Глава 63

Витя долго лежал под одеялом, даже не пытаясь бороться с вялостью и унынием. Он слышал, как утром постучали в дверь, как залаял Марти, и отец куда-то ушёл. Веранда была необитаема, а полушубок, лежащий на полу, как и миска возле него, остались нетронутыми. Ни у кого из Савушкиных не поднялась рука всё это убрать. Все делали вид, что ничего не замечают, всё в порядке, но каждый тайком, изредка косился на полушубок, после чего у него появлялись срочные дела где-то за углом дома. Там скупая слеза находила себе выход, высыхала на щеке, и жизнь продолжалась.

Ближе к обеду вернулся Павел, посмотрел на котлеты, лежащие в тарелке, накрытой салфеткой, и отвернулся, проглотив комок в горле. Он открыл холодильник и отыскал мешочек с мясом, достал его и вышел на улицу. Марти лежал возле будки и не проявлял никакой радости при виде хозяина.

— Да, я тебя понимаю, дружище. Не одобряешь, сам вижу. Не можешь мне простить? Что ж поделаешь, я и сам с трудом терплю. Так вот что я тебе скажу: если он ещё там, то я его приведу, чем бы мне это не обернулось. Будь что будет, но они его не получат!

Павел дёрнул дверь сарая, чуть не оторвав её с петель. Мотоцикл радостно вздрогнул от неожиданного удара по кикстартеру, из сарая вылетело облако дыма и рассеялось по траве. Павел выкатил заведённый голубой Юпитер и подкатил к воротам. Марти приподнял голову и с интересом наблюдал, как Павел откинул крючки на воротах и рванул их в стороны с такой силой, что затрещали доски.

— Па-а-ап! Пап! Возьми меня с собой, пожалуйста!

Витя бежал к мотоциклу, полностью одетый, словно заранее готовился к походу. Он смотрел в окно, когда отец, держа в руке мешочек с косточками, открывал сарай, и всё понял. Не в силах больше сидеть в комнате, он быстро оделся и побежал к отцу.

— А-а… Витя. Ты чего это?

— Можно мне с тобой? — даже не интересуясь, куда направляется отец, спросил Витя, залезая в люльку и шаря по полу в поисках каски.

— Едем, конечно.

Павел выкатил мотоцикл на дорогу, закрыл ворота и повернул ручку газа. Пыль и камни из под заднего колеса ударили в доски забора, мотоцикл набрал скорость и скрылся за поворотом.

Лес менял цвет. Листья были не такими, когда их в последний раз видел Витя. Они потемнели и закрыли небо над тропинкой почти целиком. Тень от высоких, величавых деревьев не успокаивала душу и не ласкала тело своей прохладой. Странный озноб пробирал обоих, они не шли, а бежали к ручью, как будто сбегая от чего-то, а может быть, покоряясь желанию что-то достичь как можно скорее.

— Устал? — поинтересовался Павел.

— Нет, пап. Скорее…

Ручья совсем не было слышно. Природа ждала дождя, чтобы пополнить свой кровоток, возобновить силы и предстать во всём величии перед неугомонными людьми, которым всё никак не сидится на месте. На том берегу трава была высокой и непримятой. Узкая прощелина после вчерашнего визита сюда Павла почти сомкнулась, скрывая следы вторжения человека. Никаких звуков, лишь далёкое кваканье лягушек возле камней, да лёгкий шум зелёной глади, простиравшейся по всей площади заячьей ловушки. Вот и он, холм. На нём и возле — никого. Вчерашнюю курицу, скорее всего, утащили лисы. Джека не было. Кричали в два голоса, по очереди, одновременно, громче и тише, а Витя — сквозь слёзы, но никто не прибежал. Павел вытряхнул содержимое мешочка в траву возле холма и долго смотрел вдаль.

«Как же так происходит? Порой человека не жаль — бывает, сорвётся с языка в чей-то адрес проклятие или брань — а совесть даже не мучает. А тут — животное, дикий зверь… и душа не может найти покоя».

— Ладно, сынок.… Пойдём домой, вечер уже. Он нашёл себе семью и ушёл в лес, я уверен в этом.

— Да, пап, я понимаю.

— Ты знаешь, мне кажется, мы ещё увидим его. Я вчера видел это в его глазах.

Дорога домой была долгой. Отец с сыном шли по тропинке, постоянно оглядываясь. То одному, то другому всё время казалось, что сзади за ними идёт их чёрный волчонок, но ожидания были тщетными.

Витя снова залез под одеяло и положил под подушку свою тетрадь. Он хотел бы, чтобы мир вокруг него сжался и стал маленьким-маленьким, как его кровать. Пусть в нём не будет никого и ничего, только он и его четверостишья. В них нет, и никогда не будет той жестокости, которая там, за этим одеялом. Уже через несколько секунд он спохватился и вспомнил о Жене. Ему вдруг стало стыдно и одиноко, он вытащил тетрадь и долго смотрел на красивые узоры, которые напомнили ему цветы на её балконе.

Павел ходил по двору, что-то мучило его разум. Он осмотрел все полки в сарае, книжный шкаф в доме, полку с посудой и даже холодильник изнутри, но ничего в голову ему так и не пришло. Он даже не понимал, что ищет. В один момент он подошёл к печи в доме и пристально посмотрел на кирпичи, явно выделяющиеся в общей белой глади извёстки. Он вспомнил, почему эти несколько кирпичей не совсем удачно легли тогда, когда Козьма бросил…, когда Павел его прогнал. Он не желал доделать начатое в тот раз, зато есть и пить водку он был рад. Он отрезал колбасу и наливал рюмочки, резал и резал… Своим ножом!