Чистовик. Не Явь

Я не спала ни минуты. Словно свинцовые шары в голове перекатывались мысли, стучали о виски, наполняя голову нестерпимой болью. Аспирин, парацетамол, нурофен, все, что нашла в аптечке, не помогали. Я звонила Никите тысячу раз, написала длинное объяснение, но его телефон словно умер, я ждала утра в надежде все исправить, найти, поговорить, но адрес его квартиры на Садовой мне был неизвестен, телефон его друга Матвея тоже, оставалось бежать в больницу и искать Никиту в отделении. Не понимаю, как он оказался вчера вечером у ресторана, случайно или следил за мной? С чего бы ему следить? Ерунда.

Когда он ушел, я сорвалась, наговорила Климову гадостей.

О да, мне до чертиков надоели его умные слова, логично выстроенные фразы, его ложное превосходство, его лживое самомнение, его наигранная снисходительность и покровительственный тон, его уверенность в моей слабости и неприспособленности к жизни, его барская любезность, а больше всего его псевдо правильность и непогрешимость.

С каждым обвинением с лица Вадима слоями сползало благодушие, он смущенно оглядывался по сторонам, просил успокоиться, ведь наш разговор слышали все, кто только мог услышать — гардеробщик, девушка-хостес, входящие в ресторан посетители, потом не выдержал и выволок меня на улицу.

Когда слова иссякли, я задрала рукав шубки и показала бордовые рубцы от бритвы.

— Что это?

Вадим схватил меня за руку, невольно причинив боль.

— Нет меня больше, я убила себя месяц назад, как ты сказал.

— Что за глупости! Ты зачем это сделала? Я не мог такое сказать!

Он искренне не понимал. Он ничего не помнил.

— Не умела жить без тебя! А сейчас научилась. Только ты по-прежнему портишь все! Какого черта ты возвращаешься в мою жизнь? Найди себе другого слушателя, читателя, редактора, того, кто «почувствует» твою руку, стиль, оценит твою мудрость и правильность! Меня больше нет.

Сказала и ушла.

Все. Точка. Не люблю, не ненавижу, просто не вижу и не слышу, не знаю и не помню.

— Я рад за тебя, Чайкина! — кинул мне в спину Климов.

Радуйся, думала я, и уходила все дальше. Очередная велеречивость из уст всезнайки, не более того.

Утро не принесло облегчения. Никита по-прежнему не брал трубку и не отвечал на сообщения. Но до Серафимы я все-таки дозвонилась.

«Идти в больницу бесполезно, он взял отпуск до конца всех праздников. Приезжайте лучше ко мне, Лариса, и как можно скорее», — сказала нянечка.

И я отправилась к ней за советом.

В этом году темой иллюминаций на Старом Арбате стал «театр». Огромные инсталляции из светодиодов: карнавальные маски, пюпитры, нотные тетради, сверкающий клавишами рояль, арфы, виолончели, длинные люминесцентные коридоры украсили улицу.

Праздничный Арбат — словно дорожка в детство, идёшь по ней и забываешь о тревогах, а тут ещё запах жареных пончиков и коричного вина струится из ярмарочных теремков, ряженые музыканты рвут гармошки и зазывают в свой хоровод. Пьеро и Арлекин на ходулях, один в белом балахоне с черной маковкой, другой пестрый, в шутовском колпаке, медленно и грациозно вышагивают поверх толпы, словно пришельцы из Зазеркалья.

Я соблазнилась, купила несколько горячих, осыпанных сахарной пудрой колечек и побежала дальше, в сторону Смоленской, к дому Серафимы. Пончики таяли во рту, а вместе с ними таяла грусть, мне улыбались и подмигивали прохожие, я улыбалась им.

Серафима, распахнув дверь, рассмеялась и подвела к зеркалу.

Боже, я была похожа на пугало, пудра прилипла не только к щекам и воротнику шубы, но и к носу. Понятно, отчего люди одаривали меня вниманием.

— Главное, скушала с удовольствием! Горячие пончики и моя слабость, раньше я за ними на Маяковскую ездила, была там крошечная пончиковая, — сказала старушка и подала салфетку.

— Мой руки, Лариса, и проходи. Мы с Аристархом чаевничаем.

Серый домашний костюм отчасти скрывал следы усталости на лице нянечки Серафимы, зато подчеркивал бледность, гладкую кожу покрыла еле заметная сетка морщин, а под ясными и (как я уверена) всевидящими глазами прятались бессонные тени.

«Не одна я провела тяжелую ночь», — промелькнула в голове догадка.

В гостиной в тёплом и уютном свете торшера стояли два кресла, на журнальном столике две чашки и вазочка с печеньем. Только хитрого старика в пенсне я не увидела, лишь белого упитанного кота с чёрным хвостом и рыжими ушами, кот восседал в кресле и не сводил с меня янтарных глаз. Это он лакал чай из второй чашки?

Одинокие старушки обыкновенно чудят, вот и Серафима коротает время с котом, которого зовут, как и ее приятеля, ничего удивительного, подумала я.

Хозяйка вернулась с кухни с третьей чашкой и маленьким чайником.

— Заварка свежая, «кенийский рассвет» с чабрецом, сначала выпьем чай, потом поговорим.

Белый котик уступил мне место, забрался на диван и свернулся клубочком у пирамиды из подушек, мол, я тут посплю, а вы разговаривайте. Только подрагивающие кончики ушей выдавали его истинное намерение — не подсмотреть, так подслушать.

Стоило мне начать рассказ со встречи с Полиной, как Серафима побледнела, я подумала, не приключился ли у неё приступ, как прошлый раз. Но старушка оправилась быстро, спросила:

— Что наговорила тебе Полина?

— У Никиты есть сын, ему около двенадцати лет и он серьезно болен, у него ДЦП.

— Подожди! Странно. Хотя именно простой ход самый эффективный. Не мешай мне пару минут.

Старушка откинулась в кресле и замерла, будто окаменела: прямая напряженная спина, стиснутые в замок руки, сжатые губы, закрытые веки, под которыми дрожат глаза. Кажется, она раздвоилась, часть ее осталась в этом мире, вторая, закрыв все входы-выходы, ушла в неведомый — разгадывать загадки.

Я смотрела на Серафиму, затаив дыхание. Рыжеухий котик приподнял голову и тоже внимательно следил за хозяйкой.

Спустя минуту Серафима вернулась.

— Ложь от первого до последнего слова. Нет никакого мальчика и его одинокой мамы. Бывшая девушка Никиты замужем за итальянским дизайнером, воспитывает дочь. Полина Романова намеренно тебя обманула.

Я оторопела.

— Зачем?

— Пока не могу объяснить, но уверена, придёт время, все станет на свои места. Запомни, ты не должна жертвовать любовью ради чужой прихоти. Я предупреждала, Полина опасна. Она уже один раз разлучила своего воспитанника с любимой девушкой. Настал и твой черед. Не поддавайся на ее уловки.

Я кивнула, пряча улыбку. В сердце вновь постучалась весна, и защебетали птички. Слава Богу, нет бедного мальчика, который не видит солнца! Прочь дурные предчувствия! Никита мой, я не должна его ни с кем делить! Завтра я его обязательно найду, и все будет как прежде — сказочно-нежно. Но могу ли я верить Серафиме? Как она это делает? Не важно! Могу и верю! Надо бы обсудить с ней еще кое-что…

— Вижу, немного успокоила тебя. Но ты пришла поговорить не только о Никите? — спросила Серафима, угадав мои мысли.

Да, она была права, всезнающая, ясноглазая, самая чудесная нянечка на свете, спасительница, наставница, она первая встретила меня в новой жизни и словно ангел освещала путь.

Я хотела спросить ее о повторяющихся снах, о морском береге, о чёрных чайках и белых воронах, о зыбучем песке и о Вадиме. Он всегда там со своей собакой. А ещё, почему я встретилась с ним в детстве и сейчас.

Серафима внимательно выслушав меня, ответила:

— Все просто, дорогая фантазёрка. Важные люди приходят в твою жизнь не раз. Вначале как предвестники, потом как исполнители высшей воли. Душа Вадима выбрала нелёгкую и неблагодарную роль, помочь тебе измениться. Жёстким и крайне опасным способом, через боль и смерть. Но по-другому ты уже не могла, не понимала. А что касается твоего перевёрнутого сна, так все просто. Люди на грани смерти и в определённой фазе сна оказываются в Не Яви, еще это место называют Лимб.

— Где томятся нераскаявшиеся грешники?

— Можно и так сказать, Лимб — это не проявленный мир воспоминаний, эмоций, он легкий, пластичный, в нем не существует времени, точнее сказать, там все происходит одновременно.

— Нет прошлого и нет будущего. Лишь покой и беззвучие…

— «Слушай беззвучие… слушай и наслаждайся». Лариса, твое увлечение булгаковским романом принесло невеселые плоды. Во-первых, ты примерила на себя образ влюбленной Маргариты и жила, жертвуя всем ради «гениального Мастера». Но в жизни роли играют люди, а не придуманные герои, «твой Мастер» не любил тебя. Он вообще никого, кроме себя, не любил.

Во-вторых, ты вооружилась фразой «никогда и ничего не просите», так?

Я кивнула изумленная.

— Как вы догадались о романе?

— Половина впечатлительных москвичек зачитывается им, бегает по городу в поиске особых мест, посещает «странную квартиру», гуляет на Патриарших и воображает себя ведьмами. А у тебя, Лариса Чайкина, на лбу написано «каждую весну перечитываю «Мастера и Маргариту» от корки до корки». Так?

Боже… все так. Все именно так. В мае, обязательно. И каждый раз открываю для себя что-то новое.

Серафима продолжала:

— Но никто не пришел и не предложил. Потому что это в корне неверная фраза. А правильная «Просите, и дано вам будет, ищите и найдете, стучите, и отворят вам». Просите, дайте другим людям проявить себя, ищите, не теряйте интерес к жизни, стучите в новые двери, а не долбитесь в запертые. Но ты не доверяла миру, ломилась в закрытое сердце, захлебнулась в собственной гордыне. Короче, дошла до ручки.

Мне нечего было сказать. Все именно так и было. Дурацкая фраза, красивая, яркая, статусная, написанная на стене квартиры по Садовой 302-бис.

Настольная книга сыграла со мной злую шутку.

— А еще ты решила, что мир покоя и беззвучия, куда попали герои романа, это лучшее, что может быть. Там день повторяет сам себя, и нет никакого движения вперед. А движения и звука нет там, где царит смерть. Вот ты и попала в подобное «покойное» место. У каждого человека Неявь своя, берег моря, поле, горное ущелье, лес или чудный город, все зависит от воображения и статуса. Ты правильно вспомнила это слово. Статус — истинное положение вещей. А когда в человеческой натуре много противоречий, как у тебя, Неявь отражается шиворот навыворот, оттого вороны и чайки на твоем берегу поменялись ролями, солнце встает на западе и садится на востоке. Уверена, море у тебя не соленое, ведь берег из сахарного песка.

Она опять угадала, словно читала меня как открытую книгу.

Серафима подмигнула — это элементарное умозаключение, и продолжила:

— Сонный мир соткан из эмоций, пески засасывали, пока ты ненавидела, и отступили, стоило тебе успокоиться, простить себя и Вадима, так?

И снова да.

— Но почему он продолжает мне сниться? Именно он — причина всех моих ...

— Всех твоих замечательных изменений, хочешь спросить?

— Всех моих бед.

— Ошибаешься фатально. Вадим тот последний рубеж, за который ты не имела права зайти в нелюбви к себе. Он ценой своих неблаговидных поступков остановил тебя. Его слова были жестокими, но если бы он тогда не сделал свой немилосердный выбор, ты бы не была сейчас здесь, со мной, не полюбила бы Никиту, не была счастлива с ним. Больше скажу, Вадим в твоих снах — это ты сама, идеальная, беседующая с собой неидеальной.

Удивляться я устала.

— Так мне надо сказать ему спасибо?

— Да, любому человеку в своей жизни скажи спасибо. Одни приходят учить тебя, другие учиться сами, все не случайные люди. Его выбор — причинить тебе боль, был не гуманным, но правильным с целью изменить тебя. Ты же изменилась?

Действительно так, мудрая нянечка снова права. Я более не виню себя в чужих ошибках, не подстраиваюсь под чужое мнение, не отрицаю свою вину и не поедаю себя заживо. Только я по-прежнему обвиняю Вадима вместо того, чтобы отблагодарить.

— У каждого из вас есть своя тропинка, каждый день ты делаешь выбор, правильный, дорожка сворачивает, и ты приближаешься к цели, неверный, опять поворот и ты удаляешься и бежишь по кругу, и так раз за разом. Вадим, причинив боль, помог тебе взглянуть на мир иначе, но сам свернул в чащу, сколько он там будет плутать, зависит от дальнейших его поступков. А знаешь почему?

— Почему?

— Потому что он, по сути, неплохой человек, совестливый. Сказал глупость, может, и забыл о ней, а душа помнит, наказывает, выбирает дорожку неровную, путанную.

— И как же он теперь?

— Никак. Тебя это волновать не должно. Каждый сам за себя, Лариса, запомни это. Не спасай других, спасай себя, остальные сами спасутся.

С дивана раздалось странные воркующие звуки, словно внутри кота заработал моторчик. Кот в позе египетского сфинкса сидел на фоне подушечных пирамид, внимательно слушал нас и тарахтел все громче.

Серафима усмехнулась:

— Аристарх одобряет мои слова, он тоже мудрец и великий стратег, видела бы ты, как ловко он ловит мышей на своем чердаке.

Кот согласно мякнул, но ему было мало хвалебных слов, Аристарх залез мне на руки и потребовал ласки, терся рыжими ушками, вертелся, то представлял спинку, то упитанные бочка, потом устроился на коленях, прикрыв довольную мордочку хвостом, всем видом показывая — беседуйте дальше, но не забывайте хвалить меня.

— Почему вы назвали кота Аристархом, Серафима Петровна?

— А разве он не похож на своего тезку, прифрантившегося жулика, усатого проныру, заслуженного артиста всех больших и малых Аристарха Ивановича Мышкина? По мне так одна физиономия! — рассмеялась нянечка.

Кот незлобиво зашипел на эпитеты в его честь и снова затарахтел.

Наверное, я просидела бы с «живым моторчиком» на коленях до вечера, но в дверь позвонили, и на пороге появилась соседка с первого этажа, маленькая хозяйка антикварной лавочки, Роза Альбертовна.

— Фимушка, больше не могу ждать! Сейчас ты свободна? — спросила она, но, заметив меня, осеклась.

Неловкий момент, я сняла с колен Аристарха, встала, и хотя Серафима всячески отговаривала меня уходить так рано, я уверена, Роза Альбертовна была рада остаться с хозяйкой квартиры наедине.

Роза показательно вежливо со мной попрощалась и пригласила «если буду пробегать мимо» в свою лавочку — «посмотреть чудные заморские безделицы».

— Нам пора подружиться, Лариса! Вы сторонитесь меня и напрасно. Я порою остра на язык, за это прошу искренне прощения.

Покидая их уютный маленький дом, я была полна уверенности в собственных силах, в скорейшем примирении с Никитой, в том, что завтра будет новый, счастливый день.