Политика невмешательства

Свое начальство Серафима Петровна уважала, но держалась от канцелярии как можно дальше. И хоть была она на хорошем счету у курирующего больницу Градо Начала, злоупотреблять его покровительством не хотела, немало доносов на Серафиму под сукном его стола лежит.

Только сейчас нужен взгляд свыше, все ее прозрения заканчиваются пыльными зеркалами и переплетением нитей, схожим с паутиной. Находясь в картинке, она не видит ее целиком.

На приём к начальнику службы судебных приставов по центральному округу Михаилу Гавриловичу Архангельскому формально можно записаться через сайт госуслуг, другое дело, что добиться встречи с ним простым смертным невозможно. Серафима всего дважды была на аудиенции у Архангельского, первый раз в тридцать седьмом году ушедшего века, тогда Михаил Гаврилович служил в народном комиссариате, она просила за сына, обвинённого в умышленном убийстве. Под ножом хирурга Карпова скончался известный партиец. Все знали о слабом сердце партийца, о малых шансах на успех, но кто-то решил подсидеть заведующего отделением и накропал: «Враг народа Карпов И.И. намеренно зарезал члена партии» Михаил Архангельский тогда помог, анонимку из дела убрал, стукачу память стер. Сын Серафимы перевёлся в другую больницу и оперировал дальше.

Тем же днем, после разговора с хранителем Павлика, Серафима оставила в Интернет-приемной fssp.gov.ru заявку на личный прием, секретарь Архангельского перезвонил через полчаса, вежливо уточнил детали и подтвердил время встречи.

Центральное управление службы судебных приставов находилось недалеко от бывшего Дома Моды на Кузнецком мосту. Помнится, в шестидесятых годах прошлого века только ленивые не поднимались по брусчатке, чтобы поглазеть на витрины ЦДМ и его знаменитых моделей. А прорваться на показ удавалось единицам. Серафиме в то время благоволил председатель больничного парткома, он достал билет на дефиле «кремлевского оружия» Регины Збарской.

Сколько воды утекло с тех пор.

Серафима приехала на Театральную заблаговременно, но сразу на Кузнецкий мост не пошла, прогулялась в сквере Большого театра, у празднично убранных витрин центрального универмага, репетируя разговор. На входе в управление предъявила паспорт и в сопровождении вежливого охранника поднялась на второй этаж. Охранник передал ее в руки не менее вежливому личному референту Архангельского. Молодой человек по имени Алексий, чернявый, кареглазый, высокий и худой как трость, одетый в гражданское, взял ее пальто, шляпку и указал на дверь с латунным номером «8».

— Вас ожидают!

Серафима переступила порог.

Главный судебный пристав имел на удивление скромный, обитый бежевым шелком кабинет, где умещались рабочий стол из красного дерева, стол для переговоров на шесть персон, кожаный диван и рядом с диваном бар на колёсах с коллекцией армянского коньяка. Через окна, выходящие на пешеходную мостовую, не проникало ни звука, задернутые гардины из плотной ткани не пропускали ни единого солнечного луча, за терракотовую ткань не проникало даже время. Кабинет номер «8» жил в собственной реальности.

На столе пристава кроме компьютерного дисплея стояло несколько телефонных аппаратов, все современные и только один древний с дисковым набором и трубкой-коромыслом — круглосуточная связь хозяина кабинета с миром людей и миром иным.

Отсутствовала одна логичная деталь — портрет президента и присутствовали две совершенно нелогичные — там, где в кабинетах чиновников по обыкновению висят первые лица государства, красовалось «Сотворение мира» Микеланджело Буанарроти, а над головой хозяина крутились, нежно позвякивая, восемь бамбуковых трубочек — китайская музыка ветра.

Михаил Гаврилович почти не изменился с тридцать седьмого года. Тогда он носил круглые очки и бородку клинышком — «а ля Калинин», сейчас на горбатом носу сидела брендовая оправа, вместо клинышка красовалась эспаньолка, он стал похож не на «всесоюзного старосту«, а на модного стилиста. За сто лет Михаил приобрёл лишь прядь седых волос в смоляном чубе, это был высокий, широкоплечий здоровяк, с пронзительными синими глазами, с крупным кавказским носом, сжатым в неподкупную линию ртом, любитель французской кухни, русского балета, итальянских оперных арий и редких по красоте женщин, с коими он никогда не делил ложе. В его обществе побывали многие светские львицы, начиная с жен членов парткома, заканчивая прекрасной половиной дипкорпуса.

Многие дамы влюблялись, но безответно, вылитое из стали, всегда холодное сердце Архангельского не отзывалось на их призывы, оно служило краеугольному закону этого мира — свободе выбора и сдерживанию вселенского хаоса.

Во избежание пересудов Архагельский не раз менял служебные структуры, туманил бывшим коллегам глаза, стирал память. Долгая жизнь требовала маскировки.

— Здравствуйте, дорогая Серафима Петровна, сколько лет, сколько зим?

Михаил Гаврилович вышел из-за стола, приветствуя гостью. В графитово-черной форме с зелеными лычками и сверкающими золотыми звездами на погонах он выглядел более чем внушительно.

— И Вам не хворать, Владыко. Восемьдесят два года утекло с нашей последней встречи.

Рядом с великаном Архангельским Серафима казалась ребёнком. Чтобы не смущать даму диспропорцией судебный пристав предложил ей стул, скинул китель на диван, и занял место за рабочим столом.

— Обойдемся без официоза. Так чем можем быть полезны? Вы намекали на срочное дело.

Серафима долго готовилась к разговору, собирала газетные статьи, ссылки на публикации в сети, репетировала у фонтана, бездоказательно говорить о самоубийствах детей она не имела права.

Архангельский слушал ее не перебивая, на его породистом лице не дрогнул ни один мускул, когда Серафима говорила о жестокости и изощренности манипуляций, лишь услышав о ее видениях, о зеркалах и переплетённых нитях, он снисходительно скривился и поднял руку.

— Так-с, нам все предельно ясно, глубокоуважаемая Серафима, говорим сразу и без обиняков — в сиюминутном вмешательстве мы отказываем. Ибо!

Указал на картину Микеланджело за своей спиной.

— Ибо что даровал Творец детям своим?

— Подобие?

— Не только, еще и свободу выбора! Человек сам выбирает свой путь, самоубийство это тоже выбор — да, смертный грех, да, презираемый и неискупимый, но это выбор. И попадёт душа в эволюционный виток или осядет среди мусора, решать только ей. Если мы станем вмешиваться в решение каждого индивидуума, нарушая глобальную ситуацию, то общая картина бытия потеряет самоорганизующийся хаотичный орнамент, и приобретёт субъективный, подчиняющийся индивидуальной воле, который в свою очередь внесет искажения и диссонанс в симфонию струнных фракталов…

Спокойный рассудительный и равнодушный голос Архангельского завораживал, бархатные, воркующие нотки снижали тревогу, оттого Серафиме показалось, что дело ее выведенного яйца не стоит и есть куда более важные проблемы, а она посмела беспокоить Высшего сущими пустяками.

«Да, посмела! Когда, если не сейчас?» — одернула она сама себя.

— Но детей ведут к смерти обманным путём, их одурманивают и лишают воли. А сколько боли испытывают их родители! — запротестовала Серафима.

— Не хотите ли вы оспорить убеждение, что наказанье происходит безо всякой вины? Уверяем, одни родители потеряли детей осознанно, погрузившись в житейскую суету, праздность, выяснение отношений. А другие слепо верили в безопасность сети, куда каждый вечер окунались с головой их дети. А самое главное, родители не вложили в детские головки истину, что жизнь — это бесценный дар. «И прожить ее надо так, чтобы не было стыдно за бесцельно прожитые годы». Не я это сказал.

— Мучительно больно.

— Именно! Мучительно и больно. Поэтому мы не будем вмешиваться в единичные провокации. Мы, безусловно, их осуждаем и наблюдаем.

— Но на хранителей наводится морок. Они хотят, но не могут спасти подопечных, чувствуют опасность, но не предвидят ее. Они слепы и их служение напрасно, — продолжала настаивать Серафима, — и я тоже слепа.

Легкая тень заинтересованности скользнула по лицу Архангельского.

— Они и вы слепы?

— Да. И они, и я слепы, хранители не видят, что уже происходит с их подопечными, я не прослеживаю причинно-следственную нить, словно кто-то намеренно обрезает ее, стирает информацию в поле.

Заинтересованность на лице Начала сменила безмятежность. Но Серафима готова была поклясться — Архангельский скрыл от нее истинную эмоцию. Мысли высшего были недоступны.

— Обрезает и стирает, говорите. Это уже кое-что, это чья-то преступная самодеятельность. Будем разбираться. Если ситуация исказит глобальную картину, обязательно сообщим далее.

Михаил Гаврилович многозначительно приподнял брови и покосился на дисковый телефонный аппарат.

— А пока наше кредо…,

— Ваше кредо не меняется из века в век — спасение утопающих — дело рук самих утопающих, — подсказала Серафима

Она чувствовала недосказанность и даже фальшь в разговоре с Началом. Словно под маской рассудительного безразличия они скрывали нечто большее, возможно известия о детских смертях достигали их ушей и раньше, но не транслировались далее, потому что Архангельский вел свою партию и не собирался посвящать в нее простого хранителя больницы.

Он все знает.

— Наше кредо соответствует закону о свободе выбора. Да не расстраивайтесь вы так, добрейшая Серафима Петровна. Правило нерушимо, мы наблюдаем, пишем отчеты, даём рекомендации, а приказ о санкциях исходит свыше. А ваше дело маленькое — отвратить от смертных грехов пациентов и персонал подшефной клиники. Вы вдали соринки разглядываете, морок ищете, а под носом у себя брёвна не видите, в белом халате пиявка по вашим больничным коридорам ползает. В своей епархии сначала наведите порядок.

Серафима укололась о взгляд Михаила Гавриловича, смутилась.

Он говорил о Павлине и был прав, только поймать ее сложно, сосала Павлина понемногу, от каждого больного по глотку, и тут же убегала.

Упрятав разочарование за вежливой улыбкой, Серафима извинилась за беспокойство, засобиралась, но Архангельский ее остановил.

— Да полноте, не тушуйтесь. Все вы правильно сделали. Заметили нарушение, подали сигнал, мы приняли сигнал к сведению. В помощи пока отказываем, а в прозрении нет. Откроем, кто за ниточки ваших детей дёргает.

Архангельский напомнил Фиме учителя истории, в гимназии, где она училась, тот рассказывал о жестоком убийстве императора Павла, о коварстве заговорщиков и также тепло улыбался.

— Существуют древние души размером в грецкий орех, а может и того меньше, они никогда не покидали этот мир, пригрелись, прижились, приелись, страшатся эволюционировать, всеми правдами и неправдами, забирая чужую силу, продляют свое паразитарное существование среди человеческой популяции. Именно эти существа постигли мудрость твердого мира, главной ценностью которого являются не деньги, не власть, не статус, а время и живительная эссенция. И пока люди разбазаривают направо и налево свое часы и эмоции, безликие их скрупулезно собирают, а попросту крадут. Они живут за счет человеческой недальновидности и глупости. Мы не имеем права вмешиваться, потому что это их осознанный выбор — у одних — остановиться в эволюции и не меняться, у других — тупо лежать на диване и смотреть истеричные телепередачи. Это как пример. Вариантов отсоса — множество.

— Но они провоцируют, раскачивают на негативный исход, разве не должно их отправить в Обсерватор, да что угодно, лишь бы спасти детей! — возмутилась Серафима.

Архангельский оставался безмятежен.

— Уважаемая, вы стали слишком человечной, живете по законам людской морали, не спорим, она логичная. Но мы наблюдаем, проводим политику невмешательства, действуем лишь в моменты глобальной опасности. А несколько отдельных «раскачанных» жизней — это несколько выдернутых некрепких нитей из ковра, рисунок не изменят.

— А как же принцип конгруэнтности? Взмах крыла бабочки на одном конце мира вызовет цунами на другом? Запамятовали?

— Так то бабочка, а у нас человек со свободой выбора. А вот вы запамятовали, Серафима Петровна Карпова. Тут у нас под сукном несколько доносов, и лишь наша добрая воля и давнишняя симпатия к вам не даём им ход, — Михаил похлопал по своему столу и снова ласково улыбнулся, его голос не изменил тембра, — все кляузники хором утверждают, что вы вмешиваетесь в жизни людей за пределами больницы. Спасаете тех, кто не выбирал спасения. Так?

В бархатистость закралась первая стальная нотка. Осторожно!

Серафима почтительно склонила голову.

Все верно. Она трижды помогала людям из милосердия, хотя они ее не просили. Вытащила из петли художника, картины которого никто не покупал, помогла выпивохе, которая нищенствовала на Арбате, вернула семье загулявшего отца, пожалела малыша, он рисовал на асфальте одну и ту же картинку — мама и папа держатся за руки.

— Я осознаю, Михаил Гаврилович, свою вину.

— Осознаю, но меняться не буду. Это тоже ваш выбор — помогать людям, которые не просят. За это мы вас по-человечески уважаем и советуем не лезть дальше своего предела, — оттаял Архангельский.

Серафима понимала, что аудиенция закончится в любой момент, а разговор забуксовал на обвинениях, надо направить его в нужное русло, и она осмелилась продолжить.

— Спасибо за совет. Правильно ли я поняла, что вышеупомянутые «души-паразиты» способны жить вечно?

— Как угодно долго там, где есть пища. Вот вы питаетесь радостью, любовью, продляете богоугодными поступками своё служение, но в любой момент можете сказать — все, Михаил Гавриилович, устала, выдохлась, отправьте в высшие сферы на санаторное восстановление. И мы отправим. А другие, нося одно тело из век в век, пьют взахлёб ненависть, страх, боль. Незаметные, почти безликие, ибо очень важно не попадаться нам на глаза, в толпе им служат провокаторы, расшатывают людей до визга, чиркнешь спичкой, вспыхнут, безликие всегда с краю насыщаются злобой. Или, как пример, ваши испуганные дети, их страх чудесное лакомство, наиглавнейший деликатес. Или сострадание больных, безликие будут жалеть, утешать, спонсировать благотворительные фонды и пить, пить. Их мучает нестерпимая жажда, и конца ей нет.

— И у них много помощников? Провокаторов?

— Безусловно! Словно кукольники они дёргают своих марионеток за ниточки, а те в свою очередь своих, ниточка к ниточке, ткётся бесконечная паутина. И даже нам не видим ее конец.

— И у вас нет на этих тварей никакой управы, — заключила Серафима.

Лицо Архангельского не дрогнуло.

— Есть. Только зачем? Бесконечно долго они не живут, за пару столетий костюм изнашивается, они ищут новый, обычно подселяются в ближайшие тела, пригоняя душу, случается занятный момент духовного состязания — если душа хозяина сильнее, безликий сдаётся и ищет новое убежище. С каждым переселением сущность его усыхает и потом рассеивается без следа. А на нет и суда нет. Если мы уберём из биологической пищевой цепочки пиявок, то нарушим баланс. Вспомните, что делают обыкновенные паразиты в теле человека? Регулируют его иммунитет, уменьшают воспаление. Что делают энергетические паразиты? Регулируют осознанность, повышают духовность. Они — элемент эволюции. Они нам нужны, Серафима Петровна. Есть ли у вас ещё вопросы?

Не дожидаясь ответа, Михаил Гаврилович тронул тонкие бамбуковые трубочки над головой, в тот же миг кабинет утонул в нежной мелодии ветра.

— С наступающими вас, Фима Петровна, долгого терпения и ясного взора на трудном посту! — блеснул белозубой улыбкой главный пристав.

— И вам, Владыко.

Аудиенция подошла к концу. Серафима могла поклясться, что репродукция великого итальянца на стене частично ожила, между пальцами сотворенного Адама и перстом Создателя пробежала искра и тут же погасла. Такой же, ярко-синий всполох промелькнул в глазах Михаила Гавриловича, Серафиме послышался шелест невидимых крыльев за его широкой спиной. Лишь на мгновение сквозь человеческий облик проявился сияющий неведомым и немыслимым светом лик высшего существа.

Поздравив Архангельского с грядущими Новым годом и Рождеством, Серафима покинута кабинет номер «8». Надежды на вмешательство она не питала с самого начала, главное — пройти дальше по ниточке, заглянуть за тёмное зеркало, глаза ей приоткрыли и правильное направление указали.

Нечто нечеловеческое, неприметное прячется за спинами, нечто древнее и могущественное, неприкосновенное, способное менять тела и лица. Когда личин много, считай их нет. Политика невмешательства, правило сосуществования двух миров, зримого и незримого, стала для Безликого карт-бланшем.

Служба Архангельского заняла нейтральную позицию, они ждут грубое нарушение, несколько оборванных детских жизней, точнее выдернутых « некрепких» ковровых нитей — не причина для санкций. Вот когда ковер затрещит по швам…

Останется самой искать субъект «без лица», точнее без особых примет, искать там, где царят ненависть и страх, что сейчас повсеместно, и легче разворошить стог сена в поисках иголки, чем найти такую тварь.

Одной не справиться, ей понадобится помощник. А кому она может довериться, кроме Аристарха? Кого ещё можно посвятить в тему долгоживущих «паразитов»?

Доктор Романов и ее внучок Матвей подобрались близко к разгадке, но лишь с человеческих позиций, постичь истинную суть происходящего им не по силам. Да и делать их мишенью зла опасно.

Роза, Вениамин, Йошка и Аннушка, милые, безвредные и беспомощные «одуванчики».

Поэтому, никого, кроме мудрого, хитрого, изворотливого домовика, способного менять внешность и проникать в любую дверь у нее не осталось.

Но сначала «навести порядок в своей епархии«, интуиция подсказывает, медицинская сестра Королева Павлина нарушила запрет неспроста, ее заставили это сделать. Кто?

Пока Серафима шла к метро и размышляла о первоочередных задачах, на двери кабинета «8» зажегся сигнал вызова. Ту же секунду высокий и худой секретарь по имени Алексий появился на фоне терракотовых гардин с блокнотом для записи.

— Гражданка Карпова Серафима Петровна отныне под твоим неусыпным контролем. Не выпускать ее из виду ни днем, ни ночью, о любых странных перемещениях и встречах докладывать, — приказал Архангельский, — и сейчас созвать оперативную группу. В зоне видимости объявился «Чайханщик». Не прошло и ста лет.

Молодой человек кивнул и тут же исчез.