Глава 13

Солнце спряталось за деревья, но небо всё ещё оставалось голубым. Радостное чириканье птиц и журчание ручья сливались в одну песню. Она была прекрасна и чиста, как голос первой любви. Ранние бабочки капустницы, редкие, но такие нежные, напоминали ресницы, на которые он мог смотреть целыми днями, если бы это было возможно. Странно, почему он вдруг вспомнил про ту девочку Женю, сидящую на соседнем ряду ближе к окну. Может быть, потому, что он изредка бросал нечаянный взгляд в её сторону и надеялся, что она этого не заметит? Длинные ресницы искрились на солнце и отбрасывали причудливую тень на белую тетрадь. Такие нежные, слегка припухшие веки, серые глаза смотрят на учительницу. «Только не повернись, прошу тебя. Я знаю, ты думаешь о весенней капели, о своём котёнке и о цветах на твоей личной маленькой клумбе, которая сейчас под снегом, о нежном мамином поцелуе, который она тебе дарит каждое утро. Я знаю, что ты никогда не думаешь обо мне — может быть, я для тебя не существую, не должен существовать. Я не против, но только не посмотри в мою сторону, иначе я провалюсь сквозь землю от смущения и стыда…»

Прошла лишь минута, такая короткая, но странная. В Витиной голове вдруг вихрем пронеслись несколько холодных месяцев, школа, уроки и девочка Женя, которую в прошлом сентябре посадили у окна. Но что-то вдруг вывело его из этого туманного состояния, он вздрогнул и снова почувствовал дрожь в руках и коленях. Всего минута, и Вите стало невыносимо стыдно, когда он услышал еле различимый звук, похожий на писк. Приблизившись к примятой траве, он услышал более явно, как поскуливает раненый щенок. «Он жив! Он ещё живой!» — неслось в голове, гулко отдаваясь в ушах, как будто длинный товарняк с пятьюдесятью вагонами медленно и монотонно ехал внутри него. На секунду крепко сжав веки, Витя просунул руки под этот грязный чёрный комок, чуть тёплый и вздрагивающий на его ладонях. Странно, ему не было страшно, но почему-то снова в мыслях всплыли длинные ресницы Жени. Отделяя живого щенка от его мёртвых братьев он, как мантру, повторял: «Только не посмотри в мою сторону, только не смотри, только не смотри…»

Волчонок посмотрел! Он смотрел на Витю чёрными огромными зрачками, наполовину прикрытыми веками. Он смотрел и скулил, тихо, жалостно, с надеждой глядя прямо в глаза человеку. Странно, что до этого слёз не было, шоковое состояние с того самого момента, как он попал на этот берег, не давало волю слезам. Но теперь что-то случилось, как будто открылся игрушечный маленький кран, слёзы текли ручьём под замятыми очками, делая длинные борозды на измазанном кровью детском лице.

— Потерпи, малыш. Потерпи немножко…, — прошептал Витя, — ты будешь жить.

Беглый взгляд мальчика остановился на разбитом бинокле, но это сейчас совсем не волновало его. Он посмотрел на другой берег — там никого не было. Вторая волна дрожи накатила снизу-вверх, чувство одиночества, потерянности, забытого и брошенного всеми ребенка, вдруг поселилось в душе. Щенок снова подал голос, нужно принимать решение, причём, очень быстро. Витя подошёл к ручью и шагнул на первый валун. Расстояние до следующего камня было небольшим, для прыжка не нужно было много усилий, но это в обычной ситуации. Теперь же на его руках лежал раненый волчонок, маленький зверь, совсем малыш. Витя наступил в холодную воду и пошёл, больше не глядя на камни.

С трудом поднимая тяжёлые ботинки, полные воды, он делал шаг за шагом, боясь сделать лишнее движение, чтобы не потревожить свою ношу. Солнце уже не светило, небо покрылось оранжевым заревом, вечер неумолимо предъявлял свои права.

«Ничего, пройду тропинку, дальше — просека, там будет немного светлее», — с надеждой думал Витя. Дойдя до горки камней, которые они нагребли днём с Володей, Витя поставил на возвышенность ногу, согнутую в колене и положил на неё один локоть. «Только десять секунд, больше нельзя», — думал он, но какой-то внутренний голос, добрый и ласковый, шептал ему: «Сядь, отдохни. Не торопись, тебе некуда торопиться».

Смахнув с себя вялость и сомнения, он пошёл дальше. «Как такой малыш может быть таким тяжёлым?» — удивлялся он, вспоминая, каким он казался лёгким в первые минуты, когда он только поднял его с травы.

Самый лёгкий в мире слон

Понял утром, что влюблён

Витя решил отвлекаться, проговаривая вслух всё, что придет в голову. С каждым словом он делал шаг, с каждым следующим — ещё шаг. Так он добрался до просеки — дорогу почти не было видно.

Гирьку хоботом зажал

И на рынок побежал.

Лучше малость потерпеть,

Чем на небо улететь.

Витя шагал монотонно, как робот. Он уже не чувствовал рук, а ноги в ботинках хлюпали в такт его словам. Не было и речи, чтобы остановиться и вылить из них воду.

Сотню шариков купил,

А что делать — не решил…

Шлёп…шлёп…шлёп… Вдалеке кукарекали вечерние петухи, лаяли о чём-то собаки, показался первый фонарь у посёлка. «Только не останавливаться, нельзя останавливаться… Интересно, каким будет наказание?» — равнодушно рассуждал Витя.

Он их к гирьке привязал

Улыбнулся и сказал…

Он уже приближался к повороту в свой проулок, но остановился, не в силах больше пошевелиться.

Это, милая, тебе

Ах! И в небо улетел.

«Ещё только несколько шагов, ну пожалуйста», — думал Витя, стоя под одиноким фонарём, но ничего больше не мог сделать.

Вдруг из проулка выбежала Марина, следом — Павел. В десяти метрах от них под фонарём стояла их потеря — что-то смахивающее на их ребёнка, но совсем не похожее на него. Если бы не очки, блестевшие в свете одинокой лампочки, то можно смело предположить, что это какой-то негритёнок случайно забрёл в их края.

Постояв секунду, словно потеряв способность двигаться, родители медленно пошли навстречу сыну, постепенно ускоряя шаги. Марина закрывала ладошкой рот, чтобы сдержать стоны. Павел заметил, что это грязное пугало, которое, скорее всего, и есть их сын, держит на руках что-то очень дорогое и весьма хрупкое. Он вытянул руки и попробовал перехватить «это», а уж потом разбираться в случившемся.

Коричневое от засохшей крови лицо, погнутые очки, заляпанные чем-то, черный от грязи свитер и бесформенные ботинки, облепленные коричневой грязью, стали последней каплей для Марины. Она успела повернуться к Павлу, схватить его за локоть и промолвить:

— О, боже!

После этого она обмякла и повисла на руке мужа, потеряв сознание.