Глава 73

Белая дверь с матовым стеклом, надпись белым «Реанимация», надпись красным «Не входить» не пугали сержанта. Там, за этой дверью есть то, для чего он жил все эти годы, сохранял силу воли, работал, шутил и грустил по вечерам.

— Одним глазком, и ты пойдёшь домой, договорились?

Петя слабо кивнул, как будто потерял всю уверенность до последней капли. Кто он ей? Не будет ли это сверхнаглостью для него в её глазах, если представить на секунду, что она узнает о его приходе? Хочет ли она его видеть, если представить, что могла бы? Петя не решался открыть дверь.

— Тебе надо сделать это, иначе ты себе не простишь потом, — тихо сказала Нина, почувствовав смятение парня. И он открыл дверь.

Вот оно, то лицо, или это не оно? Нет, сомнений быть не должно, просто он никогда так долго не смотрел на него. Тонкие брови, немного вздёрнутые, как будто удивлены чем-то. Длинные ресницы лежат на щеках, лишь слегка их касаясь. Чуть заметный, ещё такой детский пушок на нежной коже ждал прикосновения, как будто хранил себя для кого-то. Маленький курносый носик, словно затая обиду, слегка нахмурен.

Петя не видел больше ничего, он даже не желал замечать, что голова Оли полностью замотана бинтами, а во рту торчит кислородная трубка. Ему было неважно, что вокруг сомкнутых глаз огромные, будто тёмные озёра, фиолетовые круги, а губы почти белые. Петя смотрел на эти губы и представлял, как они улыбаются, а может быть, даже смеются над его шутками, а он смеётся в ответ, потому что счастлив, надолго, навсегда. Это нежное существо — его, потому что ей дана вторая жизнь, а в этой жизни ей принадлежит ещё одно сердце — его сердце. Пусть она будет жить, ради него, ради себя, ради самой жизни.

— Пора, — прошептала Нина, тронув парня за плечо. — У тебя впереди ещё много времени, и не только в мечтах, поверь мне.

Дверь закрылась, такое далёкое, но такое близкое, почти родное лицо осталось там, за матовым стеклом с надписью «не входить». Обратный путь по подземному коридору. Словно во сне, который когда-то уже посещал Петю, или это было наяву? Он плохо помнил, где и когда это было, очень давно, с ним или с кем-то другим, но одно желание твёрдо закрепилось за ним — чтобы тот ангел, сохранивший свою нежность для того, чтобы жить, никогда не увидел этот коридор.

Ильченко сидел в кабинете, он не мог себе позволить уйти домой. Зелёный абажур настольной лампы освещал лист бумаги, изрисованный закорючками, домиками и дорожками между ними. Маленькие человечки, словно муравьи, населяли этот игрушечный мир на его столе. Вот один смешной человечек, состоящий из нескольких чёрточек и шарика вместо головы, идёт по дороге. А вот этот квадратик с крышей — магазин, возле него есть клякса, сделанная красной пастой, это чья-то кровь. Было на этом рисунке место и для комбината в виде квадрата с полукруглой крышей, и там красовалась красная клякса.

Многие события за последние пару лет, случившиеся в посёлке Тулинском, были запечатлены рукой капитана, почти ничего он не упустил из виду. Даже кражу гусей и белья он отметил зелёной кляксой, говорящей о событиях, которые могли быть результатом конфликта соседей. Давние смерти тоже были тут, они обозначались чёрной пастой.

Что-то беспокоило капитана, он рисовал события последних лет и искал между ними связь, но события — это лишь узелки на нитях, которые могут тянуться из таких давних далей, что уже и не видно начала. Сегодняшняя трагедия имела странности: преступник не взял ничего, он даже не соизволил зайти внутрь магазина. Тогда что это? Месть? Недовольный покупатель или, может быть, пьянчужка, ищущий сто грамм на опохмелку? Но откуда такая жестокость?

Линии исходили от каждой цветной кляксы, но не находили конечной цели, лишь пересекались, хаотично и странно. Ильченко попробовал каждого человечка на рисунке окружить несколькими событиями, которые сопровождали того в жизни. Были тут и свадьбы, и рождения детей, и ссоры, и покупки, а также растраты, ставшие почвой для сплетен. Но ближе к девяти вечера рисунок имел такую паутину разноцветных линий и клякс, что капитан только вздохнул и отодвинул его подальше от себя.

Вдруг раздался звонок телефона, который удивил Ильченко. Он поднял трубку: звонили из больницы, с психиатрического отделения.

— Добрый вечер. Некий Маслик поступил к нам от вас недавно. Вы просили звонить в любое время, если будут изменения в его поведении. Больших изменений нет, зато появилась одна закономерность. Он бредит по ночам, срывается с места, пытается спрятаться.

Его пугает оранжевый цвет, особенно — рыжий. Он постоянно повторяет, как заклинание, проклятия в адрес рыжего дьявола, который пытается его поймать и убить. Так вот, дьявол тут ни при чём, и бред психически расстроенного человека — это как зеркало его прошлого. Пациент боится какого-то рыжего человека, причём, так сильно, что это привело к помутнению его рассудка.

Ильченко положил трубку на аппарат, снова пододвинул свой пестрящий событиями рисунок и открыл выдвижной ящик. Среди нескольких обломанных цветных карандашей он нашёл оранжевый и принялся точить его канцелярским ножом.