Ритуал на крови

— Мы точно пришли по адресу? А если ее нет дома? — нервничал Аристарх перед закрытой дверью в доме по первому Боткинском проезду.

— Она дома. Я знаю, — уверенно ответила Серафима и снова нажала на звонок.

Только вместо двери Чайкиной Ларисы приоткрылась дверь квартиры напротив, и из щелки высунулось крысоподобное старушечье лицо.

— Вы к Лариске пришли? — спросила соседка, с любопытством разглядывая незнакомцев.

Будучи любезным с дамами вне зависимости от возраста и гардероба, Аристарх ответил:

— К ней самой. Боюсь, дома мы ее не застали.

— Дома она. Ещё никуда не выходила. Спит, небось. Горе-то какое, — запричитала «крысиная голова».

— А что за горе? — спросила Серафима.

— Так соседушка наш второго дня преставился, удавился насмерть. Хоронить милиция не даёт, убивцу ищут. А откуда тут убивец, если дверь изнутри закрыта, разве что через стену ушел или в форточку упорхнул. Вот такое у нас горе. И все под конец года. Вона люди мандаринами запасаются, елки тащат, а мы по допросам ходим, — доложила старушка, выходя на лестничную площадку.

Аристарх оценил ее тренировочный костюм, по цвету и изношенности идеально подходящий к его собственному домашнему варианту.

— Вы ногой по двери постучите, Лариска порой задумается и ничего не слышит, — посоветовала соседка.

Крайние меры не понадобились, дверь открылась. На пороге стояла опухшая от слез и примятая сном Чайкина.

— Простите, я не слышала звонка, лишь недавно заснула, проходите, — сказала Лариса, впуская гостей.

Пронырливая Степановна чуть не проскользнула за компанию, но Аристарх наступил на валенок, по-кошачьи незлобиво шикнул и вытеснил соседку обратно.

У Серафимы заболело сердце, стоило ей перешагнуть порог Ларисиной квартиры. Воздух здесь был пропитан слезами, бессонницей, попытками нащупать опору, когда зыбучий песок засасывает в бездну, лишь под утро в этот дом пришло хрупкое равновесие и забытьё, да и они были нарушены их приходом.

Хозяйка квартиры настолько погрузилась в сердечное самоистязание, что остановила время, не позволила страшной ночи закончиться, все шторы были плотно задёрнуты, дневной свет не проник в дом.

Пустив гостей, Лариса доплелась до дивана в гостиной, села. Слёзы она все выплакала, вокруг ее сердца тлела выжженная безжизненная полоса.

Серафима расположилась на диване рядом, Аристарх выбрал место в кресле ближе к дневному свету, который проникал с кухни, сквозь приспущенные жалюзи.

— Матвей сказал, отказали почти все органы, — сказала Лариса, — только я не понимаю, как такое возможно? Он уже шёл на поправку, шутил, он выздоравливал, я точно это знаю. А потом… опять реанимация. Я даже поехать к нему не могу. Это невыносимо.

Девушка закрыла лицо руками.

— Все время думаю, что эта картонка ему навредила.

— Нет. Защитная печать могла не подействовать, но зло причинить она не способна, — твёрдо ответила нянечка.

Серафима придвинулась, обняла Чайкину за плечи, поделилась своим теплом и светом.

— У нас есть, что сказать тебе, Лариса, — начал нелегкий разговор Аристарх.

— Ты сможешь помочь Никите, — продолжила Серафима, — но сначала я расскажу две истории, одну старинную, другую сравнительно недавнюю. И обе истории связаны вот с этим часами.

Серафима достала из кармана серебряные ходики и подцепила ногтем затвор. Чайкина смотрела на раскрытый циферблат отсутствующим взглядом.

Часы как часы. Старинные.

Историю про несчастного часовщика она выслушала спокойно и безучастно, как слушают обычные легенды, лишь придуманный бабушкой Аглаей и исполненный Розой ритуал вызвал реакцию, девушка встрепенулась, ее глаза ожили.

— Хотите сказать, эти часы исцеляют и вашим соседям больше ста лет? — спросила она.

Серафима и Аристарх кивнули.

Но следующий вопрос их смутил.

— Кто вы такая, Серафима Петровна? Вы прошлое и будущее способны разглядеть, про сны много знаете. Вы как светлячок в темноте светитесь, слишком необычно для человека. И вы, Аристарх Иванович, кто такой? Только честно.

Гости посмотрели друг на друга, в их планы не входило разоблачение, опасно и затратно по времени открывать человеку свою экзистенцию. Часы безжалостно тикают, и Луна уже завтра пойдёт на убыль.

«Да, часы тикают», — произнесла мысленно Серафима, — « я открою ей немного правды, Аристарх, иначе нельзя. Лишь вера в чудо поможет Чайкиной спасти любимого человека».

Аристарх неуверенно пожал плечами.

«Если у неё сейчас случится долгоиграющая истерика — я не виноват»

— Ты права. Мы не совсем люди, — начала Серафима, она тщательно подбирала слова и следила за реакцией.

Лариса казалась спокойной. Серафима осторожно продолжила.

— Я главный хранитель клиники, где ты лежала, у меня в подчинении хранители всех больничных пациентов. Так же и твой, он немного не от мира сего, некий Алекса-Андр.

— Александр, — на автомате повторила Чайкина, — он мальчик?

— У твоего не поймёшь, кто он. То мальчик то девочка, все от настроения зависит, капризничает как девица, упрямый как мужик, рядится странно. Он бывший актер, любые роли по плечу. Но сейчас не об этом. За присутствие здесь и помощь вам с Никитой, я, скорее всего, лишусь места и буду сослана в места отдаленные.

— Почему?

— Потому что я вмешиваюсь в подписанные резолюции и поступаю по совести, а не по уставу.

«Пока реагирует нормально, продолжаю», — подумала Серафима

— Аристарх тоже чей-то хранитель?

Чайкина на удивление оставалась спокойной.

— Нет, я потомственный домовой дух, — запротестовал старик, — живу на Арбате с 1813, как погоревшую Москву отстроили, а до того на Салтычихином подворье столовался. Могу перекидываться в любую теплокровную тварь, но предпочитаю кошачьих.

— Тот кот с рыжими ушами вы и есть? — догадалась Лариса.

— Ну да, хозяйка позволила разделись с ней долгие зимние вечера, — усмехнулся в усы Аристарх.

— Я позволила пожить некоторое время, а не все зимние вечера, прохвост! — запротестовала Серафима и тут же смилостивилась, — но так тому и быть, за готовку и уборку квартиры можешь оставаться до весны. А в марте сам сбежишь!

Чайкина слушала стариков, будучи в странном оцепенении, хранители, домовые, долго живущие, уборка квартиры и готовка, в марте сбежишь, куда сбежишь? Зачем этот фарс? Сначала незваными пришли в гости, принесли антикварные якобы магические часы, сейчас и вовсе разыгрывают комедию.

Аристарх прочёл невесёлые мысли Чайкиной, прокряхтел, вставая с кресла:

— Я чувствовал бесполезность нашего мероприятия, Серафима Петровна. Лишь опыт — сын ошибок трудных способен открыть человеку глаза.

Старик вышел на середину гостиной, завертелся юлой под собственный речитатив « эх, яблочко, когда ты котишься», затуманился, скрылся из глаз и, вдруг, вынырнул из туманного облака котом. Прыгнул на диван к отпрянувшей от него Чайкиной.

Серафима щёлкнула перед лицом девушки пальцами, предваряя истерику. Повернула испуганное лицо Ларисы к себе и пристально взглянула ей в глаза.

— Лариса, нам нельзя терять время на доказательства недоказуемого, веришь ты в нас или нет, это не важно, сейчас конец полнолуния, последний день для помощи Никите. Роза Альбертовна передала тебе часы со словами — ничего не бойся! Готова ли ты спасти любимого, как она исцелила Вениамина?

— Значит все правда? — чуть слышно спросила Лариса.

— Правда, от первого до последнего слова, — ответила Серафима.

— Зачем нам обманывать тебя? — промурлыкал кот Аристарх.

— Сколько лет надо потратить, чтобы его спасти? — чуть слышно спросила Лариса.

— Роза излечила сердечную хворь и потеряла около пяти лет, в случае с Никитой, наверное, потребуется больше, он полностью обессилел, — ответила Серафима.

Чайкина встала, слегка отдёрнула занавеску, яркий солнечный луч проник в комнату и заклубился пылью.

Девушка некоторое время стояла и смотрела в окно, ничего не видя, перед ее глазами сияла детская открытая улыбка Никиты, вот он достает примятый букетик фиалок, дышит на него, возвращая к жизни.

«Это тебе. Грел у сердца…»

Букетик до сих пор в спальне, а его хозяин.…

Как мало они были вместе. Всего-то один раз, после которого она не могла надышаться, воздух не насыщал. Лариса боялась остаться одна, без его апельсинового запаха, смеха, подтруниваний, легких поцелуев, покоряющей нежности. Без «второго вальса», без осторожного прикосновения пальцев и перетекания папиллярных линий друг в друга.

А если нянечка права, эти старинные часы каким-то непостижимым образом заимствуют и перераспределяют время, и это единственный шанс спасти Никиту?

Лариса всегда верила в сказки, а крепка ли ее вера? По вере каждому дано будет? Так то в писании, а в жизни?

Она взглянула на мир за окном, оставшийся незатронутым безумием, на яркое предновогоднее небо над крышами, на бублик нового динамовского стадиона и уже проявившуюся над ним Луну, похожую на призрачный пупырчатый блин, на спешащих с подарками прохожих, на стариков во дворе. Один выгуливал на замерзшем газоне хохлатую собачку в комбинезоне и тапочках, двое других сидели на лавочке, прижавшись, как попугаи-неразлучники. Лариса понимала, им с Никитой так не суждено, им уже не быть вместе. Потому что, как, оказалось, есть и другой, потаенный мир, где часы движутся назад, исцеляя, домовые разгуливают в кошачьей шкуре, больничные нянечки вершат человеческие судьбы, а девушки в старушечьем теле, совершив невозвратное чудо, уходят, куда глаза глядят. Потому что они никому не нужны, внезапно состарившиеся девушки.

— Я готова, скажите что надо делать, Серафима Петровна, — сказала Лариса, — и не оставляйте меня одну этой ночью, пожалуйста.

— Сегодня Новый год, Лариса, мы тебя не оставим, — промурчал Аристарх и потерся об ее ноги.