Чистовик. Страшно

Мне, правда, сейчас очень страшно. Словно попала в бесконечный кошмар, пытаешься проснуться, но колючки опутали руки и ноги, липкие мысли не дают сосредоточиться, возвращают в реальность, в палату 302 и к словам рыдающей соседке по этажу.

Если бы я знала причину, что произошло два дня назад с Никитой, чем он заболел, почему так изменился. Если бы я прочла хоть одну его мысль! Но ни шороха листьев, ни эхо, ни шепота за стеной. Я не вижу и не слышу врага, которого надо победить. Неизвестность убивает.

Лечащий врач заходил, пока я сидела с Никитой. Он тоже не понимает причину. У него лицо растерявшегося школьника, которого вызвали к доске, а он все вокруг да около, кругами, не договаривает, глаза прячет, «интоксикация», «реакция на стресс», «ждём результаты», «стабилизировался», вроде и старается поддержать, только становится хуже.

Врач ушёл, я тут же набрала Серафиме, почему я раньше не догадалась это сделать? Она же ясновидящая, она, возможно, знает причину.

Но абонент был недоступен, попробовала через час, все тот же женский голос.

Старушка забыла включить телефон.

Моя «побочка» почти исчезла, мысли Никиты более не слышу, но по-прежнему вижу тонкие светящие нити, исходящие из его сердца, только их поток уменьшился, словно пересох.

Выбеленный паренёк на соседней койке как накрылся подушкой, так больше к нам и не повернулся и вопросов дурацких не задавил, лежал, хрустел чипсами и смотрел фильм в телефоне.

Я догадалась, что за « тяжелую гречку» он имел в виду и почему спросил. Легко ошибиться, глядя на Никиту, точнее на его тень.

А ещё я ждала возвращения Матвея, он как спасательный круг среди шторма, в который я попала, за него держишься, и не так страшно. Чудесный у Никиты друг, он — осколок солнца, мгновенно топит лёд вокруг. И хотя тоже ничего не понимает, полон оптимизма. Психолог от Бога.

Он вернулся, сменил меня, как и обещал, через пару часов, привёз футболки и спортивные брюки для Никиты. Видеть Никиту в сорочке от Минздрава невыносимо. Матвей предложил вызвать такси, но я отказалась, решила дойти до дома пешком.

Я даже не помню, как добралась, шагала, уткнувшись в скользкий ледяной асфальт, не глядя на лица прохожих, следила лишь за проезжающими машинами.

Только на лестничной площадке своего этажа я почувствовала неладное.

Озноб, мучивший меня после утреннего звонка Матвея, исчез, стоило оказаться рядом с Никитой, но чем дальше я отходила от любимого, тем холоднее становилось, я спешила добраться до дома и согреться, но, выйдя из лифта, вся сжалась, словно от ледяного пронизывающего ветра.

Не успела достать ключи, как распахнулась дверь квартиры напротив, Мария Степановна бросилась мне навстречу.

— Ларисочка, горе-то какое!

У меня от неожиданности подкосилось ноги.

— Ну что ещё?

— Наш Феликс Петрович сегодня....

Степановна уткнулась своими огромными роговыми очками мне в плечо и завыла, как воют все одинокие полусумасшедшие старухи, безнадёжно и страшно.

Я невольно вдохнула запах ее грязного халата и картошки, жаренной на прогорклом масле, почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота.

— Повесился он, — выдавила из себя соседка, — удавился насмерть на батарее. Полиция только уехала.

Это ужасное известие пришибло меня словно кувалдой, я стояла, прижавшись спиной к двери своей квартиры, с рыдающей соседкой на плече, смотрела на опечатанную соседнюю дверь и давилась голодными спазмами.

Слава Богу, я целый день ничего не ела, иначе меня бы вырвало прямо на кафельный пол лестничной клетки.