Глава 23. КАРТИНА

Обстановка в которой Эрик оказался вместе с Бардсли не располагала к приятному времяпровождению. Ну почему засады всегда устраиваются в отвратительных квартирах. Он изначально предполагал, что это будет не пятизвездный отель, но действительность превзошла все ожидания.

Квартира была грязной и неухоженной, толстый слой пыли на всех предметах, паутина в углах…, все говорило о том, что человеку, жившему здесь, было наплевать на быт. Но это была их работа. Они должны были провести здесь как минимум сутки, до того как их сменят, задерживая всех пришедших и фиксируя все входящие звонки. Надо было создать хотя бы минимум комфорта.

Первым делом Эрик отправился в ближайший супермаркет, купил два пледа, мощную лампочку, основательно загрузился в отделе продуктов. В общем-то, это было нарушением инструкции, но не сидеть же сутки в свинарнике, да и голодать было совсем не обязательно.

Когда Бардсли вкрутил принесенную лампочку, и включил свет, картина оказалась еще более удручающей. Если бы Эрик не знал о хозяине квартиры, убитом только этой ночью он бы решил, что здесь много лет никто не живет. О присутствии человека говорила только неоконченная картина, стоявшая на мольберте. Почему-то он решил, что работа над полотном не окончена? Впоследствии Эрик задавал себе этот вопрос, но ответить на него не мог.

Бардсли сбросил с топчана старый провонявший матрас и, протерев тряпкой, поверхность постелил новые пледы, затем, расстелив одноразовую скатерть, принялся сервировать столик.

Эрик возился с единственным окном, которое выходило на крышу. Ему пришлось изрядно потрудиться, чтобы открыть его, поскольку не притрагивались к нему видимо с момента строительства дома. Когда же, наконец, в окно дохнул свежий и влажный воздух, вперемешку с мельчайшими каплями дождя, у него закружилась голова. Некоторое время он стоял словно зачарованный, глядя на темное хмурое небо.

Эрик родился и вырос в деревне и, перебравшись, пять лет назад в город особенно ценил чистый воздух, не приправленный выхлопными газами. Он очень любил те редкие минуты, когда ему удавалось вырваться на окраину города, где стояли одноэтажные домики, и можно было видеть небо от края до края.

Две вещи по-прежнему раздражали его в городе: пища, совершенно непригодная для еды, неизвестно, как приготовленная и некоторые жители, смотревшие на него, свысока узнав в нем выходца из деревни. Он ненавидел этот легкий налет снисходительности, который проявлялся при этом у самого последнего из жителей не самого большого города Великобритании.

Одним из таких идиотов и был Бардсли…, с которым ему предстояло нести дежурство…. Весельчак и балагур. Непонятно…, чему он вечно радуется, ведь это предел его достижений, на большее он просто не способен.

Как всем дуракам, ему в жизни повезло, отец его был крупным землевладельцем и во время сообразил, что сыну ковыряться в земле и разводить овец было не по душе. Поэтому этот тугодум оказался в полиции, на время конечно, чтобы потом продолжить образование. Впрочем, Бардсли не очень стремился к учебе его вполне устраивало теперешнее состояние, тем более, что отец ежемесячно в дополнение к жалованию присылал ему деньги. Больше всего в нем раздражало то, что он пытался быть для всех своим парнем, одалживал всем деньги, прикрывал по службе и таскал всех по ночным клубам.

Обед проходил молча, Эрик, как всегда был погружен в свои мысли, а Бардсли разглядывал какой-то журнал с обнаженными девками. Впрочем, ничего удивительного, он делал это всегда и не только за обедом. Вдруг тот оторвался от журнала и, уставившись на напарника, неожиданно задумчиво произнес:

— Ты видел картину?

— Мазня…, — проворчал сквозь зубы Эрик, ему совсем не хотелось разговаривать с этим придурком.

Но Бардсли надо было знать, от него не так легко было отделаться.

— Тоже мне…, ценитель искусства. Картины надо рассматривать внимательно, под определенным углом, а ты скользнул взглядом и на тебе, приговор. – Бардсли презрительно оттопырил нижнюю губу, глядя на напарника.

— Если это мазня…, то сразу видно, — отрубил Эрик. Давая понять, что тема исчерпана и разговор окончен.

— Ты присмотрись…, тогда поймешь…, — не унимался Бардсли, зевая и старательно прикрывая рот рукой, — я посплю немного, если что толкни…. А картину посмотри все-таки…, она удивительная и…, странная, даже страшная.

Эрик с ненавистью взглянул на напарника, и как этому идиоту, удается засыпать в самых невероятных ситуациях. Просто удивительно насколько надо иметь пустую башку, и крепкую нервную систему, чтобы вот так просто завалиться спать на службе.

Поправив пистолет в кобуре, он медленно прошелся по комнате. Попытался закрыть кран, из которого ритмично капала вода, издавая звуки, будто кто-то бил в большой гонг каждые семь секунд. Капли стали падать через двенадцать секунд, он недовольно фыркнул.

Эрик повернулся и невольно наткнулся взглядом на картину. И что они находят в этой современной живописи? Нелепые мазки, нанесенные беспорядочно не складывались в единое целое. Произвольно подобранные цвета вызывали странное ощущение, будто попытка понять человека с тяжелой формой дефекта речи, заставляла вас напрягать зрение и слух, чтобы вычленить слова и понять смысл произнесенного.

Это было мучительно. Вглядываясь и вслушиваясь снова и снова…, начинаешь улавливать происходящие изменения. От напряжения картина стала расплываться перед глазами, затем вновь приобретя четкие, но уже в совершенно другом измерении формы.

Он вздрогнул…, вдруг показалось, что картина странно изогнулась и поверхность ее зашевелилась. Из темных страшных углов картины стали выплывать сюжеты…. Теперь ему казалось, что по полотну бегают миллионы насекомых, и словно по команде выстраивают сцены, меняя при этом цвет.

Эрик очень четко увидел гибель людей, от какого то оружия видимо химического. Отдельные скорчившиеся фигурки то уменьшались, то увеличивались и тогда, становилось видно, как покрываются язвами их тела как истлевает одежда и разлагаются они, будучи еще живыми.

В левом верхнем углу появилась средневековая картина колесования. На огромном деревянном колесе лежал обнаженный мужчина, и палач последовательно огромной дубиной ломал ему конечности. Эрик физически ощутил нестерпимую боль и услышал хруст костей. В центре картины словно распустился цветок и в нем возник полупустой коридор школы, в котором маленькие дети забивали до смерти своего одноклассника, крепко сжав в белых крепких зубах розовые Чупа-чупсы.

Во рту появился привкус крови. Кажется, он прикусил губу. Цветок распался и посерел, и возникла картина: полицейский методично расстреливает, стоящих на коленях мексиканцев револьвер большого калибра вышибает мозги вместе с половинками черепов.

Рядом другой полицейский убивает своего спящего напарника выстрелом в лицо, превратив его в кровавое месиво. Из-под того, что когда-то называлось человеческим лицом, вдруг выглянул безглазый белый череп, и весело подмигнул Эрику пустой глазницей. Полицейский удивительно похожий на него самого тем временем деловито расчленял кухонным ножом тело напарника. Череп уже абсолютно голый и сверкающий белизной откровенно хохотал в лицо Эрику, до тех пор, пока не полетел в пластиковый мешок вслед за остальными частями тела.

Совсем близко мужчина идущий по улице внезапно вспарывает живот проходящей мимо женщине, покрытые кровавой слизью внутренности в руках жертвы и удивленный взгляд зеленых глаз. Изображение задрожало и стало расплываться, или это слеза навернулась на уставшие глаза.

Эрик вздрогнул и отшатнулся от полотна, казалось еще немного и рассудок не выдержит. Картина не отпускала…, сквозь краски стал проступать лик, желтые глаза его в упор смотрели на него. Он опустил веки и рванул в сторону, ему стало страшно…, очень страшно.

Опустившись на грязный пол, он некоторое время сидел обессилевший и опустошенный. Тело его раскачивалось из стороны, в сторону словно маятник, повинуясь удивительной страшной мелодии, которая казалось, лилась из картины.

К действительности его вернул запах…, странный запах…, очень знакомый запах. Запах пороха. Он поднялся, покачиваясь, на топчане на залитых кровью пледах лежал Бардсли. От его всегда улыбающейся физиономии остался лишь кровавое месиво, отдаленно напоминающее человеческое лицо. Руки до того лежавшие на груди теперь были разбросаны, словно в последний момент перед смертью он удивленно развел их в стороны.

Эрик бросил взгляд на дверь, она по-прежнему была закрыта, впрочем, он бы услышал, если бы кто-то вошел. Значит окно…, но в него не забраться, не переполошив всех вокруг. До него вдруг стало доходить, что он держит в руке, какой то предмет. Он поднял руку и, остолбенело уставился на пистолет в ней, из ствола вился еле заметный сизый дымок.

— Нет…, не может быть…, я не мог…, о боже…, что же это такое…, — он подполз к мертвому Бардсли, продолжая бормотать как заклинания, — нет…, нет…, нет…, это не я…, это всего лишь видение. Эрик закрыл лицо руками и громко зарыдал.

Не то, чтобы ему было жалко напарника, этот придурок, давно его раздражал. Но…, он отлично понимал, что за этим последует…, расследование…, суд…, приговор…, тюрьма. Конец карьере…, конец надеждам…, конец всем честолюбивым замыслам…, конец всему, о чем он мечтал.

Некоторое время он сидел рядом с трупом, странное равнодушие охватило его…, все, к чему он стремился, о чем мечтал, все его далеко устремленные замыслы рухнули в одночасье. Этот мерзавец, своей нелепой смертью сумел испортить все.

Он поднялся и, поддавшись мимолетной вспышке гнева, что было сил, пнул ногой труп бывшего напарника. Желеобразная масса начинавшей сворачиваться крови, которая заменяла Бардсли лицо, заколыхалась. Даже после смерти этот ублюдок смеялся над ним. Почему-то это вызвало в нем приступ безудержного смеха, несколько минут он не мог остановиться. Успокоившись, Эрик сел на плед рядом с трупом и начал есть, в нем вдруг проснулся зверский аппетит.

— Ты даже сдохнуть не мог как человек…, от тебя были одни проблемы при жизни, — бубнил он, еле двигая набитым ртом, — а сейчас…, сейчас ты просто кусок дерьма…, который стал для меня камнем преткновения. Вы все были против меня, я это чувствовал с самого начала. Вас раздражала моя чистоплотность в мыслях и в делах, во мне вы видели упрек себе …, и боялись. Грязные развращенные животные…, вы знали, что рано или поздно мне все это надоест, и я заставлю вас раскаяться. Зря ты думаешь, что тебе удастся сломать мне жизнь…, я не позволю…, слышишь…, я тебе не позволю…, это моя жизнь…, моя…, черт возьми.

Эрик, бросив очередной бутерброд, поднялся и направился в угол комнаты имитировавший кухню. Достав большой кухонный тесак, попробовал его пальцем.

— Тупой…, — проворчал недовольно.

Перевернув все вокруг, он, наконец, нашел оселок, после чего, усевшись на пол целый час тщательно, с каким-то тупым остервенением точил нож.

В очередной раз, попробовав пальцем остроту лезвия, он некоторое время бессмысленно разглядывал капельки крови, вытекающие из пореза. Все было готово.

Эрик подошел к телу напарника нехорошо улыбнулся и произнес:

— Ничего личного…, это только работа, и присев деловито начал разрезать сухожилия локтевого сустава.