Электрички

Электрички электрички электрички… Вот пишу без запятых, потому что запятые тут, между электричками, не нужны. Запятые выполняют вполне конкретную смыслообразующую функцию: "казнить нельзя помиловать", филологи же понапридумывали всяких правил расстановки запятых, абсолютно формальных и абсолютно ненужных. А потом возмущаются — молодёжь совершенно не ставит запятые. Да ставит, только там, где нужно, конечно, есть разные случаи, но смысл тенденции в целом — отрицание бессмысленных формальных правил. И если я пишу "Электрички электрички электрички" — это не перечисление, это протяжённость — вагонов, путей, составов, тянущихся друг за другом и параллельно, это континуум, и как континуум — это целое.

Одностворчатая нация.

Не переношу русские железнодорожные вокзалы. Хотя, вот во Владивостоке вокзал отреставрировали, не такой уж он и заплёванный, и никогда никаких эксцессов у меня на вокзале не происходило, тем не менее я воспринимаю его, как грязное, и внутренне и внешне, отхожее, неприятное общественное место, как заплёванное и преступное место, и стараюсь там не задерживаться. А если задерживаюсь, то всегда остаюсь в нём в напряжении. Хотя с чего бы, типичное русское одностворочное общественное здание. Т.е. архитектором там запланированы и строителями построены три огромные двустворчатые двери, из которых всегда работает одна створка одной двери, причём какая — не подписано, и приходится дёргать все, а они время от времени меняются, одну створку одной двери закрывают, а другую створку другой двери открывают. Если же изнутри присмотреться по блеску стёртого на ручке и возле ручки металла, можно увидеть градацию частоты открывания разных створок разных дверей. Короче — русский вокзал содержит в себе русский дух, русский принцип организации жизни — одностворчатая нация. Вокзал ещё ничего, вот в ДВГУ во всех филиалах из трёх или четырёх двустворчатых дверей всегда работает одна створка, иногда правда открывают одну створку второй двери, но потом её закрывают снова, на Суханова невозможно определить, какая створка какой из ряда дверей открыта, как дурак дёргаешь их все, а вахтёр-дедок стоит с той стороны и на твои попытки невозмутимо смотрит — вообще старички вахтёры в ДВГУ — апостолы совдеповского сознания. Потом, пройдя, видишь, что те двери, которые ты дёргал, тупо закрыты на палку, палка-перекладина от разломанного стула вставлена между ручек, двери и их створки абсолютно идентичны, палки вставили просто, чтоб было закрыто всё, кроме одной створки одной двери, просто деструктивная русская психология, никакой надобности или логического объяснения в этом нет и быть не может. Можешь в бешенстве распахивать эту единственную створку, можешь пинать её — для ходячего воплощения совдепии — этого дедка — это так и надо, и хорошо — они всю жизнь дрались в очередях и продавали своих близких за квадратный метр "жилплощади" в коммунальном гадюшнике, ради этого эти двери и запирают, чтоб ты злился и их пинал. ДВГУ такое же совдеповское заведение, как и вокзал, и распознать его можно с входной двери. В восемь утра в эту створку ломятся тысячи человек — студенты, преподаватели, профессора, деканы; с девяти тридцати, после окончания первой пары, тысячи человек ломятся в оба направления — кто-то уже уходит, кто-то только пришёл. И всё это под невозмутимым взором дедка-вахтёра и охраны, которые искренне считают, что так устроен мир, что они или какие-то там боссы из уборщиков-завхозов над ними, кто за это отвечает, исправили ошибку архитекторов-идеалистов, заперев все двери в многотысячном заведении, оставив лишь одну створку.

Покупаю в кассе вокзала расписание за десять рублей. Таблица — расписание — где есть линии, где нет, некоторые прерываются на середине страницы, одна и та же таблица движения поездов от станции Владивосток продолжается на две странички, и на разных страничках ширина столбцов разная. Чтоб понять, где продолжается какой столбец, надо их считать вручную от начала, закономерностей в прорисовки линий или в ширине столбцов никакой. Просто малограмотная тётка нарисовала, как смогла, такую табличку, так и распечатали. Это официальное, купленное на центральном вокзале, расписание всех пригородных электричек миллионного города. Само расписание мало помогает — на кассах висит список отмен, долгий перечень чисел и столь же долгий перечень номеров электричек, которые отменяются в эти числа. Разбираться во всём этом, конечно, себя не уважать. Просто приходишь, видишь, что твоя электричка не пришла, и идёшь на автобус. А ещё иногда переносят время отхода электричек, и часто почему-то на пять-пятнадцать минут вперёд. То есть ты приходишь на перрон и узнаёшь по подклеенному расписанию за стеклом кассы, что электричка ушла пять минут назад. Самое интересное при этом, что на перроне никого, никто кроме тебя не опоздал. То есть настоящие русские, "Большой Иван, ходящий по грязи с чистыми ногами," умеет жить в таких условиях. Иногда в этом мире без указателей это помогает, идёшь за толпой, и она тебя выводит, иногда наоборот, понимаешь, что у тебя, хотя ты вроде как и русский, такой способности нет, а у окружающих есть, поэтому смотреть на них нечего — когда стоишь с толпой поздно на остановке, автобусов всё нет, и думаешь — но ведь эта вся толпа как-то тоже должна добираться, они же чего-то ждут, и с тревогой видишь, что автобус так и не приходит, а вся эта толпа куда-то неведомым образом рассасывается, и ты остаёшься один.

А иногда садишься в электричку до Чайки и узнаёшь, что на Чайке она не останавливается. Сейчас об этом объявляют на каждой остановке, и можно выскочить сразу назад, раньше объявляли только на предыдущей перед Чайкой остановке, и сразу перед закрытием дверей, но дёрганье людьми стоп-кранов научило машинистов объявлять этот факт, как положено. Мне не везло, когда я ездил в наушниках, и все эти объявления не слушал. Несколько раз, когда электричка проезжала мимо Чайки, приходилось идти одну остановку до Чайки по рельсам пешком. В первый раз, сразу как поезд пронёсся мимо Чайки, я засёк время и оказалось, что электричка идёт от Чайки до следующей станции ровно три минуты. Прикинув, что скорость электрички где-то семьдесят километров в час, я посчитал, что за полчаса смогу вернуться на Чайку пешком, и мой расчёт оказался абсолютно верным, правда, в тот первый раз была золотая осень, и я шёл час, так как по дороге фотографировал сияющие на солнце пушинки.

Самое ужасное было, когда я уезжал из института в город на последней электричке. Уезжать на последней электричке вообще порочная практика, что если она задержится на неопределённое время или её вообще отменят? Других-то не будет. Представьте зимнюю ночь, мороз, пурга, свет фонарей перрона, электричка должна была прийти в одиннадцать, ходишь взад-вперёд, чтоб не замёрзнуть, ждёшь. Двенадцать ночи, час ночи, два ночи, а ты ещё на Чайке, вокруг снег наметает сугробы, автобусы уже не ходят, даже если доедешь, потом три часа идти пешком с центра на Чуркин, ходишь, ходишь, ходишь, мимо проезжают со скоростью пешехода какие-то пустые составы-платформы, товарняки, и это ради них задерживают последнюю пассажирскую электричку зимой? Забавно. А товарные составы тут какие-то подозрительно длинные. Часто ждёшь-ждёшь, а он едет и едет, начало уже завернуло за сопку, а там расстояние километр, не меньше, а он всё не кончается, сдаётся мне, не должно быть таких длинных составов...

На заплёванный перрон ведёт лестница, ступеньки которой обиты по краям металлическими полосками, очень скользкими, ступать только на край ступеньки нельзя, поскользнёшься. Они скользкие сами по себе. А зимой, когда выпадает снег, транспорт во всём городе встаёт на неделю, будто в субтропическом Владивостоке никогда раньше не было такого природного явления, и даже электрички неделю ходят с обязательными опозданиями, трудно объяснить, что электричкам-то до снега, если рельсы не засыпало, но тут просто русская традиция: как же, снег, всё стоит, а электрички не присоединятся к катаклизму, не-не, не покатит… На заплёванном перроне толпа ждёт электричку, пьяную бомжеватую старушку ведёт, она даёт крен влево, пытается удержаться на заплетающихся ногах, и все-таки заваливается на большую мягкую сумку симпатичной девушки-студентки. Девушка с чувством глубокой досады на лице изо всех сил выдёргивает сумку из-под старушки, старушка катится по земле… "Пригородный поезд до Уссурийска отходит в пятнадцать часов тридцать пять минут со второй высокой платформы"… интересно, что нигде в России я не видел, чтоб были подписаны эти самые платформы. В лучших советско-российских традициях диспетчеры сообщают друг для друга эти свои сведения, так как только они, как профессионалы, владеют информацией о нумерации платформ, где останавливаются электрички-то, я знаю, если я прихожу на междугородний поезд, то прихожу заранее, чтоб успеть обойти все стоящие электрички на всех перронах с электричками и найти свою. Впрочем, во Владивостокском аэропорту выходы на самолёт тоже не подписаны, а в местном терминале работает только женский туалет, и висит листик, на котором написано, что мужской туалет в международном терминале. И хотя выходы там не подписаны, на табло аккуратно отображается, с какого выхода, когда выйдет какой рейс. Правда всегда все выходят из одного выхода, называющегося "Выход №1". И его можно распознать по стоящей и ждущей толпе. Сложнее было, когда этот выход был закрыт на ремонт и все прилетевшие выходили через какие-то ворота на улице, а кто там выходит, кто тут кого ждёт, сколько тут таких ворот...

Летом часто приходится идти по рельсам, залитым соляркой или машинным маслом, засыпанным крупной щебёнкой, поросшим кустиками травы. Образ летних рельсов — это что-то очень фундаментальное, жизнеокрашивающее для меня. Надо будет, кстати, попробовать сделать художественные фото летних рельсов, может что получится… У них и запах свой, не очень приятный, но типичный для русской природы, смесь зелени с соляркой, человек попытался загадить, но у него ресурсов не хватает, и это всё порастает травой, природа частично побеждает кучи мусора, щебёнки, железобетона, цемента… Конечно, я предпочитаю ходить там, где процент содержания природы повыше, а вообще, когда едешь в электричке в районе города или в пригороде, пейзаж очень аутентичный. Руины, кучи мусора, чисто приморские дома — нищие чёрные лачуги-времянки с огородиками, огороженными забором из покосившихся ржавых кусков металлолома, развевающихся по ветру клочьев обветшалых тряпок, повалившихся досок… Если ехать дальше, скажем, до Находки, это четыре часа езды на пригородной электричке, вид уже интереснее. Какие-то заводы, стоящие в руинах, бункероподобная архитектура мостов, туннелей, какие-то безликие кирпичные технические строения, или вот наблюдаю интересную картину: среди сопок на поле, поросшем высокой травой, где на километры вокруг не видно следов человека, стоит стена из бетонных панелей. Просто огораживает круг на поле, диаметром метров шестьдесят. В центре не видно следов каких-либо строений. Стена и всё. Или ещё: между сопок маленькая деревушка, домиков десять. Но домики совсем не приморские: аккуратненькие, как игрушки, с покатыми крышами, из труб струится дымок, вокруг такие же аккуратненькие стога сена, хозяйства, и всё-всё вокруг сказочно аккуратное и красивое, что это было? Явно не местные там живут, по крайней мере, не местные русские, а может секта какая-нибудь особенная?

Перроны...

Летом перроны гораздо дружелюбнее. Даже поздно вечером. Хотя летом чаще там можно встретить пьяных двуногих, это момент опасности, иногда там спит на скамейке какой-нибудь бомж, помнится, на Чайке один такой спал очень уж долго, пару суток, и при этом, кажется, видно было, что он не помер, что меня очень, помнится, удивило. Деревья, свисающие над перроном, или, если перрон высокий, врастающие кроной прям в ограждение и выносящие крону на перрон, лианы, оплетающие перила… В одно время на перроне после захода солнца можно встретить много медведок, лохматые, с мощными передними лапками, довольно страшные на вид, но безобидные, берёшь её в руку, и она пытается зарыться, передними лапками раздвигая у основания твои пальцы, так сильно, что кажется — она кусается. Это страшное существо с подозрением на кусание психологически трудно удержать в руках. Хотя ножек у него не больше, чем у нормального насекомого, бегает оно плавно и грациозно, как многоножка, а если его гладить и не давать зарываться, то оно, такое мягкое и пушистое, — просто чудо света. Еще бывает время, когда вечером на перрон вылезет огромная саранча. Тоже удивительные создания. Сижу, смотрю на одно такое создание, неспешно разгуливающее по перрону. Вот с конца перрона идёт мужик, ждущий электричку. Думаю: надо спасти насекомое, ведь сейчас раздавит. Мужик всё ближе, я всё сижу, не двигаюсь, думаю: может повезёт, и он переступит (вариант, что он заметит даже не рассматривается, люди ничего не замечают, если это не касается их выживания), мужик совсем близко… наступает… щелчок лопнувшей под его ботинком саранчи… меня долго мучила совесть, это я её убил, хотя мог спасти, оставил умереть под ботинком мужика...

С железной дорогой связано одно из самых красивых явлений, которые я встречал в своей жизни. В Рязановке, на старой биостанции ДВГУ, во время летней практики, глубокой ночью, когда заходила луна, отвлекающая ночных насекомых своим светом, мы ходили на станцию смотреть ночных бабочек, слетающихся под фонарями. Это было невероятное чудо. Таких существ я не встречал даже на картинках среди тропических бабочек. Они были таких необычных форм, когда сидели, что совершенно непонятно было, где у них голова, фантастические шатры с выступами и выростами, они были раскрашены в ярчайшие золотые, серебряные, синие, фиолетовые, жёлтые, зелёные краски, огромные бражники с ладонь величиной грузно тащили своё тело по воздуху, урчание мотора их крыльев было слышно издалека, они ударялись о фонарь и кругами спускались на землю. Если взять её трепещущее тельце в ладони, на ладони останется, наверное, целый грамм пыльцы, размазываешь по рукам эту субстанцию, словами не описать, насколько она удивительна на ощупь. Насекомые видят направление светового потока и по нему ориентируются, летя перпендикулярно направлению лучей. Свет от лампы расходится, как от точечного источника, летя перпендикулярно лучам, насекомое начинает кружить вокруг лампы. Я до сих пор не понимаю, зачем ночным бабочкам такая раскраска. Между прочим, она совсем не так смотрится при дневном свете и совсем потухает, если ночную свободолюбивую бабочку попытаться умерщвлять для коллекции. Я думаю, такие яркие цвета нужны бабочке, чтоб сверкать при тусклом свете звёзд и луны. Другое чудо, сравнимое с явлением ночных бабочек под фонарями в наших краях, я видел лишь по телевизору: один американец занимается тем, что снимает на видео ночное звёздное небо. На видео, при замедленной съёмке, очень хорошо зрительно расходятся в пространстве облака и звёзды, которые, будучи почти неподвижны, сливаются для невооружённого глаза, так что часто не видишь — это звёзд нет, или их просто закрыли облака. На ускоренной прокрутке мельтешащие облака явно оказываются чем-то близким, земным, явлением, происходящим здесь, в километре над головой, величественно же вращающийся небесный свод распахивается далёким бесконечным космическим пространством. Мы привыкли к звёздному небу и уже эмоционально не осознаём, что это звёздное пространство — великий бесконечный космос, соприкасающийся с Землёй, с нашим взором. Другой удивительный эффект, становящийся видимым при видеосъемке ночных пейзажей: плёнка собирает цветной свет звёзд, и можно видеть пейзаж в цвете, можно видеть тени деревьев и облаков, оказавшихся на пути потока звёздного света. Свет звёзд чем-то напоминает искусственный свет, может быть поэтому ночные бабочки так прекрасно смотрятся при искусственном свете. Научиться бы их фотографировать так, чтоб они не теряли своей красоты...

…и вагоны.

Стоишь на перроне, ждёшь электричку и наблюдаешь за кошкой. Кошка неспешно пройдёт под перроном, выйдет с другой стороны, оглядываясь, залезет на перрон сквозь прутья железного огражденья, запрыгнет на само ограждение, пройдёт по нему от столбика до столбика, сядет, посмотрит по сторонам. Подъезжает электричка, она её не боится, только не торопясь отходит на другой край перрона.

Зимой в электричках всегда полно рыбаков подлёдного лова, они иногда ещё на рассвете выходят на лёд, расползаются по заливу россыпью чёрных пятнышек, как пингвины, сидят над лунками на своих больших алюминиевых коробах, обитых войлоком, и подёргивают леску, иногда вытягивая мелкую рыбёшку. Уже к обеду многие возвращаются назад, в огромных неприглядных ватниках, сапогах, загромождая всё своими коробами и огромными свёрлами, которыми они сверлят лунки, а потом везде в городе сидят на своих коробах и продают кучки с замороженной рыбёшкой, выловленной в этом пригородном говне, которое уже даже морем не пахнет. Всегда поражался на примере сравнения их со мной, насколько люди могут быть разными, для меня встать рано утром, да ещё и зимой, до рассвета — это просто ад, реально, не метафорично, жизнь не стоит такого ада. Они же не просто встают, они по доброй воле встают, им нравится, и прутся на ветер, холод, мороз, на ледяную пустыню залива и сидят там, на морозе по полдня.

А летом днём в вагонах стоит ужасная жара, духота и спёртость воздуха, люди сидят, парятся в переполненных вагонах, а окна не открывают, это тоже чисто по-русски. Но бывает где-то всё же открыто окно, и в это открытое окно, бывает, залетает голубь. Летает по всему вагону, волнуется, а вылететь не может. Его пытаются поймать, но это его только ещё больше растревожит, и он начинает ещё быстрее и беспорядочней метаться по вагону… Выходишь поздним летним вечером из института, на тёплый летний ночной воздух — это блаженство, летняя ночь, запах тёплой летней ночи — это то, что я унесу с собой с Земли, это то, чем можно представлять это время и это место на параде достижений эволюции мира, представлять перед вечностью. Это эссенция существования. Это моё средоточие бытия. Это такая полнота земной жизни, которая выплёскивается за свои земные пределы… Стою на перроне, электричка появляется из-за сопки медленно ползущей светящейся гусеницей, ползёт, ощупывая путь световыми усиками, она выползает с той стороны, где высятся огни города, в одной стороне огни города, в другой темнота леса, мне в лес.

Пятница вечер. Электричка заполнена. Кто-то едет с работы домой, куча молодёжи едет из институтов, университета в свои пригородные городки Урюпинские. Здоровенный мужик-охранник проходит по вагону и становится у двери в другой вагон. Заходят две контролёрши. Несколько зайцев встают и выходят в тамбур, сейчас на следующей остановке они выскочат на перрон и побегут бегом в тот вагон, который контролёрши только что прошли. Проход контролёрш редко проходит без скандалов, криков, споров, всегда находится идиот, который принципиально не хочет платить и сопротивляется высаживанию, тогда по всему поезду объявляется, чтоб наряд милиции прошёл в этот вагон. Работать контролёршами это, конечно, хороший тренинг, но я не могу понять, что может человека заставить выбрать эту работу, лучше уж спокойно мыть где-нибудь в магазине полы. Из-за такой работы контролёрши становятся брутальны, будто они в армии или в тюрьме. Я тоже часто езжу без билетов, если еду вечером из города, стараюсь доехать до Чайки, где касса закрывается рано, и беру от Чайки до Весенней у контролёрш без штрафа, а с Весенней до Угольной проезжаю одну остановку зайцем. С города до Угольной двадцать восемь рублей, с Чайки до Угольной двадцать, с Чайки до Весенней двенадцать. Но часто и пролетаю. Поэтому, платя им штрафы, я всё время в раздумье: на чьей стороне баланс, выиграл я или переплатил. Но, все-таки, кажется, выигрываю, с этими сумасшедшими расценками трудно проиграть.

Да, чуть не забыл. Летом вечером в сторону города электрички набиты дачниками. Это сморщенные, иссохшие, вздувшиеся, потрёпанные жизнью старички и старушки в вызывающе убогих серых или цветастых "дачных" одеждах, с вёдрами, тазами, сумками, рюкзаками, корзинами, аккуратно затянутыми марлей, заложенными газетками, чтоб суеверно уберечь их содержимое от чужих глаз. С вениками цветов и головами подсолнухов. Потом, жаркими летними днями эти подсолнухи, разломанные на куски, лежат на подоконниках старых хрущёвок, у открытых фрамуг затянутых марлею от мух, жара, вечер, бубнит старое кухонное радио, на улице кричат дети, стол закрыт старой изрезанной истёртой целлофановой скатертью, и старичок в белой старой вытянутой майке щёлкает семечки и смотрит в окно. В то же самое окно, в которое он смотрит уже десятки лет, и в которое ему уже не долго осталось смотреть. Зачем они это делают? Зачем тратят столько сил ради нескольких сраных килограмм картошки, тратят всё тёплое время года, чтоб горбатиться в земле, чтоб потом волочь на себе эти вёдра домой… Интересно, что это называется в России "дача", то есть то самое место, куда в XIX веке цивилизованные городские жители выезжали отдыхать на лето, а ещё это называется "приусадебный участок", то есть участок земли около усадьбы. И вот в XXI веке люди в этой стране сами растят себе овощи. Их "тянет к земле". Но не в смысле половить рыбу или пособирать грибов в лесу, их "тянет к земле" в смысле потными и грязными тащить сейчас, вечером выходного дня, свои вёдра со скарбом и овощами. Они вылезают из электрички на Третьей рабочей, некоторые вылезают с трудом, и, сгорбившись, плетутся на остановку. А водители автобусов останавливаются поодаль от этой толпы с вёдрами и рюкзаками, так как они сейчас битком забьют автобус, и не один из них не заплатит ни копейки за проезд, у всех стариков в России давно припасено какое-то инвалидное удостоверение на льготный бесплатный проезд.

Электричка приютила много убогих. Какие-то перекошенные с гнилыми зубами тётки ходят с коробами мороженого. Однажды ехал со своим стодвадцатилитровым рюкзаком с «Востока», сел на крайнюю скамейку, за которой довольно большое свободное пространство, и нет скамеек напротив. На эту же скамейку присела отдохнуть такая мороженщица. От тряски рюкзак постепенно поехал, ножка рюкзака доехала до ноги мороженицы, и та стала её нервно молча пихать, сотрясаясь от раздражения. Они продают своё мороженое и жарким летом, и в самый сильный мороз, но я не понимаю, зачем у них его покупать, если в любом магазинчике, который теперь можно встретить в каждом третьем доме, продаётся сортов двадцать всякого разного мороженного. Те, кто не продают мороженое, продают пирожки. Это ещё ужаснее, мороженщицы хоть не готовят свой товар сами. Особенно запомнилась маленькая старушка совершенно в стиле: "Странница я, со Пскова, пришла на собачку говорящую посмотреть", в валенках, в какой-то толстенной телогрейке, замотана во что-то цвета мешковины и с большой толстой кривой палкой вместо трости. Самые активные — продавцы газет. Толстый идиот с баритоном, перекрывающим весь вагон, читает заголовки новостей, это можно было бы воспринять как шутку, если бы не было правдой, от этих заголовков хочется блевать, это какой-то апофеоз желтизны, всё, что можно было убогого придумать, русская постперестроечная пресса уже придумала и сейчас особо не пыжится, варьируют имена тех, кого называют "знаменитости", на имена наматываются "новости" и фразы потупее, которые следуют за этими именами. Что-то не могу ни одной вспомнить, кажется, мозг вытесняет эту глупость. Но этот тупой крикливый монотонный говор толстого продавца газет как нельзя лучше отражает сущность продаваемого. И толстяк заключает свой крик фразой: "И другое интересное чтиво вы найдёте..." — интересно, он сам додумался до этого слова: "чтиво"? А ведь в точку. Они сидят, поглощают это месиво или разгадывают кроссворды. Их мозги, как желудки, испытывают чисто физиологический сенситивный голод. Дома они удовлетворяют его телевизором, в электричке газетой. Эти газеты, как и эти их кроссворды, это уже чистая физиология. Забавная коммунистическая сектантка продаёт коммунистическую прессу: маленькая старушка с голубыми глазами, от природы робкая и тихая, но после долгого опыта хождения по вагонам ставшая смелее. Большинство крупных сект стали давно интернациональными, большие христианские секты, кришнаиты, фашисты и прочие, видимо, привлекают людей схожего типа и трансформируют их по образу внутреннего стандартного психотипа, значение всех этих сект и движений, конечно, не смысловое, а чисто психологическое, это прибежище для людей с теми или иными отклонениями или магнит для склонных к отклонению в ту или иную сторону. Коммунисты тоже есть во всём мире, но шизики-коммунисты с советским прошлым, коммунистки-старушки с налётом совдепии могут быть только в России и, может, других бывших соцстранах. Эта старушка проходит по вагону, продавая за копейки свои революционные газетки, и одновременно занимается просвещением масс, рассказывая о содержании номеров. Содержание в таких газетах довольно однообразное, сплошным неизменным потоком течёт легко предсказуемый и диагностируемый, незамысловатый коммунистический бред, но старушка каждый раз рассказывает новую вариацию этого бреда, и это безумно интересно. В последний раз она рассказывала про всемирный сионистско — капиталистический заговор против трудящихся всех стран, оказывается, главы этого заговора, главные евреи капиталисты, сидят в Кёльне и пытаются всеми силами сдержать неизбежно надвигающийся всеобщий бунт обескровленного пролетариата. Видно, что старушка живёт совершенно в своём мире, в коммунистической нирване и с миром уже никак сознанием не соприкасается. Другая старушка долгое время ходила, продавала одни расписания электричек, людям не нужно столько расписаний, дохода у неё с расписаний было не много, она постоянно психовала, в истерике орала на весь вагон, била руками по спинкам скамеек, начинала плакать, крича, что прошла два раза из конца в конец электрички, а у неё купили только одно расписание. Однажды видел, как она выскочила на Чайке, электричка отошла, а она долго ещё бегала по перрону, орала и слала проклятия вслед уходящей электрички, люди в которой купили у неё только одно расписание. Потом стала продавать ещё кроссворды с ручками, но ей это не слишком помогло. Только через год или больше она доросла до продажи газет. Вроде психует меньше, но всё равно часто срывается. Из-за каждого смешка или слова в её адрес начинает приставать к пассажирам, скандалить. Думаю, у неё не слишком берут газеты, она их продаёт таким психическим обиженно — нервным, почти срывающимся в истерике голосом, будто она заранее знает, что ничего не продаст, и только реализует эту программу. Мозгов не беситься, а что-то изменить в своём бизнесе у неё явно не хватает, и этим она напоминает меня по жизни, но это уже другая история… Есть и торговцы поинтеллигентнее: одна приличного вида старушка в очках ходит с коробом семян, в маленьких тоненьких пакетиках уложены десятки сортов десятков видов овощей, цветов. Продавая, она консультирует, как растить, ухаживать за каждым сортом, когда его собирать, знает его вкусовые и цветовые особенности. Еще довольно цивилизованы, тихи и доброжелательны тётушки со Средней Азии, какие-то туркменки, продающие трикотаж, от носовых платочков до спальных халатов, ходят, обвешанные грудой вещей на плечах, с большими сумками. Ещё ходит одни китаец, действительно не убогий среди всей этой братии. Продаёт дешёвые китайские конфеты, жвачку, орешки. Добрый, активный, сначала проходит по вагону и раздаёт всем, кто хочет, по конфетке на пробу, потом смотрит — не хочет ли кто чего купить, на десять-двадцать рублей наваливает целую горсть маленьких пакетиков сладостей, какая же у них себестоимость? Тётя слышала, как он, ожидая электричку на перроне, ходил и учил русский язык: "Да, замечательный сегодня день", "Хорошо выглядите"… Однажды я был свидетелем, как этого китайца толкнула и обругала мороженщица, он стоял в проходе, продавая свои орешки, она быстро шла мимо и толкнула его, даже не останавливаясь перед ним. Безответный китаец все-таки достоин уважения, хотя бы потому, что работает среди этих русских свиней, выдерживает всё это, и сам при том дикой свиньёй не является и становиться не собирается.

Сфера услуг.

А как в электричках развита сфера услуг, просто потрясающе. Чаще всего появляются чёрные, грязные среднеазиатские дети, которых можно приравнять к беспризорным, но семьи у них есть, частенько можно встретить такую семейку, человек пятнадцать, бомжевато-цыганского вида тётки и огромная орава детей. Дети бегают парами, входят в вагон, встают у дверей и начинают орать: сначала можно разобрать слова "помогите люди добрые", тараторят они слитным текстом, не понимая даже, где там промежутки между словами, произносить это по-русски даже не пытаются. После скороговорки сразу же, слитно, как одно длинное слово, начинается песня: "напилася я пьяна, не дойду я до дома..." дальше ничего не разобрать. Дети не понимают, что они делают, зачем, стараются прокричать своё заклинание так быстро и громко, как только смогут. Самые наглые потом, проходя по вагону, дёргают тебя за рукав, если ты не обращаешь на них внимание и не даёшь подачку. И ведь находятся идиоты, которые дают деньги, кормят выходцев азиатской пустыни, отправляющих детишек зарабатывать для себя деньги. Дети приучаются к номинальному труду, труду — ритуалу, они даже не понимают, что, по идее, они, как бы, развлекают людей песнями, и те им за это платят. Они знают, что надо как-нибудь проорать своё заклинание, чтоб получить на халяву немного денег. И они орут. Орут так, что рядом невозможно сидеть, часто только проорёт одна пара, тут же приходит вторая, они есть в каждой электричке, их столько же, сколько продавцов газет, и все орут, одно и то же, единым текстом. Молодёжь ходит с гитарами, кстати, не слабый приработок, с одной электрички, за час или полтора они напевают рублей по двести на человека. Одна интеллигентного вида дородная тётенька с красными щеками и полуулыбкой на губах играет на скрипке. Ходит женщина с мальчиком, она играет, а поют они вместе, встав в разных концах вагона, мальчик всё время сверхсерьёзный, нахмуренный, поёт по-детски — просто проговаривает. Видно, что мать внушила ему свою идеологию — "петь в электричках нечего стесняться" или "нам это необходимо, чтобы выжить" или что-нибудь подобное, и он со всех сил верит. Но его природа, как может, сопротивляется этому действу, вот он и хмурится нечеловечески, старается серьёзностью отрезать голос подсознания, сделать то, что противно его природе. Мамаша его, как то бывает среди творческих тёток с гитарой в руках и "без стереотипов" — страшная, в очках, нарастила себе мужской неформальный ум, вышла петь серьёзные бардовские песни и сыночка выволокла, типа такие мы продвинутые, "семья", отрубила всю женскую интуицию, дура-дурой, бедное дитя, будет мучится с ней, пока не вырастит и не пошлёт её с её закидонами. Маленькая бабулька встаёт посреди вагона и начинает петь, она орёт не так громко, как дети-азиаты, но более ужасным бабским голосом. Это страшно. Всё время порываюсь дать ей денег, чтоб не пела. Мой знакомый так и сделал, сказав, чтоб она сразу шла в другой вагон. Говорит, она, вроде, оскорбилась. Я вот думаю, если всегда делать так, она, уже входя в вагон, будет меня узнавать и, зная уже, что я попрошу её не "петь" здесь, будет сразу подходить, брать деньги и идти дальше? Может степень её "оскорблённости" станет такой, что она вообще уберётся из электричек? Особый жанр сферы услуг — возбуждение в людях чувства сострадания. Слепая старуха, слепой старик, жена которого сидит всегда тут же в электричке и с ним не слишком церемонится, тётки, у которых "украли деньги, и нужно насобирать на билет", глухие, раздающие ручки или календарики с записками, где написано, какое это счастье — слышать, и просьба купить эту ручку за двадцать рублей, потом они проходят и собирают или назад ручки, или записки с деньгами. Просто полёт фантазии в способах отъёма денег.

Поезда.

С детства у меня какая-то тоска по уезду, покиданию. Мне шесть лет, я смотрю в окно поезда и говорю всему, мимо чего мы проезжаем: до свиданья бабочки, до свиданья дерево, до свиданья озеро, быть может, ещё увидимся. И придумываю идеи, как изобрести такую сумку, в которую можно было бы свернуть всё пространство дороги и увезти с собой, а там, куда мы едем — развернуть...

Когда едешь на поезде в руках всегда тяжёлые сумки, это делает поездку громоздкой. Хочу ездить на поезде налегке, это отберёт у путешествия беспокойный вещизм, сделает его лёгким, философским, романтическим, куда и зачем бы вы ни ехали...

Что происходит за пределами поезда, это не так важно, это даже не остаётся в эмоциональной памяти, это ещё не поезд. Поезд начинается, когда входишь внутрь и погружаешься в зону приглушённых звуков, узких проходов, запаха мытых полов, кожзаменителя полок, матрасов с верхних ярусов — всё, ты уже не в своём мирке, ты уже в машинке перемещений. Ты отрезан от внешнего мира, и его звуки долетают до тебя приглушённо, через непроницаемое стекло окна, как из другого мира, к которому ты уже не причастен...

А здесь продолжается суета посадки, протискиваются люди с вещами, обсуждают номера собственных полок, ворочаются, шуршат, запихивают сумки под сиденья, что-то выкладывают на столик и затихают, разложились. Молчание. Какой-то стандартный малозначительный вопрос или совет на дорогу, в полголоса, почти шёпотом, чтоб не нарушать царящую приглушённость… такой же стандартный и малозначительный ответ… молчание… вопрос взамен...

Мне, аутенику, неуютно ехать в поездах с посторонними людьми, я не понимаю, когда залазить на свою полку, когда слазить, чтоб никому не помешать, мне неудобно молчать всю дорогу, я стараюсь потому, чтоб меня было как можно меньше видно, я ничего не ем в дороге, если бы у меня было много денег, я бы покупал билеты на все четыре места рядом, не от жиру, а действительно по психологической необходимости.

Вот бойкая деловая проводница, сразу видно, что у неё всё под контролем, проходит по вагону и говорит всем, что провожающие свободны. Скоро двери во внешний мир совсем закроются… Грустно, даже тревожно, хотя и радостно… Вот уже все, кто не едет, вышли, а мы всё стоим чего-то, стоим, ждём… Толчок! Скрип, удары железа о железо, внешний мир тронулся и мееедленно двинулся назад, поехали… Вздох облегчения, уже в пути, значительная часть грусти спала, старая жизнь забыта, отрыв от внешнего мира произошёл, началась новая жизнь… Новая жизнь начинается с покатых стен рва, окружающего поезд, вышедший с вокзала, с бетонных подпорных стен, старых гаражей, мусорных куч, разбросанным по оврагам, с девятиэтажек, возвышающихся на сопках Первой и Второй речки, с заброшенных автостоянок с разбитыми ржавыми машинами, стоящими там годами… Железная дорога идёт вдоль моря, от бухты к бухте, одна бухта пройдена — поезд скрывается за сопкой, через минуту снова открытое пространство следующей бухты. Все берега около города покрыты старыми лачугами, какими-то заводами, свалками, бетонными стенами с колючей проволокой и просто загажены какими-то железобетонными руинами. Кое-где появляются частные платные пляжи, тоже ограждённые колючей проволокой. Интересно, что в цивильных районах развитых стран осталось не так много ровных убогих поверхностей, пригодных для рисования граффити. Я не видел нигде, чтоб были изрисованы аккуратные стены, чтоб граффити портило достойные экстерьеры зданий. Граффити появляется только там, где оно красит стену, где без граффити стена выглядит хуже, чем с ним. Зато такие стены раскрашены на славу, если старая стена большая, ровная и находится в центре города, какие монументальные полотна можно на ней увидеть! В России же совершенно убогих стен видно только из окна пригородной электрички столько, что их все не изрисовать и за десять лет. Разве что организовать всемирный конкурс граффитистов, чтоб сюда приехали тысячи профессионалов со всего света, тогда убожество, которое представляет из себя этот город, хоть немного прикроется граффити. Но рисуночки всё же кое-где появляются, хотя далеко не монументальные композиции, так, небольшие детские творения в классическом стиле.

Дальше от города серость и ржавость вертикальных поверхностей пропадает, наступает зона моря, пролесков, сопок, покрытых лугами и убогих приморских лачуг. В полутора-двух часах езды от города осмысленные названия остановок начинают сменяться "платформами №...". Останавливается поезд среди сопок и лугов, вокруг не видно даже следов человека, только на земле возле рельсов лежит длинная бетонная плита, это называется "платформа № 4736". Но время от времени проезжаем какой-нибудь приморский посёлок или, как их ещё любят называть: "посёлок городского типа". Во Владивосток из этих захолустий съезжается учиться много студентов, все до одного привозят с собой комплекс провинциала, они оскорбляются, если их посёлок назовёшь деревней, а если их деревня получила статус города, то и если назовёшь посёлком. А статус города имеют, к слову сказать, уже довольно много приморских захолустий. Останавливаешься на такой станции, "в степи", смотришь в окно на эти убогие строения советской эпохи, на разбитые пыльные улицы и спрашиваешь себя: а для чего эти люди тут живут, какой смысл, и, главное, где они тут работают? Хочется выйти прям на середину вокзальной площади и крикнуть: "Люди, что вы тут делаете"? В большинстве таких мест люди выживают, занимаясь браконьерством, разграблением окружающей природы. Скоро везде, где только можно достать, всё разграбят, ни в воде, ни на земле ничего не останется, степь станет загаженной пустыней, тогда русские люди начнут понемногу работать, чтоб не помереть с голоду. Самые богатые браконьеры заведут хозяйства, где будут разводить то, что сейчас грабят, другие наймутся к ним на работу.

По-моему, это, по меньшей мере, оскорбительно — класть человека "на верхнюю полку" как вещь. При современном развитии мира экономически вполне можно разместить их в один ярус. Вагон трясёт, все сидят молча что-то читают, кто-то что-то ест. Проходит проводница, катя перед собой тележку с супердорогим пивом, лимонадом, какими-то печеньками… Куда не кинь взгляд, везде натыкаешься на лежащих, сидящих самоуглублённых людей, и ехать двенадцать часов, как буки молча, неудобно ужасно, и заговорить не можешь, атмосфера давит, и ты подключаешься к созданию этой атмосферы. Но, кажется, давит только на меня. Русские люди, в большинстве своём, далеко не такие чувствительные. Залезаешь на верхнюю полку, где концентрация людей перед глазами не так высока, и смотришь в окно. Пейзаж — зашибись, осины и берёзки. Вообще, я не понимаю моих знакомых, которые хотят проехаться по России на машине или в поезде, или автостопом, чтоб "посмотреть Россию". Мне бы не только нечего было тут смотреть, но и постоянно давили и угнетали бы русские виды. Одинаковые города, одинаковые полустанки, одинаковая природа, серость, убогость, снова серость. Что смотреть, уцелевшие древние памятники архитектуры, центральные улицы старых городов, где ещё до революции успели построить что-то, на чём приятно остановиться глазу? Это всё прекрасно, но если у тебя есть конкретный интерес к таким вещам, я вот не поеду специально через весь континент на поезде смотреть новгородский кремль. Ничего столь глобального и в таком количестве, чтоб стоило куда-то ехать на это смотреть, в России не построено и в наше время. Это в Штатах Детройт отличается от Сан-Франциско так, что вид на Сити становится собственным уникальным произведением искусства, и эти города даже по фотографии узнают во всём мире. В России стоит ехать только в Москву и Питер, маленькие пяточки суши, столетиями строившиеся силами всего нищего рабского континента Россия. Смотреть на пяти-девятиэтажки, на заплёванные вокзалы, на всё это убожество, протянувшееся на тысячи километров? Если хотите на что-нибудь посмотреть, поезжайте в страну первого мира, там каждый городок — индивидуальность, и в антикварном магазине в лесу у дороги можно найти то, что останется в вашей памяти на всю жизнь.

Темнеет. Лежу на верхней полке, читаю. Поезд стучит и трясётся. Пытаюсь читать, только рука, на которую опираюсь, лёжа с книжкой, быстро устаёт и немеет. Вскоре отключают свет. Освещение становится странным: время от времени лампы тускло вспыхивают и начинают затем медленно, в течение минут пяти, потухать почти до полной темноты, затем снова вспыхивают… Наконец, засыпаю. Время от времени просыпаюсь от толчка и следующей за ним смены звуковой обстановки: стало тихо, поезд перестал издавать звуки, а начал издавать звуки внешний мир — это поезд остановился. Выглядываю в окно. Светится вокзал какого-то "посёлка городского типа". К поезду приходят старушки и садятся в рядок около ящиков, на которых раскладывают продукты своего домашнего хозяйства, авось кто-нибудь выйдет покурить, да купит. Это ж надо, среди ночи к поезду прийти, бизнес есть бизнес: — ). Вскоре в вагоне начинается шорох, входят новые люди, полушёпотом что-то говорят, раскладывают вещи. На короткой верхней полке я не вмещаюсь, только если подогну ноги, но так ноги рано или поздно устают, а если ноги вытянуть, они высовываются в проход на уровне лица проходящих, их задевают. Пока входят новые люди я, просыпаясь, подгибаю ноги. Не очень удобно, просыпаешься время от времени всю ночь. Но смешанное чувство радости и грусти, чувство пути не покидает меня даже в эти моменты.....

Из книги «Миры».