Глава 18. РИППИ

Это был седьмой адрес, из списка художников и хирургов, проживавших в этом районе. Всего в этом списке числились девять адресов. О’Рейли уже давно надоело ходить по квартирам, и задавать одни и те же вопросы их обитателям.

Ричардсон, сопровождавший обожаемого начальника, казалось, был сделан из стали, он по-прежнему носился по лестницам, опрашивая соседей, консьержек, дворников, детей и бродячих собак. Детектив смотрел на него с легкой грустью, он знал, как быстро проходит эта ретивость, и на смену ему приходит апатия и безразличие. И куда важнее потом справиться с этими чувствами и заставить себя верить в то, что твои действия влияют на ход событий, и ты делаешь нужную работу, очищая город от скверны.

Он прошел все это уже давно, и сейчас скорее повинуясь выработанной привычке доводить любое дело до конца, чем, действительно веря в удачу, обходил квартиру за квартирой. О’Рейли понимал, что в список попали только те художники, которые когда-либо выставляли, или продавали свои картины, а так же те, кто попадал в поле зрения полиции. Поэтому рассчитывать на быстрый положительный результат, было глупо.

В очередной квартире долго никто не открывал, и они собирались, было уйти, когда взгляд детектива упал на пыльный пол лестничной площадки. От предчувствия удачи заломило затылок, так было всегда, когда О’Рейли был близок к цели.

Среди окурков и втоптанной в пыль жевательной резинки, среди прочих следов от подошв ботинок и туфель, цепкий взгляд детектива выхватил отпечаток ботинка очень большого размера.

— Семнадцать дюймов, не меньше, — произнес он, наклоняясь, чтобы лучше рассмотреть отпечаток, — такие совпадения случаются крайне редко.

Строить версию на одном отпечатке конечно крайне легкомысленно, но проверить квартиру необходимо.

— В квартире, судя по всему никого нет, — Ричардсон подергал ручку входной двери.

— Ричардсон…, у вас есть скрепка или шпилька, или на худой конец кусок проволоки.

— Нет, сэр…, но…, у меня есть отмычка.

— Отмычка…? – О’Рейли подозрительно взглянул на помощника, — зачем вы носите с собой воровской инструмент?

— Видите ли, сэр…, Ричардсон смущенно топтался на месте, — я отобрал ее у Микки по прозвищу «Два щелчка», с тех пор и ношу, уж очень красивая работа, — и он протянул шефу отмычку.

Она действительно была красива. Покрытая искусными узорами, инкрустированная серебром, это было настоящее произведение искусства.

О’Рейли лишь мельком взглянул на инструмент, и принялся со знанием дела ковырять замочную скважину.

— Прошу прощения сэр…, — Ричардсон говорил почти шепотом.

— Что такое? – бросил через плечо детектив, не прерывая своего занятия.

— А…, это законно…, проникновение в жилище…, в отсутствие хозяев и…, без санкции на обыск.

— Конечно, нет, дорогой коллега, — О’Рейли обернулся, продолжая, не глядя делать свою работу, — поэтому никогда…, вы слышите…, никогда…, так не делайте.

— Понял сэр….

Наконец замок щелкнул, дверь слегка приоткрылась, издав при этом душераздирающий скрип. Затхлый запах давно не проветриваемого помещения дохнул в лицо. Зияющая в проеме темнота зловеще заглянула в душу. Странный ритмичный звук бил по нервам. Показав, партнеру глазами чтобы тот прикрыл его, детектив пинком распахнул дверь и, выхватив пистолет, прыгнул во мрак комнаты.

Еще до того как он успел осмотреть комнату, стало ясно, что она пуста. С трудом, нашарив старомодный выключатель, Ричардсон дернул за шнурок. Тусклый желтоватый свет залил комнату, осветив лишь середину ее, но еще больше скрывая дальние потаенные углы. О’Рейли чертыхнулся, включил фонарь, медленно и тщательно он прошел по всем углам, изучая каждый сантиметр.

Даже при беглом осмотре комната оставляла жутковатое впечатление. Грязно-серые стены, кое-где покрытые плесенью, давно не мытый пол, старый топчан со смятым пропахшим пылью пледом непонятного цвета.

— Сэр, взгляните на это…, — в центре комнаты Ричардсон склонившись, разглядывал что-то на полу в желтом свете фонаря.

— Что там?

— Не уверен…, но, похоже, пятна крови….

О’Рейли склонился…, на полу среди грязных потеков явно выделялись бурые пятна запекшейся крови.

— Да…, это кровь, — и взглянув на помощника, — возьмите образцы и отправьте на экспертизу.

Он нагнулся ниже, в свете фонаря, что-то блеснуло. Подняв аккуратно пинцетом осколок похожий на белый кристалл, некоторое время разглядывал его.

— Вы знаете, что это коллега?

— Похоже на осколки зубов, сэр.

— Верно…, это они и есть. Что это означает?

— Эээ…, не знаю, сэр. Возможно, произошла драка, и кому-то выбили зубы.

— Возможно…, возможно, но, скорее всего, он просто упал и расшибся, — глядя на помощника, он продолжил, — в комнате нет никаких следов борьбы, даже пыль не стерта.

Ричардсон достал пакетик и, орудуя перочинным ножом, принялся соскребать в него засохшую кровь и осколки зубов.

Детектив тем временем прохаживался по комнате, в свете фонаря время от времени возникали какие то предметы. Ржавая раковина с ритмично и назойливо капающим краном. Старый стул со сломанной ножкой, на котором лежали краски и кисти разных размеров и форм. Мольберт, на котором покоилась внушительных размеров картина.

О’Рейли подошел ближе и при свете фонаря принялся разглядывать полотно. Краски на холсте лежали беспорядочно, мазки были легкими, и казалось небрежными.

— Очередная мазня, — подумал он, и, сделал движение, чтобы пройти дальше, но вдруг остановился как вкопанный. Ему вдруг показалось, что картина внезапно зашевелилась.

О’Рейли сделал шаг вперед и вздрогнул, оттого, что увидел. Груда человеческих тел сплетенных в единый клубок, лики людей искаженных гримасами беспредельной боли и тоски, руки сложенные в мольбе. Он видел и отдельные картины ужасающих пыток, и пир во время чумы. Вот сын размозжил матери череп за несколько монет, а вот гнусные картины человеческих извращений, а еще сцена повешения, в которой палач повис на ногах приговоренного, видимо бедняга никак не может умереть. Сожжение на костре…, молодая женщина с ужасом смотрит в глаза детективу, ноги, бедра и грудь ее объяты пламенем, рот раскрыт в страшном предсмертном крике, а рядом стоит, наслаждаясь зрелищем, толпа зевак. Молодая мать, едва перерезав пуповину, топит свое дитя в грязной луже. Подлость, ложь, предательство, убийство, воровство, все эти сцены двигались и перетекали одна в другую постоянно сменяясь, временами казалось, что сам змей искуситель проползает сквозь картину и смертельные кольца его упругого блестящего тела создают иллюзию, притягивающую и манящую. За всем этим хаосом угадывается лик, будто наблюдающий за всем, и наслаждающийся. Без эмоций и мимики он всего лишь служит фоном всего действа, но ощущение, что он главное лицо в этой картине не проходит ни на секунду.

— Сэр…, — Ричардсон осторожно тронул его за плечо, — сэр, что с вами?

— А…, — детектив словно очнулся от спячки, — взгляни на это. Он заворожено ткнул пальцем в картину, и словно испугавшись своего жеста, засунул руки глубоко в карманы.

— Черт меня подери…, что это такое..., сэр…, она живая, — Ричардсон ошарашено разглядывал картину округлившимися от ужаса глазами.

— Не знаю коллега…, не знаю, может специальные краски…, а может полотно…, — рациональный ум, О’Рейли как всегда искал логическое объяснение увиденному.

— Нет…, не думаю…, при всем уважении, сэр, это…, что-то сверхъестественное…, потустороннее. Я никогда не видел такого…. Это завораживает…, и…, и пугает.

Ричардсон отступил на шаг и трижды перекрестился.

— Черт побери. Я тоже…, никогда такого не видел.

— Что будем делать?

— С картиной…, пока ничего, а вот за квартирой установите круглосуточное наблюдение. След на площадке есть и пятна крови, а это уже зацепка, — развернувшись, детектив, направился к двери.

— И…, если будет время, сообщи нашим экспертам по культурным ценностям о картине, пусть посмотрят…, и напишут заключение, — бросил он через плечо, покидая квартиру.

Через час с небольшим, Ричардсон доложил, что в квартире проживает некий Фрэнк Риппи, художник, ни с кем не общается, ведет замкнутый образ жизни, очень скромен. В последние несколько месяцев его видели очень редко, лишь одна соседка рассказала, что видела его вчера в ближайшем супермаркете, по ее словам он выглядел очень странно. Однако видела она его мельком, и запомнила только то, что он был с разбитым в кровь лицом, и какой то очень рассеянный, впрочем, по рассказам соседей он всегда был таким.