Дневник

…Удивительно, никакого ощущения беспокойства, только торжественность. Что бы мы ни чувствовали или не чувствовали, какие бы решения не принимали, смерть остается очень серьёзным явлением. Да, иногда подкатывает боль обиды, разрушая торжественную чистоту свершаемого, но я научился сдерживать её на время. Хотя, это тебе не раковая опухоль, помучался годик-другой и вперёд, свободен. Какое уважение, сочувствие, какая чистота помыслов и воли человека, который ничего не может изменить и ни за что не отвечает, он знает, что он сделал всё возможное, что он был превосходен, и злой внешний мир распорядился за него, так что он может расслабиться, с чувством выполненного долга… посмотреть телевизор, например. Совсем другая песня, когда боль не проходит десятки лет, и с внешним миром всё в порядке, а патология находится в твоём «я», которое не может жить даже в практически идеальных условиях, вот это действительно не оставляет шансов на продолжение игры. Никаких. Капсулы глотаются легко, организм не знает, что в них, только разум знает, а разум согласен.

Главное на этой стадии — не поддаваться панике, потому что только сейчас дверь закроется навсегда, сейчас, когда капсулы ещё не растворились, ты ещё можешь стошнить их. Минуты тянутся, капсулы растворяются быстро, ты даже не знаешь, растворились ли они уже, или ещё не поздно всё отменить. И каждая секунда — секунда смерти. Как затянувшийся прыжок вниз, который длится минуты, и каждую секунду есть возможность зацепиться за что-то. Слишком долго, трудно бороться с паникой, слишком много шансов передумать, всё отменить. Новое решение приходится принимать каждые несколько секунд, они становятся всё чаще, отчаяние и паника нарастают. Останови их. Перестань считать секунды и минуты. Нет. Ты уже принял решение, нет — ты уходишь. Вопрос закрыт.

Приходит идея, что всё происходящее — какая-то временная ошибка, иллюзия. Что-то измени, перейди в другое настроение, прозрей какой-то простой мыслью, которая пока не пришла к тебе в голову, но в любое мгновение придёт — и тогда уже не нужно будет умирать. Тогда окажется, что решение ухода — нелепая ошибка. А что если это прозрение наступит в следующую минуту после того, как дверь назад уже закроется навсегда? Вдруг эта мысль придёт прямо сейчас? Но вспомни, сколько это уже длится. Впереди, может, и будет частное решение этого вопроса, но вряд ли жизнь изменится кардинально, дорожить там, действительно, нечем.

Ощущение что чего-то забыл — не проходит. Пытаешься вспомнить что-то важное, что надо сделать, ведь когда вспомнишь, времени доделать уже не будет. Может, это требует времени больше, чем у меня теперь есть, плюс — я буду в таком состоянии… а вообще, это важное дело — разве оно будет важно теперь? Так, суета, смысл которой умрёт вместе с этой жизнью. Значит, она совсем не важна. Зачем же об этом вообще думать, если мы говорим о смерти. Так может вообще всё то, о чём мы думаем, вся наша иерархия важностей и приоритетов бессмысленна и абсурдна. Может она затмевает наши глаза, но надо стряхнуть это наваждение, вспомнить, что же действительно важно, отделить одно от другого, освободиться от этой страшной иллюзии, забивающей сознание какими-то глупостями даже в самый важный момент. Так может, и моё решение было такой же бессмысленностью, иллюзией, абсурдом, если оно основано на лезущих в голову глупостях?

Начинается болезненное состояние. Пока я боялся, колебался и рассуждал, капсулы таки растворились. Болит в животе и во всём теле. Говорили, это вещество убивает относительно безболезненно. О чёрт. О чёрт. О чёрт. Как больно.

Хорошо иметь мягкую кровать и одеяло, где можно раствориться с этой болью и на одно мгновение сделать её легче. Пушистый ворс гладит ноги, прохлада мягкой подушки заботится обо мне. Но через минуту это проходит, тело привыкает к приятной новизне мягкости, подушка нагревается, и от боли уже снова ничего не отвлекает. Но это не страшно, эта боль сама отвлекает, от слишком много, всё проходит, когда начинается боль в животе. Боль в животе — это хорошо, хотя и невыносимо, и прямо сейчас чувствуется по-другому. Сейчас нет даже обиды на то, что жизнь была такой, на то, чего никогда уже не будет, как и не было в этой жизни. Но теперь появилась тревога, что не можешь свободно думать и вспоминать, в этом состоянии точно не сможешь обдумать, всё ли учёл, всё ли успел сделать. Не забыл ли чего-то важного пред смертью, чего нельзя оставлять, нужно хотя бы передать распоряжение кому-нибудь. А что насчёт моих вещей, есть ли среди них что-то, чего никто не должен видеть? Может что-то осталось на жёстких дисках, что надо стереть? А может уничтожить их все? Зачем я тогда потратил годы этой жизни, собирая свои коллекции? Господи. Какой бред, о чём я опять думаю, о мусоре.

Мягкость одеял, мысли о делах, всё что тревожит и успокаивает — всё это работает только внутри жизни. Мы мыслим о жизни и смерти изнутри жизни. Будто смерть — часть жизни. А вдруг нет? Вдруг это и есть та самая конечная мысль? Смерть настолько дальше всех возможных решений внутри жизни, что неизбежно является ошибкой, смерть не имеет отношения ни к хорошему, ни к плохому в этой жизни, она не является решением, когда плохо и не является чем-то не уместным, когда хорошо. Она за пределами хорошего и плохого. Прозрения — они же тоже в жизни, они тоже не имеют отношения к смерти или её откладыванию. А там, после смерти, откроются все простые решения простых задач, за пределами игры. В проигрыше.

Странно, я скорее всего уже за чертой спасения, а в секунды слабости всё ещё представляю: что если всё отменить, позвонить, забить тревогу, спасение, внутренние травмы, больница, друзья, выздоровление, долгая жизнь, тёплые летние дни. Словосочетание «скорее всего» травмирует больше всего. Самое травмирующее — сомнения. Безусловное решение — только оно может спасти от травм. Но я почему-то не могу принять такое решение даже сейчас, когда знаю, что дверь уже закрыта, и я за порогом. Самое страшное, что это тоже кажется ошибкой. Разве это можно делать не только в том случае, если точно нет сомнений? Только сейчас я понял суть безусловного решения. Это то, что может действительно менять нашу природу, а может и природу мира. Это когда не остаётся самой потаённой частички нашего существа, которая сомневается или говорит «нет». По-моему, что бы я не делал, никогда такого достичь не мог. И сейчас, хотя бы умереть, сделав это стопроцентно реализованным шагом, всё равно же умру, уже ничего не теряю, нет же, где-то внутри всё мельтешат мысли о чуде, о том, что на самом деле я не всё знаю об этом мире, но врачи смогут меня спасти, что на самом деле уже есть такие методы, просто я не знаю, потому что не специалист, и вообще я всё перепутал, а от моего отравления спасать на самой поздней стадии — обычное дело. И после того, как я потеряю сознание, кто-нибудь придёт ко мне, увидит меня, вызовет скорую, и даже тогда меня смогут спасти. То есть, я до последней секунды своей жизни не избавлюсь от сомнений, не смогу сделать абсолютного, безусловного шага.

Боже, как больно. Как чудовищно, нереально больно. Обмочиться, что ли, от боли? Я спрашиваю у себя это? Сквозь такую боль ко мне ещё приходят «идеи», символизирующие боль? Или мне не так больно, как мне самому кажется, или уровень моей интроспекции настолько чудовищен, что выше даже этой боли, неужели он выше даже угрозы смерти? Неужели он выше самой смерти? Неужели я никогда не стану настоящим собой, никогда не избавлюсь от этой игры самопредставлений, самофантазий и интроспекций? Боже, как больно. Ещё и тошнит. Если глубоко и часто дышать, вроде как легче терпеть, а может, просто отвлекаешься, когда концентрируешься на дыхании. А зачем мне, чтоб было полегче, я хочу ослабить страдания, я хочу, чтоб мне снова было хорошо? Разве я не сам сделал свой выбор, разве я не сознательно отравился, сделал так, чтоб мне было плохо, зачем я пытаюсь облегчить себе судьбу? Высунуть голову из этого ада, сделать снова не плохо и не больно? Это абсурд. Хорошо, что никто не видит, можно вертеться от боли, как червяк, сползая на пол и валяясь по полу. Трудно писать. Не отвлекает уже и не спасает от боли. Смысл тогда писать?

Харкаю кровью в туалете. Вау. Новая стадия. Кровь. Настоящая, видимая причина меня пожалеть. Я теперь точно страдаю и точно очень болен. Боже, эта чёртовая интроверсия. Может мне вместо того, чтоб травить себя, стоило бы отправиться куда-нибудь автостопом по миру, чтоб серьёзно столкнуться с миром, с жизнью, закалить себя, узнать себя, научиться непосредственной жизни и непосредственной реакции на мир, стать живым, стать собой, избавиться от интроспекции, которая, на самом деле, расцветает в одиночестве, болезненной утончённости и шаблонах, в которых я запер свою жизнь? Почему бы, в конце концов, не уехать в тайгу или в горы, оставив всё? Какая разница, ну не выживу, так не выживу, что мне терять, но это шанс. Тот же разрыв с миром, та же новая жизнь, но без смерти. Страшно. Может это и есть та самая спасающая мысль, которой я так боялся, которая в последний момент сделает мой шаг из жизни ошибкой? Плачу. Сейчас бы прижаться к человеку, который бы всё понял, пожалел, и спас, или хотя бы был рядом до конца… до конца… как чудовищно. Мягкая игрушка перед глазами. Сосредотачиваюсь на ней, чтоб отвлечься от боли. Сколько эта игрушка видела сабантуйчиков, посиделок, сколько раз оказывалась тут на кровати в самые забавные моменты. Я узнаю её на ощупь из всех других мягких игрушек в мире. И вот она тут со мной сейчас. Она увидит, как меня не станет.

Что вообще чудовищного сейчас происходит? Ведь всем умирать рано или поздно. Все мы стоим перед смертью. Но, почему-то, мы живём так, будто её нет? Мы все стоим на пороге космоса и других миров, на пороге несуществования в этом мире. Почему же мы кутаемся в одеяла? Это же бессмысленно.

Потерял сознание. Только что очнулся. Зачем ходить в туалет, если я не известно, сколько буду тут лежать, да и бессмысленно утруждать себя, ради чего? Ради того, чтоб не заблевать ковёр кровью? Холодно. Дрожу. Руки не согреваются. Трясутся. Ещё труднее писать. Хорошо, что есть интернет. Тяжело даже сидеть и смотреть в экран. Надо лечь полежать, отдохнуть. Может быть, ещё вернусь. А если нет, вы не узнаете, пойму ли я что-то важное перед смертью и вообще, как пройдут мои последние часы или минуты. Не могу отделаться от мысли, что хорошо, чтоб кто-то был рядом. Мысль-липучка, возвращается, и снова хочется плакать. Всё, не могу больше сидеть. Может, вернусь.

Из книги «Миры».