Сигила

Лариса допивала чай с шарлоткой, сидя на уютной кухне в Плотниковом переулке, на обед не согласилась, спешила, хотя Серафима и ее ласковый котейка приглашали. Аристарх так просто сидел рядом, трогал лапкой и гипнотизировал переливающимися янтарными глазами — «борррщик со сметаной и жаррреная курочка, ммммр».

— Эту защитную печать заберёшь с собой, — сказала нянечка и развёрнута носовой платок, на вышитых шёлком васильках и маках лежал небольшой кружок, вырезанный из картона.

Видеть защитные печати Ларисе не приходилось. Она взяла картонку, повертела ее, пытаясь понять смысл нарисованных на ней символов. Шестиугольник, три коротких, словно ругательных, слова на латыни, а может и на каком другом древнем языке, планетарные знаки, масонский глаз в треугольнике, а ещё увесистый топор или секира, выведенные наспех шариковой ручкой. Рисовавший не только не обладал художественным навыком, но и временем. Казалось, так называемую «сигилу» изготовили на колене и впопыхах.

— И от чего эта бумажка защищает? — растерянно спросила Лариса.

— От людей недобрых, от мыслей нечистых, от зла, — уклончиво ответила Серафима, понимая, что не удовлетворила любопытство гостьи.

И тут же предугадала новый вопрос.

— В смысл начертанных знаков не вдумывайся, верь, сигила поможет. Но одно условие соблюсти архи важно, никто не должен видеть, как ты ее кладёшь, тем более Никита. В ладошку спрячь и под подушку незаметно для него засунь. Все поняла?

Сомнений у Ларисы было много, она растерянно смотрела на картонку и думала, что за ерунда, Никите нужна серьёзная помощь, а не эти каракуляли, она спешила к Серафиме в надежде на поддержку, а вместо ...

Но строгий взгляд нянечкиных глаз остановил поток ее мыслей.

— Запомни, — сказала Серафима, — после подлога Никита может почувствовать себя иначе, не узнавать тебя, печать ни в коем случае не убирай, и ничего не бойся. Он выживет, он под сильной защитой.

— Под чьей защитой? Поясните мне, — не выдержала Лариса.

— Под моей и не только!

Серафимины глаза сузились, превратились в острые лучи — стилеты, вонзившиеся в сознание Чайкиной — верь мне беспрекословно!

Заворожённая Чайкина послушно кивнула, перевела взгляд на кота, застывшего на табурете.

Тот по-прежнему не сводил с девушки гипнотического взгляда, только глаза стали пустые, в них исчезла черная полоска, осталась лишь ярко-желтая радужка, казалось и не кот это вовсе, а чучело с янтарными самоцветами вместо глаз.

Лариса зажмурилась, встряхнулась. Чучело ожило, потерло лапой нос.

Серафиме пришлось прибегнуть к внушению, а что ещё оставалось? Время на вес золота, безликий, скорее всего уже подселился, изгнать его из тела Никиты задача первостепенная. А пояснить обывателю правила начертания защитных сигил за пять минут невозможно. Да и зачем рушить мир сказочницы Чайкиной, где царит взаимная любовь? Стоит ли обременять его эзотерическими премудростями и населять беспощадными голодными тварями? Безликий, его бесчисленное стадо, дети — доноры, воровство тел. Бедная девочка и так психически пострадала, сколько ей ещё предстоит.

— У вас потрясающая шарлотка, Серафима Петровна! Второй раз угощаюсь, и снова в восторге, — сказала Лариса, казалось, не в тему, но Серафима осталась довольна, ее внушение только что укоренилось, забылось, но даст о себе знать в нужное время. Оставался один момент, который она хотела прояснить.

— Спасибо, милая. В следующий раз приходи в гости с Никитой, посидите подольше, запишешь рецепт. Я вот что хотела спросить. Ты вчера сказала по телефону, будто твой несчастный сосед покончил с собой, расскажи вкратце, какой он был человек.

Чайкина отложила недоеденный кусок пирога и погрустнела.

— Феликс? Это очень милый интеллигентный старик, внимательный, образованный, знал ответ на любой вопрос, он словно ходячая энциклопедия. А ещё щёголь и дамский угодник. Одевался всегда с иголочки, у него постоянный закройщик на Соколе. Любил путешествовать, весь мир исколесил. Я не понимаю, почему он так поступил. В голове не укладывается. Постоянно говорил, как любит жизнь. Может, он смертельно болел и скрывал? А может из-за несчастной любви, как и я тогда. У него была женщина, замужняя, но она редко приезжала в Москву.

Тут Чайкина ахнула, прикрыла рот ладошкой.

— А если они расстались, он не выдержал и тоже… Как я…

— Как было его полное имя? — перебила ее Серафима.

— Феликс Павлович …Суворов.

Старушка закрыла глаза, вызывая образ покойного. Ничего. Пустота. Странно.

— Или Сидоров или Спиридонов, извините, я не помню его фамилии, знаю, совсем простая на букву «С».

— Было ли в нем что-то запоминающееся? Шрам на лице, татуировки, особый предмет гардероба? Как, например, перстень, костюм — тройка, трость?

— И тройка и трость!

Серафима почувствовала, как ниточка в ее руке дёрнулась

— Свою твидовую тройку он очень любил, ему шёл английский костюм. И тросточка у него была особенная, говорил, студенты подарили, на ней набалдашник, выточенный из слоновой кости — голова элефанта с хоботом и бивнями. Он на свидание с дамами всегда ее брал, ходил франт франтом.

Слон с бивнями.

Ниточка повисла, Серафима потеряла след. С чего-то она подумала, что некий несчастный Феликс и сбежавший безликий одно лицо. Ещё вчера у неё заныло под ложечкой, странное совпадение, но Аристарх прав — самоубийство через повешенье для многомиллионного города — совпадение с огромной погрешностью.

Когда Чайкина прибежала в больницу, часы показывали уже половину четвертого, город погружался в морозные бесснежные сумерки. Было время посещения, и в коридоре терапевтического отношения наблюдалась привычная суета.

Матвея она заметила у сестринского поста, тот уже ждал Ларису, чтобы смениться.

— Привет! Мне пора, короче, есть две новости. Плохая, у Никиты начались приступы амнезии, тут помню — тут не помню, опасаюсь, что пострадал мозг, попросил мрт провести. Скоро долгие выходные, фиг получится, поэтому надо срочно. Хорошая новость, ему заметно лучше, сама увидишь.

— Матвей Иванович, есть местечко на мрт через полчаса. Вы согласовали с лечащим? — окликнула Ларионова медицинская сестра с поста.

Тот обернулся.

— Конечно, Раечка, он должен был направление написать.

Девушка пролистала карту.

— Да, есть. Пусть больной готовится.

— Ладно, я к Никите, — сказала Лариса, — спасибо, ты настоящий друг!

Матвей подмигнул.

— Давай! Если что, на связи.

И поспешил к выходу.

Никите действительно стало лучше. Увидев любимую, молодой человек просиял и хотел даже встать с постели, но силенок еще не хватало. Зато в глазах у Романова появился блеск и узнаваемые, так любимые Ларисой золотистые искорки. Он улыбался во весь рот, зная, что это совсем ему не идёт. На впалых щеках проступил румянец, тонкая кожа налилась влагой. В него словно вдохнули кислород, и вчерашний «живой труп» превратился в бодрого анорексика, идущего на поправку.

Лариса не верила своему затеплившемуся счастью, боялась его задуть.

Боженька услышал молитвы, все наладится, все будет хорошо!

— Побудешь со мной чуть-чуть? — спросил Никита и взял ее за руку, притянул пальцы к губам.

— Что значит чуть-чуть, да я почти целые дни рядом с тобой! Я и Матвей. Мы сменяем друг друга, — удивлённо ответила Лариса.

Никита смутился, сильнее сжал ее руку.

— Спасибо, милая. У меня что-то с памятью. Как ты была со мной позавчера ночью, помню, а потом какие — то обрывки, пытаюсь, вроде вот-вот, но ничего не вспоминается.

— Повторяю, я не была с тобой той ночью. У тебя провалы начались чуть раньше. После нашей встречи у ресторана.

— Да? У ресторана.… Наверное….

Никита болезненно скривился.

— Тебя сейчас отвезут на обследование, я подожду в палате.

— Не надо, Ларочка! Я и так причинил тебе столько хлопот, иди домой, поспи. Я тебе позвоню, как только что-то выяснят. Хорошо? — неожиданно выдал Романов.

Лариса напрягалась, она не понимала, что происходит.

Ларочка… Никита так ее не называл. Лапка, Лариска-ириска, девочка, но не Ларочка.

Он выглядел бодрее, но приобрёл что-то чужое, слишком яркие и жадные огоньки в глазах, слишком широкую беззастенчивую улыбку, излишнюю резкость в движениях. Он даже за руку держал Ларису по-другому, вцепился, сжал пальцы, не вырвешься. Словно, вчера еще лишенный жизни, он пил ее сейчас взахлеб и никак не мог напиться.

А ещё пропало свечение, исходившее из его сердца, тёплое и ласковое, в котором Лариса нежилась и расцветала.

Пришедшие медсестры переложили Никиту на каталку, тот улыбался и шутил уже с ними, но выглядело это нарочито натянуто, словно парень играл роль, в которую пока не вжился. Обернувшись к Ларисе, беззвучно повторил — иди домой и ни о чем не беспокойся.

Девушка была настолько удивлена происходящим, что вспомнила о словах Серафимы лишь на выходе из отделения, постояла в раздумьях, а стоит ли, но, «подчиняясь приказу», вернулась в палату Никиты и незаметно для двух других пациентов положила внутрь наволочки вырезанную картонку.

«Я определённо схожу с ума» подумала она, и быстро вышла.

Весь оставшийся день Ларису мучило нехорошее предчувствие. Вина за самоубийство Феликса, выросшая за день из простой догадки в огромного монстра, угнетала ее и тянула на дно, все попытки оправдаться, расцветить картинку заканчивались неудачей, краски блекли, сливались с непроницаемой темнотой за окнами. За окном задождило, немыслимый фарс, конец декабря, а небо сыплет каплями и сползает ручьями по стёклам. Впереди новая бессонная ночь в компании голодного чудища — чувства вины.

Ларису засасывала безысходность. Она буквально выжимала из себя слёзы, но не пролила ни одной.

Ближе к полуночи позвонил взволнованный Матвей, сказал, что Никите стало хуже и он снова в реанимации. Умолял не волноваться раньше времени, никуда не бежать, все равно не пустят. Завтра с утра он заедет за ней.

— Я во всем виновата, — прошептала Лариса.

— В чем ты виновата!? Не понял, — закричал в трубку Ларионов.

— Я его убила. Картонкой, — ответила Чайкина и наконец-то разрыдалась.