Павлик - спринтер

Обычно, наплыв покалеченных пациентов случается после Нового года, бедолаги поскальзываются, обжигаются петардами, бьются в «дружеских» спорах, разойдясь по койкам, на время отключаются от суеты, задумываются о смысле сущего или не думают о нем вообще, ждут выписки и вновь пускаются во все тяжкие.

Только во второй половине декабря почти весь оставшийся коечный фонд в травматологии Боткинской больницы заняли подростки.

Двое ребят поступили после драки, со сломанными ребрами и пробитыми головами. Тех, с кем они дрались насмерть, увезли в другую клинику, во избежание второго раунда.

Двух юношей и девушку доставили после аварии, молодые люди ехали из клуба. Таксист не пострадал, а у гуляк, сидевших на заднем сидении, травмы средней тяжести.

Список замыкал пятнадцатилетний мальчик Павлик Кузнецов, поступивший из реанимации, этот покалечился очень серьезно, перебегал улицу на самом оживленном участке Ленинградского шоссе, но не успел, попал под внедорожник. Его несовершеннолетний товарищ, снимавший «хайповый видос», был доставлен в отделение местной полиции. После разговора с родителями (да мы понятия не имеем, чем он в наше отсутствие занимается!) отпущен, телефон с видео отобран как улика.

— Сотрясение мозга, множественные переломы обоих ног, коленные суставы вдребезги, собирали как пазлы, присутствуют резаные раны на запястье — латинская буква F и какая-то рыба. В общем, этот дурачок малолетний еще легко отделался, — сказала сестра реанимационного отделения, передавая Романову карту больного.

— Рыба или кит? — уточнил Никита.

— Рыба-кит. Там еще порезы бритвой. Словно рисунок не получался, вот он его и заштриховывал.

— Неужели еще один?

Медсестра лишь неопределённо пожала плечами

— Один, два, мы не считаем.

Достав из кармана мобильный, Романов быстрым шагом прошел на балкон, набрал Матвею, но безуспешно, друг был на терапии и блокировал вызовы.

Серафима тем временем заглянула в палату к подростку. Павлик лежал на койке у окна, голова и левая рука были забинтованы, загипсованные ноги на распорках.

— Милок, пить хочешь? — спросила она.

Павлик не отреагировал, не моргая, буравил глазами потолок.

— Да мы уже предлагали, — сказал сосед по палате, — не отвечает. В прострации он.

— В шоке, — поправил его второй сосед.

— Придет в себя и попросит чего, позовите!

Серафима вышла в коридор. То, что это была еще одна жертва страшной игры, нянечка не сомневалась.

Вернувшийся в отделение Никита окликнул ее, отвёл в сторону от поста.

— У меня будет к вам личная просьба, — сказал он тихо, чтобы не услышали медсестры, — маме Оли Петровой нужна поддержка, она многое пережила, терапия будет ещё долгой, мой друг, Матвей Ларионов, лучший в работе с трудными подростками, и мама должна набраться терпения и полностью доверять ему. Поговорите с ней по душам, пожалуйста. Если нет доверия, то нет и успеха.

Никита взял маленькую руку нянечки и тихонько сжал. Серафима улыбнулась (безусловно, ее любимой внучек Матвей — лучший из лучших)

— Обязательно, не беспокойтесь.

Удивительно, но ореол вокруг Никиты стало светлее, шлейф девичьих обид почти не виден из-за яркого свечения вокруг сердца. Доктор Романов влюблен. И она догадывается в кого, кружева не врут.

Конечно, она поговорит. И не только с мамой, но и с профессором эпидемиологом, невидимым хранителем девочки, не отходящим от ее постели ни на шаг.

Удивительные закономерности повторяются из раза в раз. Подобное притягивается подобным, так эмоционально-неустойчивая, впечатлительная суть Чайкиной выбрала в духовного проводники актёра. Душа Оли Петровой, усердной, трудолюбивой девочки, лучшей на уроках биологии, получила наставника врача. В выборе хранителя работают два правила — зеркало и кровь. Пятьдесят на пятьдесят. Или яблочко от яблони или старики присматривают за своими детьми.

Девятый кабинет по счастливой случайности был опять свободен, Серафима заперла за собой дверь на ключ и вызвала хранителя поломанного Павлика. Им оказался как раз его родной дедушка. Как она когда-то выпросила наставничество для Карповых — Ларионовых, так и дед не смог расстаться с любимой «кровинкой».

Бывший топограф явился в походной форме, с планшетом и штативом через плечо, хорошо без треноги. Лицо деда густо покрывали морщины, схожие с линиями рельефа на картах, горизонтальные на лбу, вертикальные тянулись от глаз, огибали уголки губ и закруглялись на подбородке.

Будучи человеком ответственным и педантичным, дедушка вел дневник поражений и побед родного внука. До тринадцати лет рисовал в тетрадке одни плюсы, но с переходным возрастом посыпались неудачи. Много неприятности отвел от внука любящий дед, спас от бродячих собак, оттолкнул от открытого люка, помог выбраться из полыньи. Не сам конечно, руками других.

Топограф уважительно снял с седой головы кепку, прижал к груди, представился.

— Степан Васильевич Кузнецов. Матушка, виноват, не уследил. Не отпускал Павлушу ни на шаг. Он поначалу с бедовыми ребятами связался, матери грубил, деньги таскал. Хулиганы старше его были и подбивали «кассу взаимопомощи» отрыть, на сигареты да на пиво. Дочь моя молилась, просила сына уму разуму научить, я учил, дважды внучок с двухсторонней пневмонией лежал, не до хулиганья ему было. А потом как-то и позабыл дворовых друзей, в игры компьютерные играть начал. Я следил! Чтобы без пугалок и чудищ, а то, вы знаете, какие там страсти бывают. А потом как пелена у меня перед глазами пролегла. Знаю, дома сидит, со шпаной не носится, музыку слушает, фильмы смотрит, с друзьями переписывается.

— А что Павел в руки бритву взял, ты видел? Что руки ей полосовал?

— Никак нет, матушка. Говорю же, дома, в безопасности сидел, даже с матерью не собачился, тихий стал, о душе думать начал, о вечном. Я только радовался, что внук исправился. Что мне сейчас, ужель отлучат? Похлопочи за меня, Серафима, недоглядел, с кем не бывает? Ни на шаг более не отойду!

Дед чуть не плакал.

— Похлопочу! Потому что не тебя одного заморочили, прозрения лишили. Кто-то глаза нам отводит, будущее стирает. Ступай, Степан Васильевич, береги внучка, добрые мысли ему внушай, договорись со своими коллегами, пусть соседи по палате анекдоты рассказывают. Смех переломы лучше гипса лечит.

— Надо бы заявлени-це куда следует написать, чтоб Там со слепотой этой непонятной разобрались. Непорядок творится.

— Напишу, Степан Васильевич. А лучше сама схожу и обо всем расскажу. Не явись.