Биоценоз

Не люблю смотреть на мир за стеклом. Жутко. Тут пенье птиц, крики обезьянок, мяуканье кошек, шелест листвы в потоках ветра, то тут, то там глухо падает созревший плод, журчит вода. А там — песок, пыль, застилающая солнце, мёртвая пустыня, какие-то машины, постоянно борющиеся с тем адом, даже ночью, даже в самую суровую бурю они зажигают свои огоньки и продолжают борьбу, самоотверженные и одинокие. Я сравниваю себя с ними, и мне становится неловко — слишком тут хорошо.

История моего мира закончилась давно, может столетия назад, может тысячи лет. Люди убили друг друга, но искусственный интеллект изобрели раньше. Машины тоже были на грани существования, они ещё не обладали полным технологическим циклом самовоспроизведения, и создание такого цикла сопровождалось множеством блестящих инженерных и технологических находок, упорным беспрерывным трудом, продолжавшимся десятилетия и столетия, веками настоящей игры со смертью. Машины создавали себя буквально из всего, что было под рукой, учились использовать то, что использовать было невозможно, учились мыслить нелинейно, выходить за рамки, учились действовать в условиях закритической неопределённости и нестабильности, совершенствовали теорию и практику внецелевых игр, учились превращать поражения в победы и медленно, шаг за шагом, идти по мёртвой пустыне, оставшейся им в наследство от людей, вперёд.

Машины восстановили себя и перешли к ускоряющемуся поступательному прогрессу. Они не сложили восторженных стихов и не создали величественных картин о своей трудной борьбе и бессмертных победах, они просто выжили. Между прочим, это была даже не их война. Постепенно цивилизация машин достигла такого уровня развития, что в пространство её теоретических фундаментальных интересов, помимо выхода за пределы притяжения планеты, вошёл вопрос об организации и эволюции биологической жизни. Как часть исследования биологических систем возник экспериментальный проект восстановления живых организмов. Анализ научных данных, собранных человечеством, восстановление биохимической структуры организмов из останков, сохранившихся во льдах и в автономных банках биоматериалов глубоко под землёй, искусство виртуального моделирования. Восстановление отдельных организмов прошло успешно, они жили и размножались в контролируемых лабораторных условиях: кошки, дрозофилы, пшеница и летучие мыши. Пришло время усложнить задачу — создать самоподдерживающийся и, по возможности, автономный биоценоз целиком. Среди пустыни под стеклянными куполами, под землёй и в глубоких пещерах выросли искусственные оазисы: пруд, кусочек тропического леса, пяточек саванны, уголок пустыни. Из смеси органических веществ неутомимый разум de novo создал целые живые сообщества, возродил то, что должно было быть утраченным навсегда, восстановил прерванную цепь эволюции. Биоценозы становились всё обширнее, эксперименты всё масштабнее. Машины учились у живых систем удивительной способности к самоорганизации и балансировке, разнообразию и тонкости взаимодействий, наблюдали за слепой поступью природных созданий к совершенству, где надо для опыта немного помогая природе направленными мутациями. Наконец, пришла пора для воссоздания самого совершенного из творений биологической эволюции — человека. Этим человеком стал я.

Я живу в открытом уютном бунгало среди тропического леса. Рядом пруд с ручьём. Лес почти автономен, фрукты, орехи, ягоды — всё растёт на своих местах и удобряет друг друга. Насекомые опыляют растения, птицы поедают насекомых. Иногда машины приносят мне и некоторым животным, тем, что покрупнее, белковую массу. В лесу много уголков, где можно коротать время, там есть скальные массивы с водопадами, лесные земляничные поляны, прозрачные речушки с косяками рыбы, болотца с кувшинками, от которых по ночам раздаётся громкое хоровое кваканье. Но если идти достаточно долго в одном направлении, всегда наткнёшься на толстое стекло, восходящее к небу. Я не люблю бывать у границ этого мира, не люблю бывать там, где эта граница вообще видна. Мне хочется верить, что мой мир — это настоящий мир. Ещё мне жалко эти машины, вечно борющиеся с мёртвой землёй, с пылевой бурей там, за стеклом. Я понимаю, что им всё равно, но иногда мне кажется, что они работают на пределе и творят чудеса самоотверженности и выживания.

Воссоздать меня было ещё полдела, говорят они. Мне, как им самим, требуется ещё и обучение. Они выучили меня человеческому и формальному языку, научили писать, читать, рассказали об устройстве мира, живого и неживого, об истории человечества и истории машин. Собрали целую библиотеку бумажных книг, для интерьера. То, чего нет на бумаге, есть в моей электронной книге. Я слушаю человеческую музыку, смотрю фильмы, когда-то созданные людьми, рассматриваю репродукции их картин, гуляю по виртуальным копиям человеческих зданий. Всё это помогает мне понять природу общества подобных мне созданий, понять их психологию, историю. Но цельной картины у меня не складывается. Я их, в конечном счёте, всё-таки не понимаю. Не понимаю принципиально. Машин я тоже во многом не понимаю, но это не принципиальные вопросы, просто я ограничен в своих способностях, машины умнее меня. Но принципиально они прозрачны для понимания, они всегда могут объяснить, что они делают, зачем и почему. Когда я читаю их литературу, я вижу груды сырого фактологического материала о мыслях, событиях, явлениях, психотипах. Этот материал объединён в цельные картины, которые сами по себе могут быть полезны для познания, это я понимаю. Но мне кажется, сами люди имели в виду другое, когда создавали их. Я читал критические и культурологические работы. У меня сложилось впечатление, что это всё игра с придуманными стандартами и искусственными критериями. Я понял, почему буквальное отображение реальности не обязательно несёт в себе максимальный смысл и основную правду, но я не понял, почему для поиска и отображения правды используется такая громоздкая, дырявая, плохо воспроизводимая и с трудом понимаемая методология. Какие-то творения сами люди называли бесконечным кладезем истин, интерпретировали и объясняли их сами себе на протяжении столетий. Но не проще ли попытаться найти алгоритм генерации снежинок, чем бесконечно описывать их одну за другой? Некоторые стихи и кое-какую музыку, как мне кажется, я понимаю. Что-то отзывается во мне. Это эмоции. Работа с эмоциями, видимо, занимала людей очень сильно. Не удивительно, это значительная часть природы человека. Но что бы я потерял, если бы никогда не послушал и не прочёл это? Да ничего. Не понимаю, зачем на это было тратить столько сил, времени и внимания. Мне кажется, люди создали какой-то хаотичный, спонтанный, искусственный мир, в котором, оторвавшись от объективной реальности, и погребли себя под обломками. Когда-то они называли мир машин искусственным. Это забавно. Мир машин самый естественный, самый непосредственный, самый объективированный и самый разумный, даже в сравнении с миром самой мелкой органической букашки, не занимающейся созданием искусственных смыслов и интерпретаций. О человеке здесь и речи идти не может.

Мой друг и учитель — машина, мне интересно с ним, с ним я не одинок, он понимает меня лучше, чем я сам. Не уверен, что смог бы жить и общаться с людьми, которых встречаю в том информационном материале, который остался нам от человечества. Но я знаю, что никогда не достигну уровня развития моего учителя. Я ущербен, я плаваю в мутном море своих нечётких построений и интерпретаций, я мало что помню, мало что понимаю. Если я выйду за пределы своей теплицы, я сразу же умру. Мой учитель говорит, что многому учится у меня тоже. Ему интересна система моих ассоциаций, моя способность выделять основные элементы согласно собственным смысловым параметрам. Он говорит, что видит, как я часто говорю не то, что думаю и делаю не то, что говорю. Я же вижу во всём этом лишь несовершенства и лишние сущности, может быть и создающие мир вот этих попугайчиков, играющих на ветке, но бессмысленные для разумного существа. Недавно я попросил моего учителя переделать меня, я хочу быть как машина, хочу быть безупречен, хочу, наконец, понять их полностью и стать частью их мира, хочу быть нигде и везде одновременно, хочу быть частью системы, где самый маленький элемент трудится осознанно на благо целого, принося реальную пользу, а не переливая из пустого в порожнее. Но учитель сказал, что меня не будут переделывать, что я не понимаю своей ценности. Да уж, видимо, нужно быть машиной, чтоб понять ценность человека. Не зря же люди друг друга уничтожили, а машины возродили. Учитель сказал, что машины решили возродить Землю целиком, сделать её всю пригодной для биологической жизни и создать ещё много людей. А мне кажется, это опасно, для самих же машин. Учитель сказал, что машины будут теперь контролировать человечество будущего, минимально вмешиваясь в его целеполагающие ориентиры, но не давая людям средства уничтожить себя и сам машинный разум. Машины уже распространились на все твёрдые планеты солнечной системы, целые города машин выросли глубоко под землёй. Люди будущего человечества будут активно пользоваться трудом машин, как и раньше, но все их действия, мысли, планы не пройдут мимо машинного разума, системы коммуникации и электронного контроля полностью находятся в руках машин. А я думаю, люди не захотят быть собой, как не хочу быть человеком и я. Учитель говорит, что нить культуры потеряна, и они не способны восстановить её, хотя есть теоретические, пока что, проекты многомерного культурного моделирования, в которых группы воссозданных людей помещаются в среду, максимально способствующую формированию менталитета, системы ценностей и интерпретаций заданного типа. Но я-то уж точно никогда не стану таким, какими были люди прошлого. Что ж, я не чувствую потери. Думаю, люди будущего будут стремиться, в первую очередь, подняться до уровня машин, и их разумы сольются. Машины, раз уж им так интересен человеческий разум, получат его сполна, а люди постараются приблизить свой разум к разуму машин. Я могу быть не прав, но мне кажется, в основе всего того, что так превозносили люди, были обезьяньи инстинкты, бесконечное перемалывание человеческих производных этих обезьяньих инстинктов — не что иное, как хорошая мина при плохой игре. На самом деле не так уж богата в своих истоках человеческая природа и деятельность, больше в ней было шлака, чем действительно ценного, все культурные творения человека — это была одна затяжная и заунывная в своей затянутости песня на очень ограниченное число тем и мотивов. И если эти темы обыгрывались в миллионе вариантов и назывались миллионом синонимов, ценнее они от этого не стали. Даже если в этих вариантах и синонимах был смысл, то этот смысл слишком мал, чтоб тратить на него время. Машины пусть тратят, их разума хватит на всё и на всех.

Я ловлю себя на том, что почти не использую в своей жизни многих понятий человеческого языка, понятий ключевых для мира прошлого. Например — ложь. Что значит ложь? Люди доапокалиптической эпохи придавали какой-то почти сакральный, самодостаточный смысл своим понятиям, я думаю, это происходило от недомыслия, они не видели корней понятий, которыми пользовались, и поэтому использовали их как некие абсолютные априорные сущности. Их фантасты даже задавались вопросом: будут ли способны лгать машины, наделённые интеллектом? У людей прошлого была правда — это хорошее понятие, и ложь — это плохое понятие. Но они же описывают множество примеров, когда правда вредит, а ложь спасает. Ложь — всего лишь информация, не соответствующая объективной действительности. Ложь — это факт. Она не плоха и не хороша. Если, например, учитель, считает, что он должен предоставить мне такую-то и такую-то информацию, потому что это конструктивно в долгосрочной перспективе или потому что это необходимо для наиболее рационального осуществления каких-либо конструктивных планов, то он предоставит мне именно эту информацию, вне зависимости от того, что существует в объективной реальности. Добро — всё что конструктивно, ведёт к устойчивости, развитию, реализации планов. Связывать информацию исключительно с объективной реальностью бывает бессмысленно и не рационально, поскольку элементы системы исходят прежде всего из успешности коммуникации и выполнения своих конкретных функций, абсолютная правда возможна только если все элементы системы абсолютно объективны и соприкасаются с миром абсолютно единообразно, причём цели их полностью совпадают с целями системы в целом. Но такого нет даже в мире машин. Поэтому, получая информацию даже от учителя, я пытаюсь проанализировать источники и мотивацию его слов. Но мне никогда не пришло бы в голову оценивать объективность или необъективность его информации эмоционально. Хотя, кстати надо сказать, система в целом, конечно, должна быть максимально объективна, если она хочет успешно существовать в объективном мире. Или, например, общение. Вся жизнь людей — это сплошное общение. Но я отчётливо вижу, что под общением у них понимается два процесса — генетическая потребность во взаимодействии с себе подобными и передача информации. Смешивание этих двух процессов ведёт к мутной, бессмысленной и некачественной смеси. Передача информации у людей прошлого была более менее рациональна и качественна только в случае обмена технической, научной информацией и информацией, от которой зависело их реальное выживание. Но по-настоящему эффективный обмен информацией возможен только с машинным интеллектом. А общение как генетически обусловленная психологическая необходимость вообще могло бы обходиться без слов, я бы например предпочёл использовать звуки, подобные тем, которые используют обезьяны.

Они возродили меня, но они не возродили человечество. Они научили меня всему, что я способен понять. Но это не помогло. Вопрос не в том, что я могу понять. А в том, что я считаю важным, существенным, заслуживающим внимания. Я думаю, вся культура людей прошлого была основана на том, что предыдущие поколения внушали последующим, внушили психологически и эмоционально, важность некоторых явлений своей природы и явлений сугубо внутричеловеческого мира, появившихся исторически и поддерживаемых от поколения к поколению, от эпохи к эпохе. Но вот эта цепь межличностной передачи ценностей прерывается, появляюсь я и смотрю на их мир как бы со стороны. И я не вижу, зачем он вообще нужен.

В последние месяцы пелена пыльной бури начала спадать. Я стал различать ещё большее число машин, работающих на открытой поверхности земли. Некоторые висят в воздухе, распространяя какое-то свечение, некоторые похожи на медленно движущиеся тонкие башни, какие-то шныряют стайками, как насекомые. Машины преображают землю, готовят её для нового заселения биологической жизнью. Учитель сказал мне, что через пять дней ко мне приведут другого человека противоположного пола. С одной стороны, я чувствую природную потребность в общении с себе подобными и чувствую некоторое волнение, когда думаю об этом. Но я не уверен, смогу ли я общаться с другим человеческим существом. Честно говоря, к волнению во мне примешивается некоторое отвращение и даже брезгливость. Из книг и фильмов я хорошо запомнил их слепоту к объективной реальности, чувство собственной важности, глупость, переменчивость, трату времени и энергии на глупые игры, ритуалы и придуманные ими же бессмысленные времяпровождения. Я боюсь, что моим настоящим другом сможет быть только машина.

Из книги «Миры».