Чистовик. Грета Гарбо

Время между католическим Рождеством и Новым Годом пролетает незаметно. Наступают дни сурка: дом — библиотека — магазины — дом, и так каждый день до кремлевских курантов. Я не из тех умников, кто готовит сани летом. Всегда покупала подарки в последние дни декабря, каждый вечер после работы бегала по магазинам. Но в этот раз я взяла выходной. Маме с папой думала купить что-то полезное для дачи. Сестре книгу по рукоделию, Маша осваивает все техники от амиругуми до кинусайга, но впереди ещё множество замысловатых наименований.

Помню, как в прошлом году ломала голову над подарком Вадиму, хотелось быть оригинальной. А потом приревновала к подарку его жены, сама не спрашивала, но Вадим в разговоре упомянул:

— «Анютка моя отличилась, купила крутой макбук, деньги немереные, я рад, конечно, но теперь все рукописи туда переносить».

Ревность — изрядная гадость.

Я вечно добивалась его расположения, подарки становились своего рода подкупом. И трагедией, если кто-то оказывался догадливее меня.

Никита. Что бы ему понравилось? Книга о кинематографе? Слишком прямолинейно, если ты любишь Иллюзион, держи ретроспективы оскароносцев.

Новый запах? Слишком просто, словно отделалась.

Рамка для совместного фото. А будет ли оно?

Свитер с оленем? Здравствуйте, мистер Дарси.

Золотой зажим для галстука? Запонки? Мещанство.

Я ответила на встревоженные эсмски Никиты, попыталась все объяснить, только понял ли он? Потом позвонила. Его голос потеплел, уже хорошо. Мы договорились встретиться сегодня вечером.

Сразу после разговора с Никитой пришла идея с подарком. Пусть я буду смешной, но совершенно точно оригинальной. Сошью ему подушечку для сна, положу туда сушеную мяту, липу, чабрец и сосновые почки, пусть любимый засыпает с мыслями обо мне. Мне понадобится небольшой отрез шелка и душистые травы.

Таковы были мои планы на день, которые не сбылись, потому что …

Когда я выходила из подъезда, дорогу мне неожиданно перегородила красная машина. Женщина в белой норковой шубке опустила стекло. Темное прямое каре, нежный овал подбородка, аккуратный нос, немного опущенные внешние уголки глаз, всё как на фотографии на телефоне Никиты.

— Вас зовут Лариса, не так ли? — спросила похожая на Грету Гарбо красавица.

— Вы Полина? — ответила я вопросом на вопрос.

— Мы заочно знакомы, как вижу. Пожалуйста, сядьте в машину, я отвлеку вас совсем ненадолго, — приветливо улыбнулась Полина и открыла дверь, — мой воспитанник говорил о вас много добрых слов.

В голове вдруг промелькнула паническая мысль: «Не соглашайся! Не разговаривай с ней ни о чем!»

«С чего бы? Она приемная мать моего парня!» — затмила ее разумная.

Я приняла приглашение Полины, села рядом, вдохнула тонкий мускусный аромат и невольно восхитилась красотой шестидесятилетней женщины. Ведь ей по моим расчётам именно столько.

Полина снова улыбнулась, она догадалась, о чем я только что подумала.

— Да-да. У меня лучший в Цюрихе косметолог. Я бы вам его посоветовала, не будь вы так молоды, — сказала Полина, — нам надо поговорить, деточка.

И тут на глаза женщины навернулись слезы, причем так неожиданно, что я опешила, только что лицо Полины сияло улыбкой и нежными пастельными тонами, как вдруг невидимая глазу кисть щедро замешала мышино-серый цвет, скривила линию губ, да еще стряхнула на глаза жирные капли. Молниеносная метаморфоза.

Интуиция оказалась права, сев в машину к Полине я совершила ошибку. Но было поздно.

— Поймите меня правильно, Лариса, я долго живу и неплохо разбираюсь в людях. Добросердечного человека разглядеть могу разу. Вы очень хорошая, Никита не зря вас выбрал. Он наделал много ошибок, горячая цыганская кровь — не водица. Но любое прегрешение возможно понять. Он очень долго искал свою избранницу.

— Почему вы плачете? Что-то случилось с Никитой?

Женщина достала из кармана шубки расшитый вензелями платок и осторожно промокнула слезы.

— Ни в коем случае. Мой мальчик здоров. Но возможно ли нам, добрым христианам, оставить без внимания его очень больного сына?

— Сына? — переспросила я, полагая, что ослышалась

Полина кивнула и не смогла сдержать слезы, по щекам пробежали черные змейки от туши. Женщина заглянула в зеркало заднего вида и расплакалась еще сильнее.

— Я совершила ужасный поступок много лет назад. Ники тогда заканчивал университет. Девушку звали Натали. Я знала, что они любят друг друга той первой невинной восхитительной любовью, которая остается в памяти на всю жизнь. Если вы спросите Никиту о Натали, то…

— Он рассказал мне о ней, — перебила я собеседницу, — извините. Он страдал, когда Натали пропала. Искал ее, но не нашел.

Полина смотрела в ветровое стекло, не мигая.

— Я постаралась, чтобы ее никто не нашел. Наговорила ей всевозможных гадостей, наврала с три короба, лишь бы она не держалась за Ники. Он не должен был оставаться в стране, ему грозила опасность. Не спрашивайте, какая. В то время мой муж, финансовый брокер, ввязался в сделку с одной индийской фармацевтической компанией, поставил все свои движимые средства на разработку лекарства от опасного вируса, риск был огромен и,… в общем, сделка сорвалась, он вывел со счетов деньги клиентов и исчез. Он обманул меня, Ники, оставил на растерзание инвесторов. Клаус просто сбежал, а мне пришлось отвечать по его махинациям. Мальчик не мог остаться в стране и стать мишенью. Потому он улетел в Москву, собрался буквально за один день. Мне пришлось врать его девушке, чтобы она не искала его. А через нее его не нашли другие. Потом я узнала, что Натали родила мальчика с церебральным параличом, поражение нервной системы колоссальное. Ребенок до сих пор прикован к коляске, согнут в три погибели, он никогда не видел солнца, просто не может поднять голову.

Женщина опять разрыдалась.

Я же смотрела на мерцающую праздничными огоньками елку, стоящую в нашем дворе, на скачущих вокруг нее малышей и замерзала. Я буквально коченела от услышанного. Ёлочные фонарики один за другим потеряли цвет, сама елка и шары на ней стали черно-белыми. От подступивших слез картинка размылась, я увидела, как под такой же грустной черно-белой елкой сидит черно-белый скрюченный мальчик и ждет…солнца.

— Я была у Натали перед приездом в Москву, передавала ей лекарства, подарки на Рождество. Мы приняли с ней непростое решение, рассказать о сыне Никите.

— Она простила вам обман? — спросила я Полину.

Ты вздрогнула. Отвела глаза. Кивнула.

— Ужасный поступок. Казню себя за него ежечасно. И стараюсь сделать все, лучшие врачи, клиники, реабилитация, но пока никакой положительной динамики. Мальчика зовут Тома, ему исполнилось двенадцать. Очень похож на отца, чёрные волосы и такие же выразительные глаза. Ведь я собиралась брать из приюта девочку, приглядела ее, маленькую, хрупкую тростиночку, похожую на меня как родная дочь, но в кабинет директора за ухо привели чернявого мальчугана с горбушками хлеба в карманах. Мальчик был высоким и очень худым, а одёжка короткая, переросшая. Я как раз сидела и заполоняла необходимые бумаги. Пока воспитательница отчитывала «воришку«, он стоял, понурившись, а потом взглянул на меня с такой надеждой и мольбой и с таким восхищением, что внутри все оборвалось. Так я поменяла решение. Директор отговаривала, мол, цыганский дети все шебутные...

Полина ещё что-то говорила о маленьком Никите, я не помню.

— И он двенадцать лет не видит солнца, — вставила я невпопад, — и своего родного отца.

Опекунша вернулась из воспоминаний.

— Натали до сих пор одна, она больше никого не полюбила, — ответила Полина. — Мне больно все это осознавать.

Она больше не плакала, просто сидела и смотрела на меня. Не сводила глаз. Мне тоже нечего было добавить. В голове плясали дурацкие мысли: « Ну вот, одним подарком стало меньше. Да. И одним человеком в моей жизни меньше. Бедный маленький Тома. Он, наверное, смотрит на солнце с помощью зеркала?»

— Я причинила вам боль. Ради бога, простите — прошептала Полина и коснулась меня. Я вздрогнула от ее ледяного прикосновения и убрала руку.

— Но мне надо исправить содеянное зло. Сегодня расскажу Никите о сыне. А вы должны знать, что Никита не один, а там, уж как он сам решит, — добавила женщина.

Не было сил ей отвечать. Не было сил находиться рядом с ней.

Я выдавила из себя лишь несколько слов:

— Простите, мне нехорошо, — вышла из машины и направилась в подъезд дома.

Ни за какими подарками я не поехала.

Не раздеваясь, опустилась на диван в гостиной и выпала из жизни.

Спала ли я? Нет, сна не было, лишь пустота.

« А там уж как он сам решит», сказала Полина, решит Никита остаться со мной, останется, решит вернуться к сыну и Натали, вернётся. Не было трагедии для меня в услышанном. Полина сделала правильно, что рассказала о больном мальчике. Она не просила меня оставить Никиту. Она не вмешивалась в нашу жизнь.

Так отчего я лежала пластом, полностью обессиленная?

В дверь позвонили. Я некоторое время раздумывала — открыть или подождать, пусть неизвестный гость уйдёт. Без предупреждения ко мне обычно приходит Феликс. Его видеть я хочу в последнюю очередь.

Только звонок раздался ещё раз, а следом тонкий голосок:

— Ларисочка, это Мария Степановна, соседка твоя. Открой на минуточку.

Откуда она знает, что я дома? Дежурит у окна или у замочной скважины, не иначе.

Я открыла дверь.

Степановна, которую я прозвала Крыса Степановна (за ее вечно вынюхивающее личико с вострым носиком и сжатыми в треугольник губками как у грызуна) в своём бессменном байковом халате и роговых очках, глаза в которых казались огромными и всевидящими, была очень взволнована.

Она шагнула к двери Феликса Павловича и надавила на звонок.

— Хотела грибочков у него на щи попросить. Пост, мясо нельзя. Целый день звоню, стучу, тишина!

— Так его наверняка дома нет.

Я тоже нажала на кнопку звонка, прозвучала птичья трель, потом разлилась тишина.

— Два часа назад был, сказал, заходи в любое время, Степановна. А сейчас не отвечает. Сердце не на месте у меня, мож случилось что, не молодой уже, — взволновано тараторила соседка, — а надысь к нему одна… ох, да что я болтаю. А если он помер?

— Так если у него гостья, поэтому и не открывает.

— А я уверена, что один. Кралечка та расфуфыренная час как ушла, — ответила Степановна.

Какой все-таки у Степановны протоптанный полигон — от дверного глазка до кухонного окна, выходящего во двор, снуёт туда-сюда, как челнок, на дежурство заступает с раннего утра, как я ухожу на работу, и так до полуночи или вообще не спит. Вечный дневальный, в курсе передвижения и личной жизни меня, Феликса, возможно и других жителей подъезда. Бесценный экземпляр, зоркие глаза, длинный нос, язык без костей, идеальный стукач.

Я вздохнула, ну что за напасть. Зачем мне сейчас ещё проблемы с Феликсом?

Но Степановна не уходила, она была решительно настроена вскрыть чужую дверь и «спасать».

Делать нечего, я достала из шкафчика в коридоре запасные ключи от квартиры Феликса.

— Сейчас откроем и посмотрим, дома ли он, — сказала я и, не обращая внимания на охи « он точно помер» и на лживые причитания «а если за взлом посодют?», повернула ключ в замке и вошла в квартиру соседа.

Степановна шмыгнула следом.

И снова меня удивила затхлость и тяжёлый грибной дух, словно я открыла дверь в заплесневевший склеп. Как старик живет в таком смраде, да ещё и дам приводит?

— Феликс Петрович, вы дома? — громко спросила я.

В ответ из спальни раздался шорох и стон. Мария Степановна испуганно перекрестилась и зашептала «Отче».

В комнате Феликса оказались задёрнуты шторы, я щёлкнула выключателем.

Картина пугала. Кровать была вся перевернута, словно на ней скакали непослушные дети. Феликс лежал навзничь в распахнутой на груди пижаме. Лицо зеленое, под глазами тёмные круги, губы сухие, бородка и усы, обычно крашенные и выстриженные волосок к волоску в дорогой брильне, сейчас что перец с солью, наполовину седые, как впрочем, и виски.

То ли Феликс давно не приводил себя в порядок, то ли вдруг постарел, что исключено.

Во-первых, вдруг не стареют. Во-вторых, еще вчера Феликс выглядел образцово-моложаво.

Но разгадывать загадки времени не было.

— Звоните в скорую, — сказала я к соседке.

Та взвизгнула:

— Батюшки, сию минуту!

И выбежала в коридор.

— Что случилось с вами? Сердце? — спросила я Феликса.

Он кивнул.

И тут я заметила на его шее и на груди около соска кровоподтёки, очень похожие на засосы. В голове мелькнула догадка, оказавшаяся верной.

Старик прелюбодействовал.

— Ох, деточка ..., — выдавил Феликс, — эта женщина сведёт меня с ума, а ещё скорее загонит в могилу. Я не молод, а она прыткая как лань.

Я натянула одеяло на Феликса, спрятала под ним провокационные следы.

— Мы скорую вам вызвали или отменить?

Феликс приоткрыл глаза.

— Отмени, пожалуйста. Отлежусь. Смех и грех, старперец из меня никудышный. Я ее проводил и сразу лёг, слышал звонки, но подняться сил не было, тахикардия страшная.

— Может все же врача? ЭКГ сделают.

— Отмени, сказал. Все в порядке. Вот тут в тумбочке валидол достань, пососу.

Я набрала номер скорой и отменила вызов. Сунула Феликсу под язык таблетку.

— Форточку хоть открыть можно? А то вокруг одни грибные споры, кислорода нет. И ещё какой то пудрой пахнет. Вы задохнётесь.

Сосед ничего не ответил, лишь безразлично махнул рукой — делай что хочешь.

Я раздвинула гардины, широко открыла окно, впустить свежий морозный воздух. Но Феликс испуганно запротестовал.

— Щёлочку! Замёрзнут.

На подоконнике стоял торфяной прямоугольный горшок, откуда из смеси опилок и мха вылезали нитевидные ножки и шляпки — кнопочки полупрозрачных грибов.

— Что-то новенькое развели? Инопланетные поганки? Или галлюциногены?

Феликс посмотрел на меня с осуждением.

— Любое живое существо борется за место под солнцем. Природа свободна от совести, ее закон — выживает сильнейший. Вот и грибочкам моим хочется жить, а мне тем более. Ларочка, еще столько не пройдено, не изучено, не испробовано. Чем дольше живу, тем интереснее становится. Чудесный универсум приготовил множество загадок. Ох…, — выдал неожиданную тираду Феликс и устало закрыл глаза.

— Ну, так, какие ваши годы? Живите и радуйтесь. Только сердечко свое ретивое берегите.

— Берегу, милая. Спасибо, что заботишься обо…

В глазах Феликса застыла неопределенность, они остекленели. Старик провалился в забытье, не окончив фразу.

Я испугалась, тряхнула за рукав.

Во взгляд Палыча вернулась осознанность, на лицо благодарная улыбка.

— Спасибо, что заботишься обо мне, — повторил Феликс и вцепился мне в руку. Сильно, до боли. — Лариса, думай в первую очередь о своей выгоде.

Я еле освободила от его клещей. Старик явно не здоров, путается в словах.

— Это все Мария Степановна, она тревогу забила. Меня позвала. Отдыхайте.

Заручившись обещанием звонить мне при любом ухудшении, я пошла к себе.

На телефоне меня ждало сообщение от Никиты « где и во сколько сегодня? Скучаю».

Какой черт заставил меня тут же написать ответ?

Возможно, слова Феликса — думай в первую очередь о своей выгоде?

Отправив «нет смысла встречаться», я испугалась, захотела удалить, но Никита успел прочесть и тут же перезвонил.

А мне нечего сказать. Не я должна рассказывать ему о сыне.

Я смотрела на симпатичное фото Романова на экране телефона и думала о сгорбленном мальчике с зеркалом в руках.

Никита перезванивал ещё три раза, я так и не взяла трубку.

Идиотка? Да, троекратная.