Глава 5. АМЕЛИ

Элиот Бигор поднимался в большом скрипучем лифте на шестой этаж, именно там были апартаменты, которые администрация гостиницы держала в резерве, на случай неожиданного появления, важных персон.

Войдя в номер, он первым делом швырнул кейс на необъятных размеров кровать, и подошел к окну. Шел дождь.

Он ненавидел этот мир…, ненавидел давно…, впрочем, нет, ненависть слишком сильное чувство, он презирал это лицемерное общество, презирал, потому что слишком хорошо его знал.

За внешним лоском современной цивилизации, эти ничтожные, примитивные существа, так любимые всевышним, и так ненавидимые хозяином, предавались самым низменным и изощренным порокам, поставив можно сказать грех на поток, подчинив ему целые индустрии.

Собственно в самих пороках он не видел ничего ужасного. Но его безумно раздражал ложь, пафос и лицемерие, с которым люди, особенно не самые лучшие представители человечества, рассуждали о добродетели, которая сделалась предметом торга и спекуляций.

Что вы знаете о добродетели? Что вы понимаете в добродетели? Ничтожнейшие существа, ограниченные в своих возможностях, обладающие примитивным сознанием, они возвели в культ свою эмоциональность. Они воспевают собственную чувственность. Они упиваются собственной разумностью. Не зная, и не понимая истинной чувственности, и даже отдаленно не понимая, что есть истинный чистый разум.

Представьте себе самое сильное человеческое чувство — любовь или ненависть, а теперь возведите ее в степень бесконечности. И может быть тогда. Тогда вы только приблизитесь к настоящим чувствам.

Представьте себе самый изощренный человеческий ум, хранящий в своей памяти все знания, когда-либо полученные человечеством. А теперь возведите его в степень бесконечности, и может быть, тогда, только тогда вы поймете, что такое истинный разум.

За окном моросил дождь, осень на острове — истинная находка для меланхолика. Это лучшее время, чтобы сидеть в глубоком кресле, закутавшись в теплый шотландский плед, с бокалом старого доброго хереса. Глядеть на пляшущие языки пламени в камине и размышлять о жизни и ее странностях.

Элиот открыл бар, плеснул в сверкающий чистотой стакан виски, он предпочитал крепкие напитки, хотя никогда не пьянел, плюхнулся в кресло и закурил сигару. Нет, все-таки кое-что стоящее, эти приматы создали за свою жизнь.

— Возможно их существование, все-таки не так бесполезно как кажется на первый взгляд – произнес он вслух, и впервые за вечер улыбнулся.

Протянув руку, с зажатой между пальцами внушительных размеров сигарой, он одним движением, открыл кейс, и откинул крышку. Будучи дорогим, снаружи он оказался еще более дорогим внутри, поскольку доверху был набит деньгами.

— А, вот и презренный металл – произнес он – впрочем, их давно уже делают из бумаги, – Элиот небрежно захлопнул крышку. Деньги его не интересовали.

Раздался осторожный стук в дверь. Он резко обернулся и внимательно взглянул на нее. За дверью, чуть смущенная, переминаясь с ноги на ногу, стояла Амели.

— А, это ты куколка, не утерпела все-таки…, воистину сегодня день пороков —

подумал он, смахнул кейс и ногой задвинул его под кровать.

Повысив голос, так чтобы было слышно, стоящей за дверью Амели, он произнес:

— Входите, не заперто.

Дверь распахнулась. На пороге возникла сама красота и грация. Выдержав паузу чтобы насладиться произведенным эффектом, отважная девочка шагнула в комнату.

Сказать по правде, будь на месте Бигора кто-нибудь другой, восторженные крики и овации были бы обеспечены.

Вечерний макияж, красиво уложенные волосы, платье, на тоненьких бретельках которое и снизу и сверху не только не скрывало, а наоборот подчеркивало все достоинства, которых, надо признать у Амели было с избытком.

— Я, закончила свою работу мистер Бигор, но прежде чем уйти домой, взяла на себя смелость поинтересоваться, не нужно ли вам чего-нибудь — прощебетала она ангельским голоском, заслышав который певчие птицы в райском саду сдохли бы от зависти. При этом она так хлопала огромными ресницами, что казалось еще немного, и она оторвется от пола и воспарит над землей.

— О, как вы добры, вы…, вы ангел, я так благодарен вам, что вы не забыли о бедном, одиноком страннике…. Мне нужна ты, причем немедленно, сию секунду.

— Бедном? – Амели округлила свои и без того огромные глаза.

— Не в этом смысле детка, не в этом…, — прорычал Элиот, впиваясь в розовые сочные, пухлые губки и разрывая на ней легкое платье, под которым как нельзя, кстати, ничего не оказалось.

Амели не была новичком в сексе, и мужчины у нее были разные, но семь часов…, это было слишком даже для нее. Впрочем, она не могла сказать точно, сколько прошло времени, прежде чем ей позволили откинуться на шелковые подушки и забыться глубоким сном.

Во сне ее вдруг охватил необъяснимый страх. Ее душил оргазм, и казалось этот океан безбрежного порочного удовольствия, поглощает ее всю без остатка, лишая сил. Она задыхалась от радости и счастья, но где-то очень глубоко в душе крохотный огонек чистоты бил тревогу. Она умирала. Но и умирая, жаждала этого сладкого восторженного безумия.

Элиот пускал кольца густого ароматного дыма в девственно чистый потолок. Сделав внушительный глоток виски, он взглянул на спящую Амели, и задумался.

Он дал девочке то, о чем она мечтала, но организм ее был не в состоянии принять этот дар.

Бойтесь своих желаний, ибо однажды они могут сбыться…, и тогда вы станете их рабом, навсегда…, навечно.

Сейчас он размышлял, как ему поступить он мог спасти ее, вдохнув в нее силу, а мог позволить ей умереть. Какой из вариантов был лучше для нее, это еще вопрос.

Оставшись в живых, она потратит остаток жизни на поиск того, что однажды испытала, но никогда этого не найдет. Потому что до конца дней своих так и не поймет, что ищет.

Он протянул руку и коснулся ее лба покрытого холодным потом, дыханье ее стало ровным и глубоким. Он подарил ей жизнь, а что с ней будет дальше, его не интересовало. Ему было наплевать, так же как людям наплевать на жизнь или смерть насекомых.

Ну, кто всерьез станет волноваться о жизни ничтожных существ, чье предназначение заключается лишь в том, чтобы плодить себе подобных.

И тут он увидел…, скорее, почувствовал, что Амели смотрит на него. Он медленно повернулся…, тело ее по прежнему лежало на левом боку спиной к нему, но голова была неестественно вывернута на 180 градусов. Глаза до того бывшие, странно голубыми, теперь были абсолютно черными и в упор смотрели на Элиота немигающим взглядом.

— А, хозяин, рад приветствовать тебя – произнес он – твое появление всегда приятная неожиданность. — Элиот с трудом подавил сарказм в голосе.

— Развлекаешься…? — Низкий глубокий голос, словно гудок сухогруза, исходивший из нежных уст Амели, звучал комично. Но Элиот напрягся.

— А, что здесь еще делать? В меру сил разлагаю общество, насколько это еще возможно, поощряю пороки. Что может быть благороднее.

— Миссия…, ты не забыл, зачем ты здесь, я жду результатов, он должен умереть следующей ночью, я не намерен ждать. Этот праведник портит общую картину деградации людского стада. Слишком велико его влияние на паству. Я не могу этого допустить.

— Если тебе был нужен быстрый результат, надо было отправить Андраса, этот убил бы, не задумываясь и священника, и его кота, и еще с десяток человек попутно. Я воин, а не палач, уверен…, ты еще не забыл об этом.

— Появление Андраса, насторожило бы небеса. Я не хочу осложнений, пока во всяком случае. И ты должен выполнить миссию, так чтобы это выглядело как несчастный случай.

— Ну да…, я даже знаю, как это произойдет. Пятидесятилетний священник взберется на водонапорную башню и сиганет, оттуда. Все поймут, что это случайность. Ну, была у старого святоши такая слабость, любил он лазать по водонапорным башням.

В черных глазах Амели заплясали языки адского пламени, губы искривились, обнажив безупречные резцы.

— Ты слишком много стал себе позволять, момент слишком серьезный, чтобы относиться к нему так легкомысленно.

— Последние две тысячи лет я только и слышу, момент слишком серьезный, ситуация очень напряженная, тебе конечно виднее, ты босс, но мне кажется, что пора немного расслабиться. Закатить какую-нибудь инфернальную вечеринку, пригласить девочек, ну в общем, как сейчас говорят потусить, оттопыриться, зажечь, поколбаситься.

Глаза Амели полыхали, лицо передергивалось конвульсиями.

— Я жду – в последний раз прозвучал голос – не разочаруй меня.

И в следующую секунду прелестная головка вновь была обращена к Элиоту, затылком, тот облегченно вздохнул.

— Воистину когда живешь в аду, понимаешь, что хуже уже не будет. И чего он мне грозит, такой срок как у меня не дают на земле даже за массовые убийства, впрочем, старик становится неуравновешенным, возьмет как-нибудь между делом и испепелит — Элиот громко расхохотался, на секунду представив себе эту картину.

Вздрогнув, Амели проснулась. Она нежно прильнула к нему, и прошептала:

— Ты волшебник, что это было, мне казалось, я умираю, так было хорошо, так сладко.

— Волшебники детка они добрые, а я злой дух…, и то…, что ты умирала, тебе вовсе не показалось. Но я подарил тебе жизнь.

Она капризно надула губки и проворковала

— Ты злой, злой. Но все равно спасибо тебе мой повелитель жизни и смерти. Когда ты соизволишь мой господин вдохнуть в меня жизнь еще раз. Я…, я буду ждать с нетерпением…, у тебя волшебный жезл….

Элиот поморщился, до чего пошлы и глупы эти убогие создания.

— Я ухожу, и тебе тоже пора. Закажи ужин и купи себе пару новых платьев – он бросил Амели пачку фунтов в банковской упаковке, отчего глаза у нее заискрились, и она захлопала в ладоши, словно ребенок получивший, наконец, долгожданную игрушку.

Элиот быстро оделся и вышел. Проходя через вестибюль, он обратил внимание на молодого человека, по-видимому, служащего отеля, который тайком наблюдал за ним, проявляя неподдельный интерес. Коснувшись его своим сознанием, Абигор понял, что того интересовал скорее не он, а его кейс. И послал ему ужасающую картину его разлагающегося трупа.

Надо было видеть, как этот кретин дернулся, будто его поразило молнией, и он поспешил ретироваться. Элиот довольно рассмеялся, чем вызвал недоуменные взгляды постояльцев, которые без дела болтались в холле. У него окончательно поднялось настроение и он, насвистывая какой-то шлягер, который уже успел где-то подцепить, вышел на улицу.