Лесничье кладбище

Жил на свете человек,

Скрюченные ножки,

И гулял он целый век

По скрюченной дорожке.

К. Чуковский

Проснулась Дарья Белунина от мысли, что уже везде опоздала. С трудом поднялась и начала совершать некие действия по приведению себя в порядок. Головой старалась лишний раз не крутить. Ох, какая противная там внутри болтается муть… и всё вокруг почему-то провоняло табаком и спиртным. Что-то грохотало и сотрясалось внизу, как будто в доме буйствовал целый полк злобных древних карфагенян. Даша узнала надрывные интонации своего опекуна. Почему он не в офисе? А почему она сама не в офисе? Тёплые лужицы света под окном доложили ей, что солнце ещё не перевалило на другую сторону. Значит, ещё не полдень, но уже где-то близко. Разве можно было так проспать?

И тут Белунина начала вспоминать. И как сбежала из офиса, и шансон под вино, и сушёных кальмаров, и руки в наколках, и «маски-шоу» под занавес. А чего стоили её пьяные признания директору «Каймана»? О, Слава, конечно, не стал бы её осуждать или потешаться над её чувствами. Он всё ей предельно понятно и подробно объяснил. Самое оно. То, что нужно, чтобы поставить жирную точку в так и не начавшихся отношениях.

Воицкий расшумелся не на шутку. А стоит ли вообще выходить? Можно запереться в комнате и дождаться, когда он уедет куда-нибудь, а потом проваляться в кровати целый день с печальным видом. Но, нет. Жалеть себя дальше просто некуда. Нажалелась так, что жалелка отвалилась. Стыдиться вчерашнего ей тоже недосуг. Ну, собственно, и что? С кем не бывает? Ничего криминального. Да, погуляла, имела право. И точка.

Даша приняла решение встретить новый день с гордо поднятой головой. Никто никому ничего не должен. И Даша никому ничего не должна. Она надела самое красивое платье, какое смогла найти — светло голубое, почти выбеленное. Застегнула на шее ожерелье из дымчатого кварца, с плоскими, неправильной формы тёмными камнями. На руку кинула сумочку и жёлтое, яркое пальто, как раз для сентябрьской погоды. Спустилась, свежая, гладко причёсанная, готовая ко всему.

Опекун, до того сидевший в гостиной, теперь вскочил. Увы, не потому, что Дашин изысканный вид произвёл на него такое впечатление.

— До чего дошла! — громыхнул Миша, обращаясь словно бы и не к ней, а к воображаемым сторонним свидетелям. — Её уже пьяную к моему порогу привозят! А что дальше? Сигареты, наркотики, панель? Пожалейте мои седины!

Забыл, наверное, сколько раз он сам заявлялся домой пьяным? Да ещё и с продажными мальчиками в обнимку. Даша бы напомнила. Но сейчас лучше промолчать, памятуя, что споры с Мишей могут и дракой закончиться. А она не в лучшей форме, хоть и бодрилась.

— С бандюками связалась! Когда, где я недосмотрел? Я дал ей всё, что мог — крышу над головой, работу! Хоть бы слово благодарности, хоть бы крупица уважения… She doesn’t give a fuck! Самая умная? А вокруг мебель?

Приговаривая в таком духе, Миша принялся ходить взад-вперёд, яростно пихая всё, что попадало под ноги. Вот отлетела в сторону банкетка, досталось и креслам с бульдожьими лапами, которых Даша окрестила про себя «Чарли и Барни». Но, ничего, они крепкие, видали и не такое.

Дома Воицкий только тем и занимался, что на всех орал — к чертям летели его представительный вид и европейский лоск. И сейчас, с лицом тёмным от негодования, он дёргался и кривлялся, как злобный клоун. Боль в затылке стала невыносимой. Чего ради так орать? Ну, допустим, кое-кто уехал из офиса, не сказал куда, напился в баре. Ужасно, нет мира под оливами! Но никто ж не умер.

Хотя, когда Воицкому нужен был повод? Он и к люстре докопается. Даша привыкла принимать эти бранные потоки, как бодрящий словесный душ, зарядку на целый день. Но только не сегодня. Кажется, голова просто не выдержит и взорвётся. Надежда выпить чашку горячего кофе в этом доме канула в небытие. Где угодно, только подальше от орущего опекуна. Не останавливаясь, она обогнула его и направилась к двери.

— Where the fuck are you going? Я с тобой разговариваю! — он повернулся и тут же последовал за ней. — Вернись сейчас же!

Как только она взялась за дверную ручку, за спиной тут же появилась Аляска. Возникла из глубин особняка, как джинн из бутылки. Куда же без неё.

— Я позвоню, — как можно более примирительно сказала Даша и выскользнула на крыльцо. Вот уж чему она с Мишей научилась — мягко уходить от ответов.

Погода была просто отличной, яркое солнце слепило и припекало. Величественные клёны, как могли, прятали улицу в тени своей листвы, но часть её уже полегла на мостовую. И правда — осень. Даша подивилась этому открытию, словно впервые обнаружила, что мир существует и сам по себе, отдельно от её приключений.

Она бы ещё полюбовалась, неспешно прогуливаясь, но тело нуждалось в еде, и кислые приступы одолевали желудок. Двуликая поняла её с полуслова, открыла дверцу хонды. Первым делом они завернули в «Найтсбридж», где Даша получила большую порцию кофе и рыбный бульон с мелким лучком, всё это в непроливаемых плотных стаканах с трубочками. Пока двуликая вела машину до ближайшей страды, Даша обдумывала, куда бы ей поехать. Хотелось побыть вдалеке от людей, и в то же время в месте достаточно привычном.

— Эй, ты, гордость вивария… говори, куда поедем?

Аляска пожала плечами. Даша вспомнила, что обижена ещё со вчера на эту предательницу.

— Тогда скажи мне вот что — зачем ты вчера позвонила Калинину?

— По инструкции. На подобный случай.

— На какой такой случай?

— На случай, если ты будешь в опасности.

— Ну и дура. Там кто угодно был в опасности, только не я.

Пожалуй, стоит заметить, что Даша немного покривила душой. Подозрительная компания, плюс Дашина полная невменяемость однозначно склоняли её шансы в сторону неприятностей. Но весь вчерашний фестиваль с бойцами «Каймана», и оперативным захватом никому не нужной пивнушки, казался ей исключительно личным унижением.

— Короче, подставила ты меня своим звонком.

Сидя ровно, как пионерка на линейке, двуликая вела их маленькую хонду.

— У нас, у людей, принято извиняться. Что молчишь? Знаешь, что такое «накосячить»? Это вот то, что ты вчера сделала, тупая стукачка. Хотя, в твоём случае, не «накосячила», а «налажала».

И снова Даша испытала некоторое злорадное удовольствие, обзывая двуликую. Надо же. А думала, что давно уже приелась эта забава. С другой стороны, это же простой хакиб, в грязном питомнике выращенный. Вряд ли она способна понять хоть половину Дашиных речевых оборотов.

— Ну, чё ты сидишь, морда тяпкой? Вообще не сечёшь поляну, да? Смотри по фактам — сорвала с места кучу народа, заварила кипиш! — подражая вчерашним «дружкам», заводилась Даша. — А если б они там все друг друга перестреляли?

Аляска даже не повернулась, не сочтя нужным отвлекаться от дороги. Хотя, немного помолчав она вдруг произнесла:

— Ну, и разит же от тебя.

Вот вам и речевые обороты.

— Неплохо! — согласилась Даша, не сдержав смешка. — Уязвила. Всё верно, так у нас, у людей, принято.

Она отсалютовала пустым стаканом. Каждый раз настроение неизменно поднималось, стоило развести Аляску на ответ «не по инструкции».

— Куда теперь? — спросила двуликая. Они уже успели дать неслабого кругаля по городу, и вопрос прозвучал весьма своевременно.

— Предлагаю… — задумалась Даша, — смотаться на Лесничье. Ты как?

«Лесничьим» называлось кладбище. Даша могла бы сказать, что любит это место за тишину и таинственность, за странные узоры Канвы, которые можно встретить только там. Если бы не было столько с ним связано личного. Она давно не навещала своих, а сейчас самое время, учитывая, что Миша грозится со дня на день отправить её в Англию.

— Поедем, куда скажешь.

— А мне твоё мнение интересно, — нажимала Даша.

Они обе знали, что кладбище для хакиба — это место, где можно раздобыть хоть немного энергии. А всё из-за диверсов, которые там оставлены безутешными родственниками. Это, конечно, мелочь, жалкие обрывки минувших эмоций, лохмотками повисшие над кладбищенской землёй. Но, как известно, с миру по нитке, голому рубашка.

— Только скажи, — подталкивала Даша. — Мне, конечно, и самой надо. Но решение — за тобой. Да или нет?

Она его получила, еле заметный кивок.

Машину не удалось подогнать к воротам как обычно. Всё потому, что торговок становится всё больше, а теперь появился ещё и ларёк с яркой надписью «Живые цветы». Да уж. Вместе с Аляской они бродили по рядам, пока Даша не увидела их — винного оттенка хризантемы с большими мохнатыми головками. Тётя-казашка, приросшая к табурету, не вставая, выдернула букет из ведра и протянула его девушке.

Стоит пройти под воротами, стрельчатой аркой с коваными узорами, как пространство начинает терять реальность. Слишком много тут Канвы, она здесь обретает почти осязаемую плотность. И покойники не при чём. Это душевные страдания живых наполняют кладбище своей густой как паутина сетью. Печали, тревоги и прочие переживания накапливаются там веками, повисают обрывками пережитого. Кое-где паутина становится такой плотной, что превращается в сгустки-фантомы. Даша не видела в них никакой для себя опасности, но держалась на всякий случай подальше.

Кому бояться нечего, так это Аляске, она шла, наматывая паутину на свою ауру, как сладкую вату на палочку. Остатки диверсов — любимое лакомство хакибов, если не считать свежих, из живых ещё людей выдранных эмоций… Глазки у Али опасно блестели, она даже облизнулась, будто голодная собака. Но ничего, пускай крохи подбирает. Кладбище для неё — хоть и небольшая, но не лишняя подпитка, глоток воды для страждущего. А всё прочее, венки, обелиски, побитые дождями кресты вряд ли имеют для оборотней хоть какое-то значение.

Солнечный свет тем временем золотил прогалины, густо заросшие барвинком. Они прошли мимо часовни, две старушки набирали воду. Позеленевший медный кран выдавал им воду недоверчиво, обдумывая каждую каплю. Ещё одна бабулька мела старую булыжную кладку, медленно, шу-у-у-урх, шу-у-у-урх… Глазками своими паучьими сверкала из-под платочка. Аура её давно потеряла форму, заплыла уродливыми складками разочарований. Внешне-то бабулька о душе, о горнем думает, а на самом деле — о двух нахалках разодетых, бессовестных. А почему бессовестных? А потому что поскромнее надо быть на кладбище, потише, да пожиже. А то вон, одна — в пальто канареечном, коротеньком, и даже и не понять, надето там под ним хоть что или вовсе ничего. Только ноги тощие в прозрачных колготках торчат… Отстудит себе задницу, будет знать. А вторая — коза в джинсе, прости Господи, смотрит странно, наркоманка, наверное. Руки в карманы — как у себя в подворотне, а не тут, в приюте печали христовом...

Может, и не в точности так бабулька думала, но ход её мыслей был Даше прекрасно виден. Ибо таких, неуспокоенных по жизни бабулек, повсюду водилось в достатке. Бредут, ежеминутно крестятся, но не под ноги, а в себя смотрят, в своей желчи варятся. Потому и двигаются медленно, как во сне, и не в настоящем живут, а в своих воспоминаниях, старых обидах. Не поймёшь — человек, или фантом? Не по себе как-то от этого, и лишний раз им на глаза показываться не хочется — тоже есть риск чего-нибудь схлопотать. Может, не проклятие родовое, но лишай на пятке — запросто. Зато покойники тихо прели в своих могилах, и, кажется, не сулили никаких неприятностей.

Часовня осталась позади, две девушки, с виду сёстры, петляя и углубляясь, шли по царству усопших. Воздух был чистый, для Дашиной головы целебный, живых вокруг больше не наблюдалось, и день обещал стать хорошим. Мягко пружинила под ботинками влажная тропинка, пропитанная тёплыми сентябрьскими осадками. Аляска — рядом, за своими шагами её, будто тень, и не слышно. Ветер шелестел обёртками выброшенных на мусорную кучу букетов.

Подходя к знакомой оградке, Даша в который раз отбила звонок от Калинина. Зачем он звонит? Вчера они сказали друг другу достаточно. Те слова, в которых она нуждалась, по телефону не говорят. А больше она ничего слушать не желает. Даша приняла решение, она уедет в Лондон, как того хочет её опекун, и прощальные церемонии совершенно ни к чему.

Скрипнула символическая калитка, сминая нападавшую листву. Даша присела перед чёрным гранитным камнем, уложила свой пышный букет.

— Ну, привет, мои хорошие.

Провела рукой по именам и датам, выбитым простой гравировкой. Может подкрасить, чтобы поярче? Администрация закрывается рано, и теперь уже поздно, но завтра она обязательно позвонит.

— Вот я пришла, — тихо говорила она. — Вроде как попрощаться. Уеду ненадолго, не скучайте.

Ей всегда казалось, что следует говорить что-то совсем другое, давать клятвы и обещания, словно родители — это какие-то ушедшие боги. Ей хотелось им угождать, будто это что-то изменит. Словно, они могут вернуться, если Даша покажет себя с лучшей стороны. Но что? Что ещё им пообещать? И в стылой земле, хранящей бесчисленное множество останков, нет ничего от её мамы и папы, только слабый след их ауры, слабее, чем тот, что человек оставляет на чашке кофе. Даша наглухо закрылась от Канвы, чтобы не видеть, не чувствовать даже этого.

Наверное, пора. Она окинула взглядом небольшой их участок, раздумывая, что ещё можно сделать. Могилки содержались в чистоте, а новый букет лежал кричаще красивый.

— Тётя, дай денежку… — послышалось в стороне.

К ним через кусты продрался цыганёнок лет десяти, в кожанке. Он тянул щепоткой ладошку и обращался к Аляске. Откуда он только взялся? Даша с беспокойством подумала про свой букет и про то, что долго он тут не залежится. Обломать стебли? Утащат ведь такие, как этот, «местный».

— Дай денежку, большую, бумажную, я тебе спляшу! — бодро затараторил мальчишка, подходя к двуликой.

Аляска не ответила. Вместо этого глаза распахнула широко и зачем-то села, цепляясь за оградку. Но пальцы разжались и девушка-оборотень нелепо завалилась в репейник. Любая проходящая мимо бабулька сказала бы «наркоманка». А мальчишка, обронив какой-то предмет, дунул с места во весь опор.

Даша подскочила к двуликой.

— Ты чего? — тормошила её Белунина. Но в траве увидела то, что выбросил цыганёнок. Амулет. Гладко вытесанный из мягкого дерева кинжал. Совершенно бесполезная в обиходе вещь, если не знать, для чего он. Но кто дал мальчику амулет? А тот, кто хотел встретиться с Дашей наедине.

Девушка растерянно оглянулась. И только сейчас заметила его, он сидел на скамейке подле одной из соседних могилок. Неподвижно, как изваяние, кладбищенский ангел. Словно был там всё время.

— Извини, я не нашёл другого способа, — сказал ей брат.

Даша сунула руку под куртку Аляски, нашарила кобуру, вытащила пистолет, не отрывая от него глаз.

— Вот как? — Данила терпеливо улыбался. — Я думал, мы для начала поговорим.

Если бы он хотел её остановить, она бы не успела даже ремешок отстегнуть. Даша направила невозможно-тяжёлый ствол на брата. Озноб накатывал волнами.

— Предохранитель, — сказал Данила, наблюдая за её занятием.

— Что ты здесь делаешь? — спохватившись, девушка тут же привела «пм» в боевой режим.

— То же, что и ты. Пришёл проведать наших родителей.

— Моих родителей.

Данила поднялся. Костюмчик бесхитростный, под пиджаком виднелась синяя, некрасивого оттенка рубашка. На скамейке остался дешёвый рюкзак и джинсовая кепка. И никакой не ангел, а так, продавец мелкой бытовой техники. Или курьер. Но Даша-то знала, что эта служба умеет доставлять только смерть. И парень перед ней, лёгкий и статный, с приятными манерами — страшный подкидыш, убивший её семью. Думали, птенец, а вылупился ящер. Крякать научился, как все, а голод утоляет… как положено хищникам.

Но всё равно она его не боялась, нет. Только не после Дворца. Главное, чтобы снова не сбежал. Он не должен уйти, не в этот раз.

— Стой, где стоишь! Только дёрнись, и я выстрелю.

Даша будто не своими словами говорила, и сама не понимала, что за странная фраза вырвалась, и что дальше? Хотелось посмотреть на всё со стороны, как на картинку, и подпись прочесть. Подробно-пояснительную. На первом плане, мол, это, а на заднем — то… Надо что-нибудь придумать. Надо собраться.

— Слишком далеко, — произнёс Данила, и направился к ней. Он вовсе не торопился убегать. И, глядя на то, как он приближался, кровавый хищник с вечно приветливой, чуть смущённой улыбкой, Даша по-настоящему ужаснулась. Он шёл на неё, и она не выдержала.

— Не приближайся, урод!

Данила снова сделал шаг. Резкий, нарочный — и всё случилось само собой, она напряглась, всё тело — как рычаг, и палец надавил на спуск. Чуть не оглохла, от испуга снова выстрелила. Сердце так забилось, что, кажется, она пошатнулась в такт очередного удара. А Даня зачем-то встал на колени. Не далее как вчера перед ней тоже стояли на коленях. То был душевный порыв. Но в этот раз она просто удачно попала.

Её брат смешно дёрнулся, наклонился вперёд и упёрся руками в землю. Тяжело выдохнул, по телу прошла судорога.

Даша осторожно заглянула в Канву, заранее понимая, что там увидит — аура белого хакиба кипела и съёживалась, опалённая начинкой заряда. Она не представляла, что мог бы чувствовать живой человек, если бы такое сотворили с ним. Девушка сморгнула не то слёзы, не то испарину и заставила себя подойти ближе. Её брат не был способен кинуться на неё и вырвать ей горло. Он не мог даже подняться. Неужели секунду назад она его боялась? В грязную лужицу капала густыми длинными каплями его кровь. Даша не помнила, чтобы когда-либо видела его кровь. Слишком быстро затягивались раны, осыпаясь белой, похожей на детскую присыпку, пылью. Она опустилась рядом с ним.

— Сильная штука… — чужим, низким голосом пробормотал Данила. — Сильная… но мало.

Всё стало очевидно до блеска. Он пришёл заплатить по своим долгам. Он всё устроил. Чтобы она могла отомстить. Слёзы бежали по её лицу, не спрашивая, опустошая, уводя последние силы. Данила сделал длинный прерывистый вдох, поднял на неё глаза, и сел, как мог. Под пиджаком расплывалось тёмное пятно, но он будто бы совладал с собой.

— Всё в порядке. С первого раза редко получается. Целься в голову. Давай.

— Нет…

— Тебе станет легче. И мне...

То, что оборотню сейчас тяжело, сомнений не вызывало. Он, наверное, впервые с раннего детства оказался настолько беззащитен. И в то же время свободен от себя второго, хищного. Хлеставшая кровью рана, потемневшие от боли глаза — цена этой свободы. Даша кусала губы в бессилии, отчанно желая прекратить его страдания, но как? Фиксаж работал отменно, не позволяя оборотню совершить переход. Смола тамариска, каким-то шаманом заговорённая ещё в позапрошлом столетии. Как у ней только срок годности не вышел? Ни малейшего фона не давала в Канве. А ведь Даша не верила, что эта штука вообще сработает. Теперь убедилась? Вздрогнула, когда он коснулся её плеча.

— Не бойся. Скоро здесь будут твои друзья.

— Мои… они тебя… — Даша запнулась. Что она собиралась сказать? Что эти «друзья» станут держать его взаперти? Что им нужна его кровь? Что боль, которую он получил с первой порцией тамариска, теперь будет сопровождать его всегда? И нет ничего хуже, чем клетка?

— Я знаю. — мягко сказал ей брат.

Она простила его. Она давно его простила, просто не хотела себе в этом признаться. И теперь она не может с ним поступить вот так, отдать Охотникам. У них на него долгосрочные планы — белый хакиб послужит на благо праведного дела. О, его хватит надолго. Клетка, кошмар его детства, их общий кошмар, навсегда… Воображение рисовало страшные картины, они смешивались с реальностью, с Канвой и застрявшим в ней чужим отчаянием. Незаметно подкрался туман, оставив ей жалкий островок видимости. Странный, идущий будто из глубин земли сквозняк, тянул из Даши последние крохи тепла.

— Я помогу… — решительно сказла Даша, пытаясь разбить сковавший её холод. — Сейчас вызовем такси. Я спрячу тебя.

— Твоим друзьям… это не понравится, — возразил Даня, сипло выдыхая каждое слово.

— Они тебя не получат! — заявила она и даже вдруг поверила в это. Девушка оглянулась на неподвижную Аляску, посмотрела вокруг, кажется, никого, кресты и рябины в молочной дымке. Они смогут уйти. Вспомнила про то, что до сих пор держит в руках оружие. Ничего, вдруг понадобится. Пробовала засунуть его в карман, а карманы-то фальшивые, надо же. — Сейчас… Мы что-нибудь придумаем. Ты даже не знаешь, сколько всего я теперь умею! Я тебе помогу, понял?

— Пожалуйста, помоги мне, сестрёнка. Просто… закончи всё это.

Она уставилась на него, оторопев от понимания. Ожидая, пытаясь прочесть по его лицу что угодно, только не это. Но человеческие эмоции никогда ему не удавались. Рассеянный взгляд, полуулыбка — единственная в его наборе маска. И снять её он, наверное, не способен. Даже под натиском нечеловеческой, выворачивающей наизнанку боли. Его мучения пронизали Канву насквозь. Любой бы на его месте умолял «закончить всё это». Данила напрягся, переживая новый приступ, менявший его ауру, терзавший его тело. Там, внутри бился зверь, попавший в западню. Он не мог умереть и не мог сделать переход.

— Прошу тебя… у меня не будет другого шанса. Это не так просто, как кажется.

Даша автоматически кивнула. Её колотила дрожь, руке хватало сил держать пистолет, но поднять его уже не получалось.

— Ну, ничего…

Он совсем выдохся после всех этих речей. Впервые узнал, что такое раны и как трудно бывает говорить. И тогда он положил свою руку на её, успокаивающе погладил. Его пальцы были измараны в крови и трухе, но она подалась этой ласке. Расслабилась. Пристально глядя в её глаза, словно не было ничего важней для него в этот момент, чем запомнить её черты, он вытянул пистолет из маленьких скрюченных пальцев. Нежно вытянул, провернул как фокусник, приставил к своему подбородку. Даша вскрикнула, так ничего и не успев сделать, зажмурилась.

Но выстрела не услышала, только глухой стук удара. А сама вдруг оторвалась от земли, её подхватили, куда-то передали. Даша закричала, но чьи-то пальцы в грубых перчатках накрыли её лицо плотной маской со сладким запахом. Она дёрнулась, но её удержали. Всё стало постепенно расплываться. На дорожке из мокрых листьев лежал её брат, застыв, как опрокинутый манекен. Вокруг двигались словно в танце смутно знакомые фигуры. Небо над кладбищем стремительно темнело. Даша потеряла сознание.