Глава 9. ОТЕЦ БЕРНАР

Элиот шел по улице, вдыхая свежий, еще не пропахший выхлопными газами, утренний туман. Он шел по направлению к кафедральному собору. И не то, чтобы он знал в какой стороне собор, потому, что никогда раньше не бывал в этом городе. Но он прекрасно его чувствовал, как чувствуют животные приближение землетрясений.

Церковь это не всегда мощный излучатель энергии, потому, что не все они построены на энергетически активных колодцах. Но почти всегда это сильный эмоционально-психологический фон, создаваемый исходящей от сотен людей, пришедших за очищением, чувственно-ментальной энергией.

Здесь же все было необычно, кафедральный собор ярко полыхал ярко желтым огнем, и исходил такими волнами энергии, что Элиот чувствовал, да, что там чувствовал, он видел его еще из гостиницы, взвившиеся в небо огромные протуберанцы психофизического потенциала.

Он шел, не задумываясь, но, чувствовал, что идет правильно, впрочем, это было трудно не почувствовать, потому что с каждым шагом в нем росла неясная тревога. Словно понимал, что идет к собственной погибели.

Близость церквей, мечетей, синагог, всегда доставляла ему беспокойство, между тем он знал, что ничем серьезным это ему не грозит. В этот раз все было немного иначе. У него было странное ощущение, будто вот сейчас меняется его будущее, словно оттуда, куда он шел возврата уже не будет и он никогда уже не станет прежним.

— Ерунда…, — думал он, — чем может мне грозить, сообщество полудиких приматов, которые не могут справиться даже с собственными проблемами.

Абигор двигался вдоль канала, под мостом в картонной коробке и куче тряпья, зашевелилось, нечто человекообразное.

Он краем глаза заметил как из-под всего этого хлама, кряхтя, чертыхаясь, костеря на все лады этот мир, вылезло существо, очень напоминавшее медведя, по размеру, обилию шерсти, и вони, исходившей от него во все стороны. Существо встало на ноги и обратилось к нему:

— Помоги добрый человек, страждущему, и позволь ему утолить жажду, и воздастся..., — тут он словно поперхнулся, и, откинув волосы со лба, уставился единственным целым глазом на Элиота.

Чем страждущий утолял жажду, чувствовалось даже на таком расстоянии, а, судя по мешкам под глазами, которых в отличие от глаз, было два, он делал это беспрерывно. Жажда по всей вероятности была нешуточной.

— Ты не добрый человек…, ты не человек…, ты демон…, изыди исчадие ада….

Элиот остановился, и медленно повернувшись, сделал два шага к нищему.

Из-под косматых, давно не стриженных и не мытых волос на него, смотрел глаз, и столько было в нем боли и ненависти, и в то же время смирения и веры, что он невольно отшатнулся.

— Ты знаешь кто я?

— Ты думал, что тебе удастся укрыться от божьего всевидящего ока.

Он видит все и всех

При этом он остервенело, тряс кривым грязным пальцем, пытаясь показать им вверх, а одинокий слезящийся глаз горел неподдельным праведным гневом.

— Ты знаешь, кто я…, и не боишься? – удивился Элиот.

— Ты пришел не за мной, и не знаешь того, что тебе уготовано всевышним. Смерть настигнет тебя, и забвение станет твоим уделом. Ты пришел за чужой жизнью, а отдашь свою.

— Тебе то откуда это известно, жалкий червь, или ты изобрел новый способ гадания… на собственном дерьме?

— Я вижу….

— Что…? Собственный грязный нос? Я ведь могу тебя убить просто от скуки, проходя мимо. Вот так, – и он щелкнул пальцами перед носом нищего.

— Нет, не дано тебе погубить душу…, бессмертную…. Нет в тебе силы такой, не позволит господь….

— Смешно…, скажу тебе по секрету…, слухи о вашей бессмертной душе сильно преувеличены.

— И… какой мерой меряешь, такой и отмерено будет…, — нищий, похоже, не слышал его.

— Ну, тебя понесло…, где ты только набрался этой чуши.

Элиот протянул к нему щупальца сознания, и осторожно коснулся, никогда не знаешь, что встретишь в чужом мозгу.

Здесь царил хаос, обилие мыслей, следы чужого вмешательства, остатки собственной личности, безграничная вера, и черви сомнения, презрение к бытию и стремление к совершенству. Все сплелось в единый клубок в этом сознании, но было что-то еще.

Он не сразу понял, что его заинтересовало, и удивило. В самом потаенном уголке, почти на границе подсознания, он увидел, нет, скорее почувствовал огонек, нет лучик, как будто он пробивался через плотные шторы. Заглянув в него, лишь на мгновенье, Элиот отпрянул, словно перед ним вдруг разверзлась бездна, дышащая смертельным холодом. Силой, огромной страшной, неумолимой силой повеяло оттуда. Силой способной довести до безумия даже его. Он не испытал страха, он вообще не знал этого чувства но интуитивно понял, что проникать дальше небезопасно.

— Ты пытаешься проникнуть в мою душу, – вопил калека, и его грязная спутанная борода тряслась при каждом слове, будто поддакивая.

Элиот развернулся и зашагал прочь, долго еще слыша вслед постепенно затихающее бормотание.

Интересно, как же это могло произойти, или он настолько безумен, что заглянул туда, перешагнул черту, после которой нет возврата, когда знания убивают, словно большая доза наркотика. Кто же держит его сознание, кто контролирует, что там за завесой, ужасно хочется туда заглянуть. Впрочем, это вполне может оказаться хозяин, это шутки в его стиле. А может и ОН, создатель собственной персоной, и он великий шутник, тогда понятно, почему такие волны страха исходят оттуда.

Он шел по влажной, словно спина огромной рыбы, мостовой, и, глядя себе под ноги, пытался постичь странные предсказания, сделанные явно не этим полоумным нищим. Кто-то, использовал его как куклу, кто-то пытался предупредить, предостеречь, или наоборот обмануть запутать, а может все это затеяно с единственной целью, остановить его. Но кто?

Подобной силой обладают не многие. Создать такую мощную атмосферу смерти и страха помимо хозяина и создателя могут немногие, и эти немногие находятся по обе стороны баррикад. Может это часть большой игры, затеянной кем-то из непостижимых. Но должна быть цель. Не может быть, чтобы это все было из-за, этого святоши, или его существование так важно для небес. Тогда это их игра, но до странности осторожная и тонкая. Хотя может я и ошибаюсь. Надо отбросить все сомнения. У меня есть миссия и я должен ее выполнить. Как там сказано:

— Пусть смерть застанет тебя лишь тогда, когда ты исполнишь работу свою до конца.

Люди придумали множество всяческих, умных и не очень изречений, и так же быстро их забыли. Так же как забыли о создателе, о котором вспоминают, только когда жизнь припрет к стенке.

Элиот вступил на площадь перед кафедральным собором, который возвышался над всеми окружающими зданиями, и был очень красив, есть в этих древних строениях, некое величие, словно звуки великой симфонии мгновенно застыли в камне.

Чем ближе он подходил к собору, тем ощутимее был жар под ногами, его это развлекало, на портике кафедрального собора он неожиданно взглядом наткнулся на надпись, выбитую на камне:

«И НАСТУПИТ ВРЕМЯ…, И ДЕМОНА УБЬЕТ ЛЮБОВЬ».

Абигор усмехнулся, до чего примитивно люди себе представляют демонов. Можно ли вообще убить демона, ну теоретически это конечно возможно. Но для этого нужно стечение некоторых обстоятельств. Нужно специально подготовленное оружие, которое ковалось в древности по рецептам и под руководством самих же вечных. И даже в этом случае это под силу не всем, а только избранным, тем, кто обладает достаточной силой.

Так рассуждая сам с собой, Элиот подходил все ближе и ближе к собору. Неожиданно он увидел его. Сквозь щель в приоткрытых огромных воротах храма, на удивление быстро и решительно прошел высокий худощавый человек, в черной сутане.

Отец Бернар, это был он. Элиот коснулся его сознания, и второй раз за сегодняшний день был удивлен.

Во-первых, тем, что монах явно почувствовал его прикосновение, потому как вздрогнул и повернул свое смуглое худощавое лицо, в его сторону.

Во-вторых, тем, что он увидел в сознании святого отца. Это был явно монах-ученый, вооруженный безграничной верой и обширными знаниями, он наверняка поражал паству не пустыми посулами, и воззваниями. А серьезным обоснованием религиозных догматов.

Обладая четко выстроенными и систематизированными глубокими знаниями в разных областях. Он, тем не менее, не принимал их бездоказательно, анализируя и пытаясь соотнести с религиозными догмами. Ум этого человека был настолько глубок и остер, а знания столь обширны и разнообразны, что Элиот на мгновение засомневался. А человек ли это вообще. Но это был сын Адама, в этом не было сомнений. Более того, в его сознании не было никаких следов чужого пребывания или вмешательства.

На вид ему было чуть за сорок. Аскетическая внешность, смуглая кожа, глубоко посаженные пронзительно синие глаза. Тонкая ниточка губ, слегка портила его внешность, но придавала еще больше необычности его лицу. А округлый почти женственный подбородок вообще смотрелся чужеродным предметом в его абсолютно мужском лице.

Отец Бернар остановившись, некоторое время рассматривал незнакомца. Еще там, на пороге церкви, он почувствовал прикосновение чужого заинтересованного, внимательно приглядывающегося разума. И не надо было быть великим знатоком потусторонних сил, чтобы понять, что темная цепкая могущественная сила, густыми удушливыми волнами исходила от молодого человека стоявшего посреди площади и насмешливо глядевшего на него. А когда легкое головокружение, возвестило о попытке сканирования сознания, сомнения отпали. Перед ним был кто-то из бессмертных.

Монах спокойно и хладнокровно перекрестился. Сделав несколько шагов возможно к собственной погибели, подошел к незнакомцу, пристально глядя ему в глаза.

— Что привело тебя, в наш грешный мир? – Несмотря на волнение, отец Бернар говорил спокойно и твердо.

Бессмертный кем бы он ни был, не проявлял агрессии, более того он дружелюбно улыбался. Это удивило, но не смутило монаха. Пути господни неисповедимы, а хитрости дьявола непостижимы.

— Любопытство…, святоша…, любопытство, – произнес Элиот, склонив голову набок и насмешливо разглядывая собеседника – любопытство, которое погубит всех нас.

Абигор уже знал, что сегодня он не убьет этого человека. Впервые встретить человеческое существо, вызвавшее его интерес, которого по определению удивить было невозможно, и тут же убить, ну уж нет. И еще…, ему было непонятно, какая роль отведена этому человеку на земле. И почему хозяин так хочет его смерти. Ну да, существо незаурядное, насколько незауряден, вообще может быть человек, ну и что, сколько таких было в истории человечества, и ни один из них не изменил расклад сил. Да это в принципе было невозможно, во всяком случае, это не под силу смертным.

— Назови свое имя, вечный.

— Зачем оно тебе, человек? – удивляясь смелости монаха, Элиот не сводил с него взгляд своих темно карих глаз.

— Имя твое скажет о тебе, и о том, с чем ты пришел в этот мир, и что ты будешь сеять на земле, добро и любовь, или смерть и страх. Во благо ты послан нам господом, или в наказание за грехи наши.

Элиот расхохотался.

— Воистину, беспредельна людская гордыня и глупость, как вы возносите имя свое, считая, что все, что происходит, происходит из-за вас, ради вас и касается вас. Презренные жалкие черви, что вы о себе возомнили, в своем горделивом убожестве вы слепы и глухи.

— Человек слаб, и грешен, а дьявол бродит вокруг, аки зверь рыкающий, подстерегая нас в жизни нашей многотрудной. Но господь наш милосердный спасет нас и помилует, — при этом глаза монаха были далеки от религиозного экстаза…, он внимательным и цепким взглядом изучал незнакомца.

— Ну да…, ну да…, ты всерьез так думаешь, — Элиот изумленно приподнял бровь.

— Мы существуем по воле божьей и с его благословения. Он наставляет нас на путь истинный и праведный.

— С которого, вам всегда хочется свернуть…, потому, что вам он кажется скучным и пресным…, не так ли святой отец.

— Все закономерно, ничто не делается просто так, все в руках божьих. Посылая нам, испытания, он лишь укрепляет веру нашу. А те из нас кто слаб верой, и духом станут добычей дьявола, и падут от руки его нечистой, осквернив тем свою душу, и погубив в себе искру божью.

— Порой нечистые руки бывают более демократичны и снисходительны к людским порокам, — Элиот сознательно провоцировал монаха, — и кто же вам ближе…, строгий судья или понимающий друг.

— Это путь к погибели, а господь милостив, нам не пристало отдаляться от него. Он строгий, но справедливый и всепрощающий. И ты, кем бы ты ни был, вправе рассчитывать на милость бога нашего, молись, возлюби его как самого себя, и господь простит тебе твои прегрешения. – Святой отец нахмурился, и лицо его стало суровым.

— Мои грехи столь велики, что рассчитывать на прощение мне не приходится, да и не желаю я, этого прощения. Это ваш удел, грешить и вымаливать прощение.

— Смири гордыню, ибо сказано придет день, и грехи царей мира сего падут на головы наши и нас погубят, и армии мира сего ополчаться на нас, и придут воя волком, по наши души…, — в уголках губ святого отца зародилась легкая усмешка.

— И… ты, что действительно веришь в этот бред…, вот не думал…, да он всего лишь расшалившийся ребенок, которого некому приструнить, — рассмеялся Элиот, — ну что ж мы еще увидимся…, надеюсь, ты не станешь возражать, — и, помахав приветливо рукой, теперь уже неспешно прогуливаясь, продолжил свой путь.

Слова монаха, несмотря на всю свою бессмысленность, вызвали в нем непонятное беспокойство, именно поэтому он поспешил покинуть площадь, уходя, он, чувствовал, как священник долго еще стоял, задумчиво глядя ему в след.