Глава 89

Если бы только можно было остановить время, то лучше всего это сделать прямо сейчас. Так часто думала Оля, которой довелось почувствовать «вечность». Постепенно те странные воспоминания сгладились и угасли, стёрлись краски прекрасного, недосягаемого мира, осталось лишь чувство благодарности за что-то. Полина, Васька, душа, миссия… Именно последнее никак не давало ей покоя, а время шло семимильными шагами. Вот и зима закончилась, потекли первые ручейки по дорогам, а ответа всё не было.

Петя Синицын навсегда перебрался в Тулинский, где его почти сразу поставили исполняющим обязанности начальника участка, а ближе к весне он окончательно занял стол Колодина. Сашка Завьялов с восторгом посматривал на лейтенантские погоны друга, но пытался скрыть свои чувства. Петя всё ждал подходящего момента, и однажды, когда Сашка долго смотрел ему вслед, вдруг развернулся и сказал:

— Саш, там Ильченко всё Шерлок Холмса себе ищет какого-нибудь. О тебе иногда вспоминает, говорит, вот бы такого мне в отдел. Ты как к этому отнесешься? А комнату мою в общаге можешь занимать хоть сколько, не жалко.

Сашка еле устоял на месте, чтобы не обхватить Петину шею. Так, с первыми ручьями, Сашка и перебрался в центр.

Зоя Георгиевна стала сдавать. С первыми мартовскими оттепелями Оля забрала её к себе в дом, чтобы присмотреть за ней, да и Стеньке больше внимания уделить. Однажды Зоя Георгиевна дождалась, когда Петя вернётся с участка, и попросилась в больницу. Петя без лишних вопросов выполнил просьбу и отвёз её в центр. Той же ночью она тихо ушла, без звука, спокойно, лишь старческая сухая улыбка осталась с ней навсегда. Тяжесть перенесённых событий оставили свой шрам на сердце, который время не смогло залечить.

Первое, что услышал Стенька сразу после известия о смерти бабушки — это фразу Оли, которая стала решающей в его дальнейшей жизни.

— Стеня, я тебя никогда не оставлю. Разреши мне быть тебе мамой?

Стенька округлил полные слёз глаза, но не посмел кивнуть головой, будто не имел на это права.

— Это наше общее с Петей предложение, он тоже очень хочет, чтобы так случилось.

Тогда Стенька кивнул головой, а Петя с Олей обняли его крепко, как обнимала только, разве что, Полина, когда была ещё жива. Когда Оля чувствовала ладонью вздрагивающую от рыданий спину ребёнка, она вдруг поняла: это её миссия, предназначение. Вот почему именно Полина встретила её «там» и вернула обратно. Оля шла по своей дороге, и теперь ей уже не стоит в этом сомневаться.

В последний месяц зимы в семье Савушкиных наступили сумасшедшие времена. У Марины родилась маленькая дочурка Аня, и покой ненадолго покинул этот дом, просто сбежал. Малютка была на редкость хитрая. Как только её успокаивали и клали в кроватку, она ждала, когда жертва на цыпочках выйдет из комнаты, открывала свои бездонные глаза, улыбалась и приступала к громкому зазывающему плачу. Всё чаще малышка спала между Павлом и Мариной, ради чего пришлось к кровати привязать дополнительную лавку, которая, по справедливости, досталась главе семейства.

Марти кличка совсем не шла, теперь он был похож на Джо или Сильвера. Один глаз его больше не открывался, зато оставшийся сиял за двоих. В тот день Клавдия могла бы стать призёром конкурса по экстремальному вышиванию, если бы вовремя подала заявку. Ближе к весне пёс всё чаще скулил за дверью и просился в дом. Наверное, его глубокая рана постоянно напоминала о себе в холодной и сырой будке.

В начале мая у Павла больше не осталось терпения, он бросил на пол в веранде знакомый полушубок и разрешил Марти ночевать в доме всегда. Особенно этому факту обрадовалась маленькая Аня. Она уже изредка ползала по полу, а когда в доме появилось такое мохнатое чудо, то она просто требовала, чтобы её срочно вытаскивали из кроватки и определяли на пол, и горе тому, кто забывал открыть дверь в веранду. Малютка резво подползала к Марти, останавливалась перед ним и радостно смотрела на него огромными голубыми глазами. Это было знаком для собаки, что лучше закрыть единственный глаз и терпеть. Маленькие ручки хватали собаку за уши, а морда становилась назойливым препятствием, которое нужно было обязательно переползти.

Васька продолжал сидеть на заборе и следить за всем, что происходило по ту его сторону. Особенно он любил смотреть на гусей, галдящих с утра до вечера и ковыряющихся в канаве. Он прищуривал глаза и смотрел на них сквозь узкие щелочки, как будто его величие не позволяло вести себя как-то иначе. Где уж этой живности, ползающей под его забором, равняться с ним. Но изредка и Васькин покой внезапно прерывался. Он вдруг вскакивал, шерсть его вставала дыбом, а глаза загорались чёрным жемчужным блеском. Он долго шипел и провожал кого-то глазами, как будто невидимый заклятый враг хотел напомнить о себе, проходя мимо Васькиного забора.