Особый пациент

…А внизу

Под сосной,

На поляне

Лесной,

Ощетинившись,

Волки сидят…

К. Чуковский

За окошком чирикали от счастья воробьи. Юная пациентка сидела на стуле в кабинете заведующей. Елену Игнатьевну срочно вызвали на совещание, а Даша спокойно, равнодушно дожидалась её возвращения. Собственно, после вчерашнего аминазина она вообще ни о чём не волновалась. Да и зачем? Всё, что ей сегодня предстоит, это очередной, бесполезный разговор, новая неудачная попытка Елены Игнатьевны влезть в её, Дашину, голову… Хотя, почему неудачная? Разве Даша не начала, пока ещё мысленно, соглашаться с тем, что она и вправду больна?

Девушка немного приподнялась, чтобы выглянуть в окно. Из Дашиной палаты видно только унылую хозяйственную часть, где то и дело снуют санитарки с тюками грязного белья. А из кабинета заведующей виден весь больничный двор, с позеленевшими клумбами, с белыми свежеокрашенными бордюрами. Обычные, н-о-р-м-а-л-ь-н-ы-е больные гуляют там и встречаются с родственниками.

— Сиди, Белунина… Нечего там высматривать, — сразу отреагировала санитарка Галина, приставленная наблюдать за Дашей, пока не вернётся заведующая.

Девушка послушно опустилась на стул. С Галиной лучше не спорить. Можно только помечтать о прогулке на свежем воздухе, слушая птичий щебет, наполняющий комнату через раскрытую форточку.

Весна в самом разгаре и у всякой живности случается обострение хорошего настроения. А где-то Дашины одноклассники в поте лица готовятся сдавать экзамены. Когда она последний раз сидела за родной партой? Месяц назад? Или два? Даша потеряла счёт времени. Здесь, в психиатрическом отделении, не отличить один день от другого. Они сливаются в тонкий ржавый ручеёк, бегущий из протекающего бачка. А если тебя угораздило провиниться, и тебе вкололи галоперидол, то сутки или все трое выпадают из жизни просто бесследно.

Конечно, Даша, будучи девушкой неглупой, быстро поняла, что, чем меньше привлекать внимания, тем легче переносить своё «лечение». Лерка, имевшая не одну «ходку» за плечами, просветила её, что к чему. Схлопотать внеплановые процедуры тут проще простого… Не согласен с диагнозом? Споришь с врачом? Или, упаси господи, побег устраиваешь? Добавят тебе столько процедур, сколько понадобится, пока не успокоишься. А всё, что прописали, заставят принять, как ни крутись.

Поэтому и к новеньким особое внимание. Ну не хотят они режим соблюдать! То таблетки выплёвывают, то в решётке окна застревают, пытаясь вылезти наружу. Таким «уклонистам» очень быстро объяснят, с какого конца редьку есть… Медсёстры своё дело знают, глупой уловкой их не возьмёшь. А разве что-то умное может прийти в голову, если от таблеток времена года путаешь?

Вот и Даша успокоилась. Ей было слишком плохо, чтобы осложнять себе жизнь ещё больше. От побочных эффектов у неё челюсти сводило так, что она сутра своё имя выговорить не могла. К обеду немного отпускало. Но тут поджидала другая напасть — тушеная капуста, от которой Дашу с непривычки мучало расстройство. Единственный побег, о котором она могла думать — по коридору и до туалета, и было плевать, что он открыт всеобщему взору. С памятью тоже начались проблемы, Даша могла вспомнить, в какой последовательности стояли учебники на полке её брата, но она не помнила, что ела на завтрак. Несмотря на то, что каждый раз была пшёнка.

Она по-прежнему видела чужие чувства, но никак не могла на них повлиять. Она доводила себя до изнеможения, пытаясь в очередной раз ухватить за ниточку чьих-то эмоций, но от былой силы не осталось и следа. А собственная аура обрастала постепенно сине-лиловыми спутанными комьями ненависти. К санитаркам, к Елене Игнатьевне, к своему бессилию… И особенным ярким цветом полыхала её ненависть к брату. Это синее, едкое, как пламя газовой горелки, чувство постепенно заволакивало окружающую реальность, затягивало. Неужели, так и сходят с ума?

— Та-ак… Ну что, дружочек? Как ты себя сегодня чувствуешь?

Даша едва ли голову повернула на голос Елены Игнатьевны. Молодая заведующая бойким шагом прошла к своему столу и села в удобное офисное кресло, которое плавно под ней спружинило. Это кресло было самой роскошной деталью интерьера. Обстановка кабинета больше напоминала приёмную детского терпевта в какой-нибудь бедной районной поликлинике — несколько игрушечных машинок на полке, пару горшков хлорофитума с поникшими листьями, старый стол. На стенах, вместо плакатов о здоровье — рекламные брошюрки. На полу давно потерявший цвета линолеум, в который Даша упёрла свой взгляд, не желая смотреть на заведующую. Ей был противен даже аромат её новых духов.

— Галя, ты иди, мы тут сами с Дашей поговорим, верно, дружочек?

За спиной с лёгким стуком прикрылась дверь — рыжая санитарка, гроза отделения, выскользнула как мышка.

— Ну что ж, — начала Елена Игнатьевна, — у меня для тебя есть одна хорошая новость. С обострением твоего психоза мы справились. Надеюсь, больше нам не придётся о нём вспоминать.

Даша хмыкнула и, не выдержав, бросила на женщину колючий взгляд из-под отросшей чёлки. Как тут не удивиться самообладанию заведующей — она умеет нести чушь с таким серьёзным выражением на румяном, подкрашенном личике. Хотя, ей-то что? Она нарисует в Дашиной истории болезни, что хочет, выйдет из этого кабинета, из этих, воняющих плесенью коридоров, спустится с крыльца и сядет в свой немецкий автомобиль. И поедет домой. Там, в привычном уюте, вкусно поужинает. Она явно об этом и думала, если судить по её ауре. Неспешное переплетение нитей, обычное желтоватое свечение, как у человека, чьи мысли заняты приятными бытовыми мелочами. Правда, мелочи бывают у всех разные, у кого-то — список покупок на выходные, а у других — усмирение строптивых пациентов.

Да они обе прекрасно знали, что значит «обострение психоза». Это реакция здорового человека на то, что его держат в психушке, лишив его всех возможных прав.

— Но, к сожалению, у нас впереди ещё долгий лечебный процесс. — Тут Елена Игнатьевна сделала драматическую паузу, чтобы убедиться, что Даша внимательно её слушает.

Да, чёрт возьми, Даша не смогла скрыть своего смятения — какой ещё «лечебный процесс»?

— Но… Вы же только что сказали, что острый психоз… что справились?

— О! Ты, наконец, проявила интерес. Что ж, это хороший знак. Думаю, полгода, год и мы поставим тебя на ноги.

— Как полгода? Вы же говорили — две недели… А прошло уже… Наверное…

Даша опустила голову, она не могла справиться с элементарным счётом. Заведующая покачала головой.

— Даша, ты перенесла слишком большую травму… С твоими родителями случилось такое несчастье, а твой брат исчез, пропал без вести.

— Он не исчез, он убил моих родителей и сбежал!

— Ну, конечно… Он ведь у нас оборотень, верно, Дашенька?

Даша прикусила губу. Проклятый опер, конечно же, он всё рассказал заведующей, несмотря на Дашину просьбу. Наверное, думал, что поступает как лучше.

— Видишь ли, дружочек, твоя болезнь оказалась гораздо опасней, чем мы думали. Она коварно залегла в глубинах твоего сознания и подтачивает твоё душевное состояние изнутри.

— Но я не больная! Как-то ведь я могу это доказать? Есть же специальные комиссии?!

Даша чуть не вскочила со стула, но вовремя остановилась. Только бы не дать повод… Лерка говорила, это важно. Главное — не давать повод! Но леденящий туман Дашиной злости сгущался, растворяя остатки воли.

— Дашенька, комиссия уже вынесла заключение… На данный момент ты признана недееспособной. И опеку над тобой возьмёт Астаховский интернат… По крайней мере никто кроме них пока не подал в суд соответствующие документы…

— Но как? Они меня даже не видели?!

— А зачем? Суду достаточно истории болезни и моего мнения.

— И что же вы им сказали?

— Что тебе ещё рано покидать больницу. Учитывая твои суицидальные наклонности, тревожность, нарушения адаптации… Было бы преступно… — с чувством ответила заведующая. — Я ещё раз повторю — было бы преступно лишать тебя права на лечение. Да, дружочек, нам понадобятся все твои силы. Вся твоя воля к здоровью. Так что постарайся сохранить позитивный настрой.

— А потом? Что со мной будет потом?

— Как обычно в таких случаях — тебя переведут в Астаховку. Но тебе не о чем беспокоиться, там хорошие условия.

— Но почему? Зачем меня куда-то переводить? Я ведь почти совершеннолетняя, значит, могу вернуться домой, в свою квартиру!

На самом деле, как только Даша себе представляла, что вернётся туда, где всё произошло, её тело отзывалось болью, словно придавленное тяжелым камнем. Но то, что говорила заведующая, совершенно никак не умещалось в сознании.

— Даша, семнадцать тебе или двадцать — не имеет значения, если ты признана недееспособной. А после решения суда твоей квартирой будет распоряжаться глава интерната, им же нужны деньги на твоё лечение и содержание.

Сердце девушки грохнулось мёртвой птицей, и провалилось куда-то вниз. Ей только что, как маленькому ребёнку, терпеливо объяснили, что она останется на попечении государства ещё на полгода. На год. А может, навсегда. Чего тут непонятного? Она же опасна для себя и для окружающих. Не способна адаптироваться. Не отвечает за свои действия.

Даша встала, и комната перед ней качнулась. Окно заманчиво раскинуло свои солнечные объятия. Ну и что, на нём решётка. Можно просто раствориться в весенних лучах и проплыть между железных прутьев облачком цветочной пыльцы, навсегда покинуть это место. Её брат легко бы с этим справился.

— Что с тобой, дружочек? Тебе плохо? Галя! Немедленно сюда! Галя!

Заведующая почему-то побледнела, кажется, плохо сейчас станет ей. Чего она так испугалась? Неужели Даша, жалкая тощая девочка с копной немытых волос могла её напугать своим видом? Рука нащупала деревянную спинку и потянула. Надо же, стул оказался очень лёгким. Даша смотрела, как он летит, поворачиваясь в воздухе, а Елена Игнатьевна с перекошенным ртом наклоняется в сторону. Но деревянная ножка с облупившимся лаком всё равно задевает её по лицу и, наконец, стул врезается в окно. Стеклянный водопад обрушивается вниз, яркие брызги скачут по подоконнику, мелодичной дробью стучат по отопительной батарее. Даша тянет ладони навстречу солнцу, она готова.

Топот ног, крики, пятна крови на халате заведующей. Кто-то заламывает ей руки, кто-то вгоняет под кожу иглу и Даша, наконец, растворяется, плоть и вес покидают её.

Тепло. Солнце приняло её в себя и уносило всё дальше, мерно покачивая на золотых волнах.

— Ааа-а… Ааа-а…

Наверное, это длится уже вечность. Но времени не существует для облаков.

— Ааа-а… Ааа-а…

Лёгкое покалывание, словно ветер ударил песком. Ещё и ещё. Тучи песка поднимаются выше, поглощают собою свет. Темнота гудит и бушует.

— Аа… а!

— Даа-ша!

— Даша!

Имя… Это её имя. Темно. Открыть глаза? Неяркий свет падает из коридора. Ночь. Она в своей палате. Все, наверное, спят.

— Ну, просыпайся, Дашка…

Светлое пятно замаячило над Дашей и она узнала в нём Леру.

— Что случилось? — с трудом выговорила Даша и закашлялась от сильной сухости в горле. Захотела приподняться, но не вышло. Она снова была привязана к кровати.

Лера вздохнула.

— Ну же, Лера?

— Дашка, тебя завтра переводят…

— Куда?

— А куда переводят, если врачихе стулом в табло захерачить? — с обидой в голосе прошипела подруга. — Конечно, в острое!

Даша застонала. Это был не сон. Она ударила Елену Игнатьевну стулом и разбила окно. И не улетела никуда золотым облачком.

— Ты б её видела, она ж как слива… Ты ей пятак сломала, без вариантов… На работу месяц не выйдет, — Лера фыркнула, но тут же сменила тон, — вот только чем ты думала, Дашка? Ты же теперь её личный враг намбэр уан! Ох, что ты наделала…

Лера была абсолютно права. Худшего положения и не придумать. Перевод в острое отделение — это конец. Тамошние обитатели — хуже животных, и отношение к ним соответственное.

— Что мне делать, Лерка?

Девочка наклонилась и обняла Дашу без слов. Она ничем не сможет ей помочь. Неизвестно, увидятся ли они вообще. Отпустив подругу, Лера всё же сказала:

— Не слушай их, вот и всё. Поняла? Они тебя спецом разводят, чтоб ты психанула. На понт берут. А ты не ведись. Они покошмарят, да и оставят в покое. Главное — зубы не показывать, не злить.

— Она сказала, что меня в Астаховку заберут…

— Ну и радовалась бы! Я ведь тоже оттуда, забыла?… Ох, Дашка.

— Но я же нормальная…

— Ага… Только дура. Директор Астаховки — это же подельничек нашей Игнатьевны. У них всё схвачено — чем больше «больных», тем больше они бабла за нас получают. Тебя тут маринуют дешёвой химией, а по карточке — дорогой курс лечения проводится. А всё твоё имущество — сама понимаешь… Или ты думала, Игнатьевна на мерсе катается — на зарплату свою? Сюда попала — сиди, как мышь. Я же тебе говорила. Тогда есть шанс мозги сохранить. Если пожалеют.

Даша заплакала, а Лера пристроилась рядом, обвив рукой её бок. Скрипнула металлическая сетка, и в ответ на это с ближайшей койки сразу последовали рычание и хырканье. Фатима опять забеспокоилась. Дарья беззвучно проглатывала рыдания, стараясь унять их, чтобы окончательно не разбудить соседку.

Они лежали довольно долго, и Лера вытирала концом одеяла Дашины щёки от слёз. Потом гладила её затёкшие руки.

— Ничего, ничего… — шептала Лера своей засыпающей подруге. — Всё будет хорошо. Но ты смотри, больше не глупи. А если уж за стул схватилась — то бей так, чтоб насмерть, поняла? Чтоб с концами…