7:03 AM

Казалось, тысячи острых клинков вспарывают лицо.

Шон Дойл застыл у своего «Дацуна», невольно зажмурившись от кусающего за щёки ветра. Он почти до горла застегнул молнию на косухе, а проклятый ветер создал вокруг головы сраный ореол из длинных каштановых волос Шона, предмета его особой гордости.

Он смахнул пряди с лица и поднял взгляд к небу.

Дерьмо. Ни лучика света. Хренова тьма вокруг.

Огромные кучи серых облаков шарашились по ещё не проснувшемуся небу, подгоняемые дьявольским ветром.

Начинался дождь. Дойл смахнул каплю со своей щеки. Он думал, как скоро начнётся ливень.

Шон достал из кармана помятую пачку сигарет и привычно зажал одну из них в углу рта.

Порывы ветра превращали в адский аттракцион любую попытку закурить «Мальборо», но Дойл не сдавался. Никогда не сдавался. После долгих мучений кончик сигареты, наконец, загорелся.

Дойл сплюнул и с наслаждением затянулся, позволяя чуть горьковатому дыму заполнить лёгкие.

Было чертовски холодно.

Он опёрся на крышу своей тачки и огляделся вокруг.

Дома на Лондон-роуд были ничем не примечательными, одинаковыми строениями. Здесь жили простые, одинаковые люди. Многоквартирная клоака, современный Вавилон, непритязательная мясорубка, перемалывающая жизни и судьбы в сероватый — с осколками костей — фарш.

С места, где стоял Дойл, были видны башни стадиона Уэмбли, едва различимые в утреннем полумраке.

В полумиле от него был Центральный вокзал Уэмбли. Ледяной ветер доносил до Дойла звук прибывающих и отправляющихся поездов.

Ранние пташки ехали на работу.

Некоторые из обитателей этих нор ещё только собирались присоединиться к массовому исходу в центр столицы, кто-то уже проходил мимо, с удивлением отмечая припаркованный автомобиль.

Некоторые задерживались, чтобы изучить авто и его владельца, но стоять долго не получалось — дела, дела, да и общий поток не поймёт. Сметёт к чёртовой матери.

Дойл спокойно курил. Его тёмно-серые глаза изучали улицу, людей, дома.

Так тихо.

Так обыденно.

Свет горел в некоторых окнах. Зажигание света по утрам — определённый ритуал, нарушать который нельзя под страхом смерти. Из множества этих самых ритуалов, привычек, зачастую состояла жизнь обитателей этой многоквартирной помойки.

Встать, пойти на работу, вернуться домой, спать. Повторить.

Соблюдение всех ритуалов — спасение, островок безопасности в стремительно сходящем с ума мире.

Дойл ненавидел рутину. Всегда. Он ненавидел режим работы (с девяти до пяти, каждый сраный день), ненавидел правила, которые приходилось соблюдать. Ощущение винтика в огромной машине не добавляло ему радостных минут.

Шон смотрел на девушку, спешащую к автобусной остановке, терпеливо дожидаясь, когда намокшее манто наконец-то обтянет все её прелести.

Мимо проехала машина, водитель зевал за рулём и одной рукой тёр свои глаза.

Он удостоил Дойла мимолётного взгляда, возможно подумав, что это за длинноволосое чмо в косухе.

А Шон спокойно смотрел вслед удаляющемуся автомобилю. Вот уже его стоп-сигнальные огни растворились во мраке.

Он затянулся последний раз и бросил окурок, втоптав его в асфальт.

Позади прогрохотал очередной поезд. Он двигался очень медленно, словно бы заразившись безразличием тех, кто спал в его металлических потрохах.

Дождь усиливался. Дойл снова смахнул влагу с лица, его пальцы коснулись огромного шрама, тянущегося от угла левого глаза через всю щёку.

Остальные шрамы оставались невидимы.

И физические, и эмоциональные.

Боль.

Единственное, что осталось в его жизни. Самый надёжный и верный спутник.

Очень много боли.

Дойл бросил взгляд на часы и забрался в «Дацун».

«Беретта 92 Ф», надёжный полуавтоматический пистолет, в наплечной кобуре привычно ударила его в бок.