Письма Аглаи

— К сожалению, каталоги часов не пригодились. Я не увидела ни одного похожего вензеля на выставочных экземплярах, — сказала Серафима, возвращая часы Розе Альбертовне следующим вечером.

Старушки как обычно чаевничали на кухне в квартире Кремляковых. Одна со спицами в руках, другая с коклюшками. Кружевное панно для Ларисы Чайкиной приготовило для Серафимы сюрприз. Рисунок, который изначально задумывался, не получался, нитки путались, цветочный луг стал похожим на гладь моря, порхающие бабочки на морских птиц, два человека шли, держась за руки, но не по шелковой траве, а по берегу, мало того, рядом с ними сплелся пёс. Когда вмешивалось чужое намеренье, а такое случалось, Фима вывязывала рисунок с закрытыми глазами, следовала сердечным желаниям людей. Странно, но Чайкину снова тянет на берег моря, откуда она недавно сбежала, тот ли это берег или другой? И с кем она идет за руку? Неужели опять Вадим? Или.… Ну конечно!

Серафима заметила интерес, который испытывает доктор Романов к своей пациентке, но не приветствовала его. Никита непутевый молодой человек, хоть и добросердечный. Ходит в темном облаке девичьих обид и слез. Да и напутствовать Никиту некому, нет у него личного хранителя, не крещенный он, у таких лишь дежурный, а с дежурных спрос короток — ничего не знаю, в мою смену не хулиганил, а за другого стража я не отвечаю.

Аристарх в тот вечер в гости не пошел, шнырял по своим домовым делам, шкодил или забивал козла у Йошки Куприянова.

Вениамин тоже не составил подругам компанию, смотрел детективный сериал в гостиной.

— Я ему ужин туда отнесла, от телевизора не оторвешь. Значит, ты так ничего и не нашла.

Это был не вопрос, утверждение. Роза не могла скрыть разочарования.

Рассказать ей о ночном разговоре с Гансом— Христианом, об истинном происхождении часов Серафима не могла, начала разговор издалека.

— Пока не разгадала, но не отчаиваюсь. Есть мысли о связи символа бесконечности в виде лепестков с алхимическим или масонским символом Уробороса, змея, кусающего себя за хвост.

— Это что за зверь такой, Уробарбос?

— Уроборос, ударение на последний слог! Символ этот появился очень давно в египетской клинописи, змей охранял фараоновы гробницы и означал вечность, цикл смерти и перерождения. Из долины Нила змей полетел по миру, похожие рисунки встречались в греческих и китайских храмах, на руинах скандинавских гробниц, даже ацтеки в своих мифах рассказывали о небесной змее, пожирающей саму себя. У алхимиков циклический процесс — нагревание, испарение, охлаждение и конденсации, то преобразование элементов в философский камень изображал именно Уроборос. И еще этого змея позаимствовали великие ложи, которые претендовали на вечность и непрерывность своего существования.

— Как интересно, я ничего не знала о природе этого символа. Восьмерка, лемниската, лента Мебиуса. Теперь вот змея с собачьим именем. Но как она поможет разгадать нам тайну? — спросила Роза.

«Вообще-то никак», — должна была сказать Фима. Она увела Розу в сторону, символ бесконечности, бессмертия не играл в магии часов заметной роли, он лишь погружал сознание творящего ритуал в атмосферу алхимического перерождения.

— Лента Мебиуса — это эвклидова геометрия, к Уроборосу имеет отношение косвенное. Пока не знаю, пойду по ниточке, может она и приведет меня куда-нибудь. Расскажи мне все, что ты помнишь о своей бабушке. С кем она общалась? Возможно, с кем-то состояла в переписке? Кто, кроме упомянутой тобой Полины, был с ней в дружеских отношениях? Дневник ее сохранился? Интуиция подсказывает, что разгадку надо искать именно в ее окружении.

Серафима была ограничена в своих видениях, перед ней открывался жизненный путь человека от рождения до смерти, его судьбоносные поступки и решения, но причины деяний, испытываемые эмоции, чувства оставались тайной. Судьба Аглаи Альбицкой выглядела хрестоматийной путевой картой. И хотя она была подробнее записи в церковной книге (родился, крестился, венчался, почил), тем не менее, это был только набросок.

Увидеть картину в цвете, выпуклой и осязаемой, помогут воспоминания Розы или самой Аглаи.

Роза Альбертовна ненадолго задумалась над вопросами Серафимы. Потом встала и вышла с кухни. Фима слышала, как Роза разговаривает о чем-то с Вениамином в гостиной, потом одна за другой начали хлопать дверца шкафов, шуршать бумаги. И, наконец, Роза вернулась со связкой пожелтевших от времени писем.

— Испугалась, что оставила их в парижском доме. Но нет, захватила! Дневник бабушка вела, но, кроме того вырванного листка, ничего не осталось. Думаешь, я не искала? Выпотрошила все ее шкафы и шифоньеры, не нашла дневника. Зато нашла письма, которые она писала вплоть до смерти адресата, княжны Ольги Голицыной, своей близкой подруги. Мама рассказывала, княжна Ольга любила путешествовать, несколько раз они вместе с бабушкой были в Париже, вместе отдыхали на чешских водах. Жила княжна долго, почти до девяноста лет, в старости заболела желудком. Аглая ездила к ней на похороны и привезла обратно свои письма. Их я нашла в секретере, бабушке они были дороги. Впопыхах я сунула эти письма вместе с другими бумагами и привезла в Москву. Кстати, писем от княжны Ольги в бабушкином секретере не нашлось. Может они были уничтожены вместе с дневником? А зачем? Фима, я не читала ни одного бабушкиного письма, не до них было. Можем ли мы их прочесть сейчас, как думаешь?

— Думаю, душа Аглаи Альбицкой будет рада упокоиться с миром, если мы узнаем причину ее странного долголетия, — ответила Серафима с полной уверенностью.

Их было всего пять, старых ветхих конвертов, перевязанных джутовой нитью. Чернила на конвертах выцвели, было сложно разобрать адрес получателя и адрес отправителя, выгорели почтовые штемпели, оставалась надежда, что время пощадило сами письма.

Серафима развязала тесьму.

— Ну, открывай же! — голос Розы задрожал от нетерпения.

— Надо понять их очередность. Надеюсь, твоя бабушка в начале или конце письма ставила дату, иначе будет сложно.

Серафима раскрыла все пять конвертов, достала пять писем. Дата стояла только на трех, на двух не было числа, да и почерк писавшего сильно отличался.

Для удобства Фима разложила все листы на столе.

— Смотри, вот эти три написаны аккуратным, почти каллиграфическим почерком, бабушка твоя была в здоровом расположении, ее ничего не отвлекало, она выводила каждое слово с удовольствием, как прилежная ученица. И даты стоят, более и менее близкие, июль 1831, апрель 1832 и ноябрь 1840 года. Остальные два письма без дат, и словно писал их другой человек. Обрати внимание, как изменился почерк, завитки под «д» и «у» похожи, но стали острее, буквы в словах более не соединены друг с другом, строчки падают вниз, писавший находился в упадке духа, возможно болел. Начнем читать с июля тридцать первого года и по порядку, а с не отмеченными датами разберемся позднее.

— Читай вслух, Фимушка, я не пропущу ни слова, — Роза придвинула стул ближе к кухонному столу, спину выпрямила, руки сложила на коленях, как прилежная ученица.

Серафима взяла первое письмо, вдохнула запах, надо же, бумага сохранила тонкий аромат жасминового песка, который Аглая использовала для просушки чернил.

— Итак….

« 15 июля 1831 год.

Mon cher Оленька, здравствуй на многие лета. Горькая долюшка занесла меня в столицу этим летом. Представляю, какой paradis царит вокруг тебя на Côte d'Azur я же оказалась в сущем аду. Мы с компаньонкой, мадам Жуф, гостили за городом у Поллинарии Кушелевой (помнишь, я знакомила тебя с Полечкой на прошлое Рождество?), когда пришло известие из дома крестной в Петербурге — моя кока, тетушка Мария попала в больницу с сильным обезвоживанием, у нее подозревают холеру, как и у многих, sauve-moi dieu. В письме не было просьбы приехать и проститься, хотя врачи не питают уверенности, но я собралась с духом и вернулась в город. Ты же знаешь, любимая крестная заменила мне мать, желание не оставлять ее в одиночестве сильнее страха подхватить холерную заразу.

В Петербург никого не пускали и никого не выпускали, я заплатила офицеру шесть рублей серебром. Наш город обезумел, холерные ходят по улицам, перхают, оставляют свои нечистоты и заражают здоровых. Говорят, несколько человек выбросились из окон, лишь бы не попасть в лазарет. Я прибыла в закрытом экипаже, боялась вдохнуть пропитанный зловонием воздух. Кажется, наш город гниет. C'est terrible

Завтра поеду к крестной, заплачу, возможно, допустят. Она лежит в Евангелической больнице на Лиговском. Помолись за меня и за коку, Олюшка, дай Бог, когда ты прочтешь это письмо, она поправится, и мы обе окажемся в безопасности.

Твоя навеки Аглая»

Серафима отложила первое письмо.

— Как я понимаю, твоя бабушка описывает эпидемию холеры в Петербурге. А Поллинария Кушелева и есть та самая подружка Полечка, с которой заключено пари?

Роза пожала плечами в ответ, скорее всего она, но не уверена.

— Читай дальше, не томи.

— Напомни, в каком году родилась Аглая?

— Умерла она в возрасте 119 лет в 1930 году, родилась второго апреля за год до прихода Наполеона, то есть в одиннадцатом году позапрошлого века.

— Ясно. Значит писавшей это письмо двадцать лет. Читаем дальше.

« 26 апреля 1832 года.

Олюшка, mon cheri, прости, что давно не было известий от меня. Столько прекрасного и нелепого произошло. Из прекрасного — я тайно обручилась ротмистром Романовым. Mon cher ami, il est beau!!! О да, он красавчик, очей не оторвать, бравый кавалерист и орденоносец! Не верится до сих пор, что я решилась. Тетушка моя любимая, волей Бога оправившаяся от прошлогодней хвори, как бы не благоволила мне, отговаривает от поспешных решений. Но ждать было нельзя, мой любимый отправляется на границу с Османией, там сейчас неспокойно, буду молиться за него Богородице и пресвятому Николаю Угоднику. Sauve-nous et garde-nous, Dieu! А нелепость произошедшего в том, что Поля тоже влюблена в Станислава, но уступила мне выбор. Так и сказала — моя дружба ей дороже. А еще большая нелепость в заключенном нами с Полюшкой пари. Я гостила у нее на Морской в страстную седмицу, на светлое воскресенье, 23 апреля, мы вместе ходили в Богоявленский храм, а до того дня, каюсь, святотатствовали. Это выглядело невинной шуткой, мы придумали, как сохранить молодость, ведь так важно для влюбленных сердец жить вечно. Я стащила у Савелия часы, полагаю, он их не хватится, они лежали в нижнем ящике его секретера под бумагами. Сочинила глупейшие вирши, незатейливый зарок, рассказала все Полюшке, ох, как мы смеялись над нашим дурацким пари. Поля, как оказалось, к ловарям ездила, компаньонка ее наполовину цыганка, вот та и надоумила — в таборе нужные заговоры искать. Так Поллинария заговор страшный у старой колдуньи узнала, его перед тёмным зеркалом, при черной луне творить надо. Но я постараюсь его забыть как можно скорее.

Вот таких мы наделали глупостей. Sans pitié И все перед светлой Пасхой. Буду отмаливать грехи свои и Поллинарии.

Надеюсь, насмешила я тебя, Олюшка. Приезжай скорее к нам в гости в Гатчинскую Лиговку, вспоминаю наши с тобой долгие прогулки, разговоры за чаем, и душа радуется.

НавекитвояАглая.

Tu me manques»

— Вот две чудачки, одна стишки сочиняла, другая по цыганам ездила. Судя по всему, Поллинария восприняла пари куда серьезнее, ей не хотелось его проиграть. Дружба дружбой, но она, мне кажется, ревновала мою бабушку к ее первому жениху, — сказала Роза.

— Еще как ревновала. Ты ничего не знаешь о судьбе ротмистра Романова?

— Я впервые слышу его имя, Фима. Бабушка вышла замуж за полковника Альбицкого в возрасте двадцати двух лет, то есть уже на следующий год после этого письма. Может ротмистр погиб?

— Давай читать дальше. Третье письмо датировано семью годами позже, возможно там и будут ответы.

«19 ноября 1845 год.

Здравствуй на многие года, душа моя Оленька. Два моих письма к тебе вернулись, не застали адресата. Я знаю, как ты любишь путешествовать. Интересно, где застанет тебя это письмо? На площади Навона, на Елисейских полях или в Праге, в нашей любимой кондитерской «У Часовщика»? Я после рождения Машеньки не могу прийти в себя от счастья. Ты знаешь, как мы с Григорием хотели детей, как трагически погиб наш мальчик, как мы пытались жить дальше. И Боженька нам подарил надежду.

Merci Dieu

Я часто думала, а не была ли болезнь и кончина Алёшеньки наказанием за тот глупый ритуал? Или я уже достаточно пострадала после измены Станислава?

Крестная, упокой Господь ее душу, оказалась права, мой шаг с помолвкой оказался поспешным. После коварного двойного предательства я убрала из жизни Поллинарию Кушелеву и ротмистра, словно их никогда и не было. Но сердце разрывалось из-за их обмана. До меня дошли слухи, что уже через год после свадьбы на Поллинарии Станислав слег и более не вставал. А врачи не могли понять причину его хвори, говорили, Станислав просто сох на глазах. Поллинария возила его по столичным профессорам, но и они не нашли лекарства от неизвестной сухотки. А потом, испытав куда более сильную боль потери, я их простила и отпустила с миром. И если Станислав выздоровел, буду только тому рада.

Ayez pitié, Dieu

Я вся свечусь от счастья, Олюшка!

У меня есть ангел, Машенька. Ей в прошлую субботу исполнилось три месяца. Она очень похожа на Григория, такие же крупные карие глаза и волевой подбородок, хотя для девочки это может стать недостатком. Уверена, это не так. Моя доченька вырастит самой красивой на свете.

Быстрее возвращайся и посети наш новый дом в Коломне. Он прямо на берегу Крюкова канала, недалеко от театра.

Погоды стоят ныне дождливые и ветреные. Сегодня почти каждую четверть часа на Петропавловской стреляет пушка, а значит, вода сильно поднялась.

Зато вокруг нашего дома нет булыжной мостовой, все улицы вокруг мощены сосной, оттого запах свежий и здоровый. И очень тихо.

Приезжай, будем ходить с тобой на балет и в «Буланже Мишель» Помнишь, какие там чудесные профитроли? Как же я соскучилась по безмятежному веселью, по невинным сплетням, по задушевным разговорам.

Не прощаюсь, ожидаю с нетерпением, твоя Аглая»

— Вот оно как обернулось. Полина обманула бабушку, завела интрижку с ротмистром, и помолвка расстроилась. А потом и вовсе украла жениха.

Серафима не ответила Розе. Она размышляла над словами из прошлого письма « Так Поллинария заговор страшный у старой колдуньи и узнала, его перед темным зеркалом, при черной луне творить надо». Перед ее глазами соткалась нить, и повела за собой. Темные зеркала. Их боялся часовой мастер Цубригген. Цыганская магия черна, как беззвездная и безлунная ночь. Что за заговор узнала Аглая? Почему она захотела его забыть как можно скорее?

Ниточка привела Серафиму в очень странное место, маленькую полутемную коморку, два метра на три, находящуюся почти под землей, тусклый свет из небольших отверстий в мостовой еле пробивается сквозь стекла. Ниточка протянулась в пыльное зеркало, висящее напротив окна, и потерялась там. Где эта комната? Кто стоит за зеркалом и держит ниточку?

— А тетя Маша действительно была очень привлекательной женщиной, похожей на дедушку Григория, черноволосая, черноокая, полная телом хохотушка, ее совсем не портил уверенный абрис подбородка, а лишь добавлял шарма. Мама родилась на десять лет позже, она пошла в бабушку, такая же тонкокостная, изящная, с нежной бархатистой кожей. Тетя умерла в самом начале нового века, мама в двадцать девятом году, у нас в семье многие долгоживущие.

Слова Розы вернули Серафиму в реальность.

— Но флаг первенства пока у вашей бабушки, 119 лет, хотя ты скоро ее догонишь, Розочка, — улыбнулась Фима.

Роза ответила ей смущенной улыбкой.

— Только я помню совсем другую бабушку, в этих письмах она выглядит богобоязненной. Возможно, она такой и была в юности, но в последнее время в ней словно жил другой человек, тщеславный, капризный, эгоистичный. Она ни во что не ставила мои просьбы, изводила прислугу, мало того откровенно хулиганила, помню, в кафе «Шартрез» в дамской комнате разбила зеркало пепельницей. Не захотела видеть свое отражение. Зеркало было венецианское, очень дорогое, чтобы замять скандал, мы выплатили хозяину его полную стоимость. Я говорила, она боялась любого предмета, доказывающего ее странную молодость.

— Она действительно не менялась внешне? В чем была странность? — спросила Серафима, — опиши подробно, если помнишь.

— Такое вряд ли забудешь, Фима. Это было жутковатое зрелище. Гладкая кожа без единой морщины на дряхлеющем манекене, бабушка старела изнутри, но не внешне. От молодых девушек ее отличали движение, жесты и еще запах. Она передвигалась словно на шарнирах, тело ее не слушалось, разум и память тоже, среди недели забытья, несколько часов просветления. Сколько бы туалетной воды Аглая не выливала на себя, в ее комнате был всегда затхлый воздух. Будуар, все ее вещи в шкафах, книги, бумаги, все пропахло старостью. Я не могу объяснить этот запах, наверное именно так пахнут безысходность, смирение с неизбежностью, неподвижность. Чем дольше она жила, тем меньше двигалась, словно боялась рассыпаться. А еще она боялась, то ли саму себя, то ли еще кого, не знаю. Страх ел ее заживо. Видела бы ты ее глаза, когда в них возвращался разум, затравленные, измученные, собачьи. Она молила — спасите, но не произносила ни слова. Потом забывалась и снова бедокурила.

— «Спасите». Интересно, от чего или от кого? Придуманный Аглаей стихотворный заговор, скорее всего не сработал, случилось что-то еще, что заставило ее душу стареть, а тело оставаться молодым, — оговорилась Серафима, спохватилась, но было поздно.

Роза тут же поймала ее за язык.

— Погоди! Как это, скорее всего не сработал? У меня же все получилось, я все сделала, как написала в дневнике бабушка, шаг за шагом.

От волнения руки Розы задрожали, со спиц соскользнули несколько петель. Старушка охнула, принялась ловить шерстяную нить.

— За одним исключение, ты просила за мужа, а она за себя. Давай пока отложим эту тему. У нас осталось еще два письма.

Серафима взяла последние письма, пробежалась глазами. Корявый, шатающийся во все стороны, пьяный почерк, некоторые фразы трудно разобрать. Ни одного французского слова.

— Словно другой человек писал. Местами детские каракули. Бабушка твоя действительно играла в салочки с детством.

« Без даты.

Олюшка, душенька, опять я. Ты не отвечаешь, беспокоюсь за тебя, оттого снова пишу. Слышала от знакомых, ты сейчас в Лазне, там весь Свет и туда даже пустили поезд из Карловых Вар. Так ли это? Как твое здоровье, помогают ли воды?

Сама хотела приехать на источник Рудольфа, подлечить колени, а то становится тяжело ходить. Далеко не девушка, хотя все вокруг утверждают обратное и сторонятся, сплетничают за спиной. Слышала бы ты, что люди говорят обо мне! Какие неимоверные глупости сочиняют, что я умываюсь бычьей кровью. Нет и нет! Ну, хоть ты не верь чудовищным наветам. Я лицо свое не вижу, лишь тело. Мистификация присутствует. Мне восемьдесят восемь, а кожа на руках и ногах юна, гладка как мрамор. Тело мое стройное, как у гимназистки, только подагра крутит и мучает бессонница от мозжения суставов. Не меняя пропорций, я сохну и кривлюсь, подобно дереву, которому не хватает воды.

А еще я боюсь зеркал, Олюшка. Боюсь, взгляну в них, и рассыплюсь как глиняный истукан. Я даже витрин стерегусь, мало ли. А если за стеклом нить, что к моему сердцу привязана, натянется, маятник сердечный остановит?

Мария и Александра, дочки, меня в лечебницу отвезти хотели, но я их уговорила подождать. Если мне станет хуже, сама в богадельню отправлюсь, не стану их стеснять и позорить. Потому что страшные подозрения мучают все чаще. Я никогда не рассказывала тебе об одном роковом событии. Гадание и волшебство считала ярмарочной глупостью. Однако нет. Помнишь про наше с Поллинарией пари? После смерти второго мужа она отбыла в Новый Свет и больше не возвращалась, но до меня дошли слухи, она еще дважды хоронила мужей. Слыханное ли дело? Поллинария Кушелева — Романова — «черная вдова». Бог ее наказал за предательство, не иначе.

После смерти Гриши я не замечала мужчин, видела лишь декорацию, обстановку интерьера, мне претила их напыщенность и глупость. Все как один прохвосты и выскочки. Как они далеки до моего Григория.

Прости, я отвлеклась. Что за роковое событие? В день, когда я узнала об измене Станислава и предательстве Поллинарии, то полностью утратила разум, и, каюсь, разочаровалась в божьей справедливости. Я не забыла страшный цыганский заговор и прочла его перед зеркалом. С того дня, я ни разу не видела своего отражения.

Вот моя тайна, Олюшка. Только веришь, не веришь в ярмарочные глупости, а они сбылись. Десять лет как нет Гриши, я скучаю, но и рассыпаться прахом страшусь. А может это все мои безумные догадки, не более, как думаешь? Возможно, я имею удивительную телесную конституцию, которая стареет лишь изнутри, а неприкосновенная снаружи?

Олюшка, очень жду нашей встречи, надеюсь увидеть тебя в добром здравии. Сколько нам еще осталось, обе далеко не девочки. И если ты скажешь, что я безумна, в тот же день заложу экипаж в Обуховскую лечебницу.

Твоя Аглая»

— Ясно, отчего в письме скачут буквы. Ясно, почему твоя бабушка передвигалась как на шарнирах. Она страдала суставным недугом, руки и ноги плохо ее слушались. Но одно ясно тоже, кроме ритуала с часами в минуту отчаяния она провела еще один, цыганский. Какой — не понятно. Зато она указала свой возраст, и стал ясен год написания письма — 1899 год, граница веков, — сказала Серафима и взяла последний листок со стола.

— Чем дальше в лес, тем злее волки. Читай скорее. Может отгадка в последнем письме? — предположила Роза.

— Увидим. Оно без даты, как и предыдущее, очень короткое. Почерк такой же неуверенный, но уже падающий, Аглая пребывает в сильной депрессии.

«Олечка, моя дорогая и единственная подруга. Узнав о серьезности твоей болезни, отправляю письмо с проводником и еду следом за ним. Надеюсь, письмо опередит меня, и при встрече увижу тебя уже в добром здравии. Ты просишь меня выбросить из головы глупые мысли о заклятии и наказании. Охотно! Тем более, расколдоваться все равно не получится. Наша дача в Лигове, в подвале которой я произнесла глупые слова, прошлым летом сгорела. Сухая погода, гроза, сторож сказал, дом вспыхнул как фитиль. А с ним сгорело и зеркало. Но не будем говорить более о нелепостях и глупом колдовстве. Будем говорить только о твоем здоровье. До скорой встречи, моя дорогая»

Все. Больше ни слова. Но хотя бы мы теперь точно знаем, что не часы — причина долгой жизни твоей бабушки, а неизвестный ритуал.

Серафима положила листок на стол и взглянула на соседку.

Разочарованию Розы не было границ. Она чуть ли не плакала. Ее капризная бабуля, Аглая Альбицкая унесла тайну вечной молодости в могилу. И придется с этим смириться.

— Дорогие мои, барышни, скоро полночь, а вы все не наговорились, — на кухню заехал Вениамин, — кефирчику мне налей, жена.

Роза спрятала расстройство за улыбкой, открыла холодильник.

— Будешь кефир, Фима, я свежий сегодня купила, фермерский, очень вкусный?