Глава 12. ВДОХНОВЕНИЕ

Черная пелена невыносимой боли сворачивалась в клубок медленно…, очень медленно…, очень…, словно не желая отпускать истерзанный мозг, не доделав своей разрушительной работы. Так было всегда…, всегда…, всегда…. Это продолжалось уже целую вечность. Это была плата…, страшная плата за нечеловеческое, потустороннее вдохновение.

Он с трудом поднялся, чтобы вновь упасть, но уже на диван. Каждое движение отдавалось болью во всем истерзанном теле…, каждое движение сопровождалось глухим протяжным стоном, прорывавшимся сквозь искусанные в кровь губы.

Он с трудом сплюнул, и равнодушно взглянув на осколки зубов вперемешку со сгустками крови. Наверное, он разбил их при падении. Он перевел взгляд на картину, она была близка к завершению, но все еще не была полной.

Хаос, царящий в мире людей, с трудом поддавался описанию. Его охватило глухое раздражение, неужели не хватит жизни, чтобы преподать наглядный урок человеческому стаду. Неужели не хватит сил, чтобы обнажить в картине все пороки человеческие, предъявить гниющему обществу больничный лист со страшным диагнозом.

Да, это невероятно сложно, а может даже и невозможно, но он должен…, должен…, должен…, потому что если этого не сделает он, этого не сделает никто… и никогда.

Повисшая капля выползала из крана, словно сверкающая змея, медленно вытягиваясь во всю свою чудовищную длину. Вот почти все ее тело выползло…, набухло…, сейчас, вот сейчас оно со страшным свистом, набирая скорость, понесется вниз….

Сорвавшись, она вдруг повисла в воздухе, беспомощно колыхались ее раздувшиеся бока….

Он повернул голову, предметы плыли перед глазами, комната медленно вращалась, постепенно погружаясь в туман. Сгустившаяся мутная пелена приняла очертания фигуры, неясный расплывающийся силуэт висел в воздухе, только красные горящие глаза, не мигая, смотрели на него в упор.

Он почувствовал удар, словно электрический разряд большой мощности прошил все его тело, его швырнуло на пол. Простершись ниц, он медленно поднял глаза и взглянул на бога… или дьявола…, он не видел особой разницы…, ему было все равно. Главное, он знал, что это был хозяин, и он дарил ему вдохновение, и это было главным…, и это было важно….

— Ты опять просишь меня даровать тебе вдохновение? – низкий вибрирующий голос сотрясал мозг.

— Да…, повелитель… — собственный дрожащий голос показался настолько слабым и ничтожным, что жалость к себе, непрошенной гостьей зашевелилась в его душе, он невольно заплакал.

— Ты не сделал главную работу…, ты не принес главную жертву, которую мы ждем.

— Я… я… не могу…, я не могу ее найти…, — всхлипнул он.

— Видимо это предел твоих возможностей…, значит, тебе здесь больше нечего делать, ты пойдешь со мной, — голос заметно переходил в шипение, словно повелитель был в бешенстве и говорил сквозь зубы.

Он почувствовал, как огромные стальные тиски сжимают его голову, нет, не голову… мозг, уставший больной мозг все сильнее, сильнее и сильнее. В глазах потемнело от нестерпимой, адской, нечеловеческой боли. Он взвыл, изо рта вытекала липкая отвратительная слюна, его стошнило на пол.

Схватившись за голову, он катался по грязному полу, но боль только усиливалась. Словно огромные стальные шипы вонзились в его мозг и сверлили…, сверлили…, сверлили его сознание. Встав на колени, и собравшись с силами, он закричал, разрывая собственные легкие нечеловеческим голосом.

— Я сделаю…, я все сделаю…, только дайте мне закончить работу – он понял, что его никто не услышит, неудивительно…, нечленораздельный свистящий шепот, который он с усилием выталкивал сквозь разбитые губы, он и сам слышал с трудом.

Но видимо он был услышан. Боль внезапно отступила, почти так же мгновенно как пришла, силуэт медленно терял очертания, и только глаза все еще светились в полумраке комнаты.

— У тебя еще сутки…, — раздалось напоследок в мозгу.

— Да…, да…, конечно…, я все сделаю…, непременно сделаю…, продолжал шептать он.

Вдруг чудовищной силы удар потряс все вокруг, и отдался болью в голове, это огромная капля, словно устав, висеть, плюхнулась на дно раковины, распространяя ударную волну, и сотрясая все вокруг.

Он ощупал голову, она пылала как паровой котел, давление в котором достигло предела. Провел рукой по лицу. На щеках наткнулся на что-то липкое, из ушей медленно вытекала кровь горячая, темная густая она медленно сползала к подбородку. Он тихо заскулил, и провалился в темноту….

Туман медленно рассеивался, обнажая грязные темные углы комнаты. Равномерно и отчетливо, словно удары огромного гонга, шлепались о дно ржавой раковины толстые жирные капли. Человек… грязный раздавленный, с окровавленной головой, валялся на заблеванном полу.

Его измученное сознание, искривленное от рождения, под влиянием внутренних, а может и внешних факторов, нервно вибрировало. Словно возмущенные струны, которые долго еще гудят, после того как одурманенный гитарист неистово прошелся по ним, вырывая из них божественные звуки которые рождаются только на грани разрыва.

Он перевернулся набок, на залитом кровью лице, словно рваная рана, покрытая засохшей кровью, чернели разбитые губы. Взламывая засохшую коросту, сквозь трещины которой вновь начинали сочиться капли свежей крови, он что-то шептал. Услышать его, было можно, лишь приблизившись к самому лицу, но и без того было понятно, что шепчет он одно слово….

— Пророк…, пророк…, пророк…, пророк…, пророк…, — он бормотал это слово так долго, что временами переставал понимать, что оно означает и откуда оно ему известно. Это была часть заклинания, которое он не помнил…, вернее не знал…, а, скорее всего, просто не мог произнести.

Но он чувствовал, как с каждым произнесенным словом в него вливается сила, как крепнут его мышцы, как заражается решимостью его ум. В душе закипала ненависть, она буквально душила его, пытаясь вырваться наружу. Теперь он снова знал…, он знал, кто виноват…, во всем…, во всех его бедах…, во всех бедах….

Комната быстро погружалась во мрак, в это время года вообще очень быстро темнеет. По углам грязной и без того темной комнаты поползли черные таинственные тени. Звуки неугомонной улицы, затихавшие к вечеру, окончательно перестали тревожить мрачную тишину странного жилища. Только капли равномерно падающие из неисправного крана продолжали отбивать свою мерную дробь.

В несколько приемов он, вздрагивая и вздыхая, поднялся, каждое движение доставляло адские муки. Но он уже начал привыкать к боли и не особо обращал на нее внимание. У него была цель. Он понимал, что пока не выполнит задания, он не сможет сделать ни одного мазка и тогда…, тогда все его усилия окажутся тщетными…, он не мог этого допустить.

Он должен встать, он должен найти ее…, ту, которая почему-то так важна для повелителя.

Целую вечность он добирался до крана, а когда припал к нему разбитыми губами, жадно глотая теплую отвратительно воняющую ржавчиной воду, вдруг осознал, что мог умереть.

Маленькие теплые влажные комочки приходилось с усилием проталкивать сквозь распухшую, шершавую глотку. Он на секунду представил собственный желудок в виде растрескавшейся каменистой пустыни, на которую, наконец, упали первые капли дождя. Упали, и тут же просочились в глубь, оставив поверхность такой же сухой и знойной.

Простояв так, казалось целую вечность, он, наконец, оторвался от крана. Голова кружилась, во рту был омерзительный привкус ржавого железа, болела каждая частичка его тела, и, тем не менее, он чувствовал себя гораздо лучше. Даже ноги, искривленные и разбитые которыми его одарила мать алкоголичка при рождении, с непропорционально огромными ступнями, болели сейчас гораздо меньше чем обычно.

Смочив полотенце, он осторожно стал стирать с лица кровь, это было больно и неприятно.

Он вдруг вспомнил, что не ел уже дня два…, или четыре, а может целую вечность, желудок тут же отозвался недовольным урчанием. Надо что-нибудь съесть, иначе не хватит сил…, он заглянул в чрево холодильника, но там были краски, и бутылка давно прокисшего молока.

Тяжело вздохнув, он медленно с неохотой поплелся в магазин, на ходу пересчитывая остатки денег в карманах. Ему казалось, что это непозволительная роскошь тратить время на еду, на походы в магазин и на прочую мелочь….

В огромном супермаркете он чувствовал себя неуютно, ему казалось, что все окружающие смотрят на него с подозрение и знают его тайные мысли. Он постарался поскорее побросать в корзину все необходимое, чтобы покинуть это логово греха.

Посетителей для этого часа было достаточно много. Люди, беспрерывно катили к кассам тележки, загруженные под завязку продуктами.

— Они все время жрут…, без остановок…, без перерывов…, без сомнений. – Думал он, покидая магазин, — запихивают в желудок всякую дрянь…, и радуются, что набили свое брюхо до отказа. Их челюсти никогда не останавливаются…, не на секунду…, не на мгновенье.

Словно жернова, постоянно перемалывающие все новое и новое сырье, миллиарды жерновов, постоянно работающих не останавливающихся не днем, не ночью. Все звуки заглушаются постоянным чавканьем этих жерновов и урчанием шести миллиардов желудков. Этот огромный жрущий монстр однажды сожрет сам себя, даже не заметив этого.

Вернувшись из супермаркета он быстро и с абсолютным безразличием съел все что принес, делая это машинально он запихивал в рот совершенно несовместимые вещи, не чувствуя вкуса и запаха.

Соленая рыба, галеты, апельсиновый джем, молоко, арахисовое масло все это вперемешку с кровью от разбитых десен и губ, он пережевывал остатками зубов, с ужасающей скоростью и равнодушием.

Покончив с едой, он встал, и с трудом натянув на себя все еще влажный плащ, направился к двери, по пути бросив взгляд на незаконченную картину, и вдруг остановился, словно пораженный ударом молнии.

На минуту…, нет…, этого не может быть…, ему вдруг показалось, что на холсте изображен портрет хозяина…, нет…, нет, картина осталась прежней.

Его цепкий взгляд художника не обманывал его, он помнил каждый мазок, каждую деталь. И, тем не менее, с этой точки он совершенно явно видел хозяина, горящие желто-красные глаза, размытые, словно в полумраке властные черты лица, и пульсирующая мгла создающая ореол вокруг головы.

Именно таким он видел его, нет…, скорее именно так он представлял его себе, потому что хозяин каждый раз появлялся по-разному, и это для него было веским доказательством реальности происходящего.

Он тряхнул головой…, нет, это была по-прежнему его картина. «Откровение пророка» – так он назвал ее. Видение исчезло, он постоял еще некоторое время, вглядываясь в полотно, затем, резко толкнув дверь, решительно вышел….