она плачет, что официантка унесла наш камушек. Ну нельзя же так ностальгировать. Ничего не уходит, все живы, просто всё меняется.

Выхожу из универа. И представляю, что кто-то меня окликает сзади. Кто-то на крыльце прождал меня три часа, просидел до четырёх часов вечера. Сидел, пока я не выйду. Год за годом проходит, и я понимаю, что я мечтаю о том, что не соответствует нерушимым законам природы. Причинно-следственные связи мира не могут привести к такому сюжету у личности и с такими проявлениями, как у меня. В этой жизни жду у входа только я. А меня никто не ждёт, и ждать никогда не будет. Правда, встречаются те, кто со мной общался, для кого общение со мной заканчивалось болью. Но и от них я ухожу в темноту. Но главное, чтобы у них было, в конце концов, всё хорошо. А всё остальное пройдёт. Это просто такая жизнь. Просто такая жизнь. Просто такая жизнь.

Из книги «Миры».