Чистовик. Смешные и странные старички

Старички что малые дети, на них нельзя обижаться, даже, если милая кудрявая старушка в красном платье из щёлка разглядывает тебя, словно диковинное создание.

И ее вопросы «А что вы думаете о женской гордости, Лариса? Когда можно ей поступиться, а когда не стоит?» отдают провокацией. Родились они в момент обсуждения женитьбы известного режиссера и молодой актрисы, разбившей его многолетний брак. Я почувствовала быстрое движение под столом, Серафима толкнула ногу своей любопытной подруги. А приятный седоволосый мужчина в коляске по имени Вениамин, взял свою жену за руку, тихонько сжал и перевёл разговор на недавнюю перестрелку на Лубянке. Только разговор про террористов в самом центре Москвы не нашёл особого отклика, Серафима расстроилась, старичок в пенсне, сидевший напротив меня, заскучал, а до того бессовестно строил глазки.

Он был похож на актёра уездного театра, бабочка, пенсне на цепочке, аккуратно постриженные, торчащие вверх усики, треугольная бородка. А ля Владимир Ильич или Антон Павлович в реквизитном старомодном костюме, наверное, старик надевает его лишь время от времени, достает по праздникам из скрипучего шкафа, принюхивается, не сильно ли пропах нафталином, потом отпаривает чугунным утюгом через марлю и для живости вставляет в петлицу тряпичную гвоздику. Такие дедушки при костюме и кепке обычно сидят на Арбате, позируют для девичьих селфи и картавят: «Не пррравильным путём идёте, товарищи».

А еще эти дедушки любят пококетничать, приговаривая, а «вот в наше время». Кстати, Феликс Палыч из их стаи, никогда не упустит случай покрасоваться и посоветовать. Только Феликс напоминает мне благоухающий гриб боровик, а этот старикан, когда щурится, смахивает на хитрого и шкодливого кота.

Я немного опоздала к Серафиме, свернула с Арбата раньше, думала, выйду на Сивцев Вражек, а там до Плотникова рукой подать, но около центральной поликлиники улицу перекопали, пришлось опять сворачивать, и в сумерках право-лево подвели. « Ах, Арбат, мой Арбат», любимая низенькая Москва, как легко ты путаешь следы, твои переулки заманивают, кружат, дурачат, проглатывают доверчивых пешеходов. Вот и я заплутала в двух шагах от дома Серафимы.

Перешагнув порог гостиной, буквально оглохла от аромата мяты, вербены, малинового листа и чего-то еще удивительно вкусного, лесного, мало того, я словно очутилась в прошлом, в комнате моей покойной бабушки.

На мансардном подоконнике так же кучерявится герань, на стенах переглядываются выцветшие фотографии, стадо слоников бредет по комоду, под фикусом прячет большое ухо граммофон, печь в углу хоть и не греет, но красуется треснувшими изразцами. Под тряпичным абажуром сидят старички, один краше другого, на столе ворчит древний самовар, кружатся в хороводе фарфоровые чашки, креманка с мёдом, хрустальная конфетница с трюфелями, серебряная менажница с изюмом, этажерка-десертница с тортом Наполен.

Да и кухня там оказалась как у моей бабули, общая, просторная. Серафима делит ее с бывшими «наркомовскими детьми«, хотя этим «детям» уже по девяносто лет.

А на первом этаже дома живёт та самая дотошная кучерявая старушка с мужем, бывшем военным, они держат антикварную лавочку. Они долгое время были в эмиграции, во Франции, а вернулись назад «по велению сердца». Именно так и сказали.

Кажется, Роза Альбертовна все обо мне знает, при знакомстве она смотрела на меня с любопытной многозначительностью, словно хотела сказать: « Ах, вот вы какая, Лариса Чайкина. Наслышана достаточно, а вот лично не знакома». А потом ее вопросы о женской гордости, они неспроста. Серафима наверняка рассказала обо мне, о моем ужасном поступке. Но я не виню ее, старушки любят посплетничать.

Скажу честно, больше провокационных вопросов кудрявая Роза не задавала, выдержала вежливую паузу и засобиралась домой.

— Спасибо за чай и тёплую компанию, но что-то голова разболелась, надо прилечь, — сказала она и встала из-за стола.

Муж ее нехотя, но поддержал.

— Пойдем мы, Серафимушка, завтра на девять талон к терапевту, выспаться надо. За гостеприимство спасибо, — сказал Вениамин с еле заметной ноткой сожаления. — До скорой встречи, Аристарх Иванович, за вами партеечка.

— Не премину вам напомнить, Вениамин Георгиевич, что в прошлый раз вы проигрались, но готов простить вам долг, ежели угостите вирджинским табачком, — любезно ответил старичок в пенсне и расплылся в улыбке.

Роза попрощалась вежливо и сухо, видимо пинок под столом нарушил ее душевное равновесие и праздничный настрой иссяк, как и желание говорить о гордости, долге и раскаянии.

— Не обижайтесь на мою соседку, — сказала Серафима, закрыв дверь. — Роза Альбертовна — человек добрый, но иногда остра на язык.

— Не лукавь, Фима, наш долготерпеливый и святой Вениамин не раз жаловался на скверный характер своей жены, — вставил пять копеек Аристарх, — а сколько раз она выкидывала меня за дверь, спутай я ее клубки.

Серафима шикнула на него, Аристарх прикрыл рукой рот, все, молчу, и налил себе ещё чая.

Клянусь, это была десятая чашка, как он до сих пор не лопнул, я не понимала. И какие нитки путал этот чудной старик? Что значит «выкинула за дверь»?

Долго засиживаться в гостях я тоже не стала, после ухода четы Кремляковых выпила с Аристархом по «последней» и поблагодарила Серафиму за приглашение.

В прихожей хозяйка спросила меня:

— Лариса, помнится, вы жаловались на необычные видения, они оставили вас?

— Отчасти, — ответила я, — по-прежнему слышу отголоски человеческих мыслей, но не всех. А ещё замечаю свечение вокруг сердца, но тоже не у всех.

— Только у тех, кто симпатизирует вам. Верно?

Я улыбнулась, вспомнила Никиту. Не видела его всего день, а уже скучаю.

— Доктор Романов изменился, — сказала Серафима как само собой разумеющееся, — я его знаю с тех пор, как он перевёлся к нам. Бывало, идёт по коридору и тащит за собой девичьи обиды, они, что старая змеиная кожа, вроде сползла, но не отстала, шуршит, а сейчас светится весь, и ни одного хвоста за спиной. Он влюбился по настоящему, Лариса. А вы, если не секрет, чувствуете к нему влечение?

Вопрос показался мне странным. Влечение, слово то какое стародавнее.

— Да, мне нравится Никита, и я слышу его мысли, только раньше в моей голове пел целый девичий хор, сейчас хор поутих, но некто неизвестный так и стоит рядом, я вижу силуэт, но не могу понять, женский он или мужской.

Серафима нахмурилась.

— Я тоже вижу ниточку за его спиной, и некто крепко за неё уцепился.

И тут я не выдержала и задала вопрос, который давно мучил.

— Вы экстрасенс, Серафима Петровна? Вы угадываете мысли, хвосты видите, нити. Как вам это удается, вы входите в транс? Настраиваетесь? Вы тоже пережили клиническую смерть?

Старушку не удивилась, она приложила к губам палец и обернулась на Аристарха Ивановича в гостиной, подслушивает ли? Но тот включил телевизор и щелкал каналы.

— Вы после больницы изменились, видите, слышите, чувствуете по-другому, — зашептала Серафима, — со мной другая история. Да, я обладаю определенным даром, могу угадать прошлое и будущее людей, их связи, распознаю чувства. Но, кто именно стоит за спиной доктора Романова — разглядеть не могу, знаю, это очень близкий человек. И он опасен.

— Опасен? Кто же это? У Никиты мало друзей и нет родителей. Вы знаете, что он детдомовский? Что его взяла на воспитание одна швейцарка? Никита вырос в Цюрихе, закончил там медицинский...

Я не договорила, случилось странное. Серафима охнула и схватилась за сердце. Ее зашатало. Аристарх тут же подскочил с табуретом в руках, усадил подругу и принялся дуть ей на лоб.

Боже, я только сейчас заметила, что у старика на ногах гамаши. Абсолютный провал в прошлое.

— Слепая как крот, шоры на глазах. Рядом, совсем рядом, кругами ходила, Романов-Романова под носом, а я вдаль вглядываюсь, — бормотала Серафима.

Я ничего не понимала и испугалась не меньше Аристарха.

Серафима отдышалась, пришла в себя.

— Женщину, которая его воспитала, зовут Полина Романова, не так ли?

— Да, и он обязан ей всем, любит ее очень, — ответила я на вопрос.

Старушка схватила меня за руку.

— Деточка, ему грозит опасность, не оставляй его.

— Какая опасность? Что вы увидели?

Серафима покачала головой и вновь заговорила загадками.

— Слепа я, шоры на глазах, морок наведен. Знаю лишь, Полина эта очень опасна. Нехорошо мне, Лариса, простите, надо пролечь.

Больше она ничего не сказала, выпила залпом принесенную Аристархом валериану. Аристарх подхватил Серафиму подмышки и проводил в спальню.

— Может скорую вызвать?

Но мой вопрос остался без ответа.

Тогда я потихоньку прикрыла за собой дверь и вышла на улицу.

Почему ее так взволновала опекунша? Какую опасность она представляет? Надо ли рассказать Никите об этом странном разговоре? Нет, он вряд ли поверит, только рассердится.

Домой я добралась за полночь и только вспомнила про свой телефон. Там было несколько пропущенных звонков от Никиты и его смс «Скучаю, где ты?» с грустным смайликом и ещё одно сообщение, заставившее мое сердце болезненно сжаться.

«С праздником, Чайка. Надо встретиться».

Я провела пальцем по экрану, стирая переписку. А потом без грамма сомнения заблокировала абонента по имени Вадим Климов.

Не успела я снять верхнюю одежду, как в дверь позвонили.

Первая мысль было о Феликсе, он, слава Богу, поправился после отравления и вчера под глупым предлогом напрашивался в гости. Я вежливо отказала, сослалась на усталость, давайте завтра, сказала я ему, зная, что сама буду в гостях у Серафимы. Неужели он ждал меня весь вечер? Общество «длинноносого и сладкоголосого» соседа меня тяготило, назойливость его последнее время переходила все границы, но отказать от дома я ему не могла, неудобно.

Вновь раздался звонок.

— Ну, погоди же, старый хрыч, — прошептала я и распахнула дверь.

На пороге стоял Никита с букетом роз и коробкой шоколадных трюфелей в руках.

— Прости, я звонил, писал, ты молчишь. Ждал тебя в подъезде на подоконнике, телефон от холода сел. Как я тебя пропустил?

Никита весь дрожал, он не на шутку замёрз. Я посмотрела на его побелевшие губы, умоляющие глаза, согрей меня, втащила в квартиру.

— Срочно в горячую ванну! Сейчас заварю чай с мёдом.

А потом…

Конечно, это должно было произойти.

На этом моменте я пока ставлю многоточие….

Разве можно описать счастье? Разве звучание слов на бумаге расскажет о чудесной симфонии в сердце?

Разве чудо не превратится в обыденность?

И если я напишу, что сейчас все честно, без воровства, без пустых надежд, и что с Вадимом все было по-другому, драматически-больно. Перетянутые струны впивались в сердце, грозя в любой момент порваться и пронзить его насквозь, а в зеркале на человеческом лице отражались глаза голодной и хворой собаки. И боль внутри стала настолько привычной и проходила лишь, когда Вадим брал меня за руку и говорил: «Привет, ты почему такая грустная?», а потом возвращалась, стоило ему уйти.

Кто-то поверит, что я больше не чувствую боль?

«Не оставляй его», — сказала мне Серафима.

«Не оставлю!» — хотелось мне сейчас кричать.

Я не смогу его оставить, отпустить, не смогу без его рук, губ, дыхания, запаха, без его тепла. Вот он, свернулся в клубочек на моей кровати, видит сон и улыбается.

Мой солнечный и самый красивый на свете мальчик.

Ночь перед Рождеством полна приятных неожиданностей, это правда.