Глава 95. Старый знакомец

Только просидев на пятой точке долгие часы и дни, понимаешь, как ноги могут стосковаться по ходьбе. Они, (ноги) ухитряются разучиться ходить, хотя бы чуть-чуть, но разучаются. Что же говорить о том кто давно уже отвык ходить на длинные дистанции?

По просёлочной дороге, петляющей среди возделанных полей и небольших рощиц, до которых ещё не добрались топор лесоруба и плуг пахаря, шли трое — мужчина, женщина и старик. Если мужчина и женщина были крепкими, а их движения упругими, как шаг пантеры, то старик давно уже выбился из сил и едва ковылял на раскоряченных ногах, с трудом превозмогая боль и усталость. Он основательно задерживал своих спутников, но при этом именно он гнал всю компанию вперёд.

— Мы должны успеть до темноты! — говорил он, сам едва не падая. — Если не успеем, то будем ночевать в поле!

— Хоть бы кабак поставили что ли? — посетовала женщина. — Ну, для тех, кто не успел.

— Невыгодно, — ответил старик с таким видом, словно его вот-вот должна была кондрашка хватить. — Здесь не торговый путь, значит, постояльцев будет мало, а крестьяне, живущие на границе, до вечера на улице не задерживаются, они всё делают в первой половине дня.

— Поэтому мы здесь и идём, там, где мало народу, чтобы не привлечь лишнего внимания? — спросил мужчина.

— Как раз наоборот, — ответил старик. — В большой толпе легче было бы затеряться. Просто у меня тут есть один старый знакомый. Порфирий сказал, что он не только жив-здоров, но и до сих пор служит. Хороший человек! Много не берёт, лишнего не обещает, слово держит. Ставит только два условия — не безобразничать и не наглеть.

— То есть?

— Что ж тут непонятного? Не безобразничать, значит не устраивать разборки, особенно с поножовщиной, на его участке границы, а не наглеть… Ну, например, когда везёшь контрабанду, не нагружай целый караван, не ленись возить понемногу, не тащи ничего в открытую. Есть у тебя договорённость или нет, всё равно — "контру" припрячь. Даже если рядом все свои, играй роль до конца, делай честную, чуть глуповатую рожу, не лезь в бутылку, не качай права. А ещё, этот путь заказан для вывоза трупов, заложников, краденых детей, невольников разного рода и проворовавшихся политиков, которые ищут защиту и спасение у фартовых людей.

— Ты говоришь, что это запрещено здесь, но ведь разрешено где-то?

— Конечно. Есть десятки таких путей, троп или дыр, где всё это можно. За особую плату разумеется.

— Но неужели ты, будучи таким признанным авторитетом, не мог всё это совсем запретить?

— Не мог. Ни у какого авторитета нет, и не может быть столько власти. Если б я только попытался, нет, если б я всего лишь намекнул, что хочу прижать, а не то, чтобы уничтожить, какой-нибудь подобный бизнес, то в этот же день получил бы отравленный нож в спину.

— Но всё-таки...

— Как ты думаешь, почему я всё бросил и пошёл искать людей с чистыми, незапятнанными душами, чтобы рассказать им об учении, в котором я сам понимаю не так много, как кажется? Твой сын понимает в нём лучше меня. Мне ведь рассказал о Распятом один умирающий нищий, который был всего лишь младшим членом разгромленной общины. Он же передал мне несколько книг и то распятие, что стоит теперь в нашей церкви. Я сам себя назвал священником, сам придумал или взял из книг многое чему учил вас и выдавал за закон предписанный Богом! Может быть, я был неправ, вы уж простите меня, дети мои! Возможно, мне не следовало делать то, что я сделал, а надо было положить свою жизнь на алтарь борьбы со злом?..

Повисло долгое молчание. Ни Маранта, ни Михал не могли дать ответ на этот вопрос.

— Мы, кажется, пришли, — нарушил это молчание охотник, когда на дороге вдруг возникли ворота без стен и приземистое, грязно-белое здание рядом с ними.

Путники зашли внутрь. Пыльная, обшарпанная комната встретила их запахом плесени, застарелого пота, подмоченной штукатурки и чего-то ещё, старого и немытого.

За столом, таким же обшарпанным и обветшалым, как и всё в этом странном доме, сидел такой же обшарпанный старик, едва видный из-под груды бумаг, тоже старых и пожелтевших, частично рассыпанных, а частично собранных в пачки перевязанные бечёвками.

Поодаль у окна за маленьким столиком сидели двое стражников в доспехах таких изношенных и ржавых, что казалось они, годятся только на огородное пугало. В отличие от всего остального, сами стражники были молоды и на удивление откормлены. Они напоминали двух вертикальных хряков с головами утопающими в плечах и совершенно поросячьими рожами. На вошедших эти двое не обратили ровно никакого внимания, продолжая увлечённо давить на окне мух.

Старик смерил новоприбывших мутным взглядом и снова углубился в свои бумаги. Священник многозначительно посмотрел на Маранту и Михала, потом принял простецки-придурковатый вид и подошёл к столу вплотную.

— Здрас-сте, ваша милость! — проговорил он, стаскивая с головы крестьянскую баранью шапку. — Нам бы вот на ту сторону, как бы, ась?

Старик за столом снова поднял свои мутные глаза, и после секундного молчания спросил:

— Кто такие?

— Люди мы, люди! — продолжал играть простака священник. — Я — старый Махай, крестьянин. Иду в город внука навестить. Он тама в купецком услужении. А енто — племянник мой с супружницей. С женой значить. Хочет в охотники наняться, в северную партию, вот!

— Плати подорожную, дед Махай, — сказал старик, пододвигая к краю стола небольшую деревянную коробку. — А племяннику своему скажи, что сейчас для северных партий не сезон. Ушли они уже все, пусть осенью приходит, когда зимние партии собираются.

После этого "дед Махай" отсчитал несколько серебряных кругляшей и положил их дрожащей рукой в коробку, а потом в его руке, как-то сам собой возник столбик из кругляшей жёлтых, который встал рядом с коробкой, но простоял там недолго — старик, сидящий за столом, сделал молниеносное почти незаметное глазом движение и кругляши исчезли, как будто их и не было.

Потом были сделаны три размашистые записи в большой и толстой книге, и напротив каждой священник поставил своей рукой корявый крест. Когда процедура была закончена и троица вышла на улицу, Михал, с наслаждением вдохнув свежий воздух, сказал:

— Воля твоя, отец, но я ничего не понял. Зачем ты каким-то Махаем назвался? Ну, меня в племянники определил это ещё, куда ни шло, но для чего говорить, что я в какую-то там северную партию наниматься иду? Почему не сказать, как есть, что мы ищем сына...

— Потому что время для этого ещё не пришло и не те уши кругом!

— Какие уши?

— Лишние! Во-первых, те двое у окна, во-вторых, кто-то за ширмой, и, в-третьих — те, что бывают у стен, когда думаешь, что вокруг никого нет.

— Куда же мы сейчас? — спросила Маранта.

— К моему другу домой, — ответил священник.

— А это удобно? Он, наверное, не ждёт столько гостей и будет недоволен?

— Прежде всего, он нас ожидает, так-как я его предупредил.

— Когда?

— Только что. Он всё о нас знает и согласился помочь. Не бесплатно, конечно же.

— Но ведь мы ничего не слышали!

— А вы и не могли слышать слов тайного языка фартовых джентльменов. Это старинное искусство — разговаривать о вещах посторонних и договариваться при этом о деле.

— Тот старик, что ли ему передаёт?

— Он и есть тот старик.

— Так это был он?!

— А вы ожидали молодого? Хорошо, что он вообще ещё жив, ведь многие мои ровесники уже отправились к праотцам. Я ушёл из этого мира так давно, что младенцы, рождённые тогда, сейчас уже взрослые люди, давно перешагнувшие порог зрелости, имеющие своих, далеко уже не маленьких детей. Нда. Кстати вот он его дом. Вот это да! Он за это время его перестроил и превратил во дворец!

Перед ними и впрямь вырос дворец в миниатюре, искусно скрытый за деревьями, так что его почти не было видно с дороги.

— Говорил я ему, чтобы был поскромнее! — проворчал священник. — Попадётся ведь!

— Не попадусь, — сказал вдруг кто-то у них над ухом и давешний старик вышел из кустов.

Но теперь его было не узнать. На нём была одета уже не униформа пограничного стражника, а просторная крестьянская рубаха, шаровары и соломенная шляпа. В руках он держал садовые ножницы.

— Я, видишь ли, тут садовником подрабатываю, — сказал этот, неведомо откуда взявшийся, дед, которого они оставили в том обшарпанном домике. — Работаю по вечерам, в свободное от службы время. Здесь же и ночую. А если когда и заберусь в хозяйское кресло, да отведаю хозяйского вина, так мне же перед хозяином и отвечать.

— А хозяин?..

— Хозяин в отъезде.

— И давно?

— Лет двадцать, как уже.

— Понятно. А остальные слуги?

— Все свои люди. Так что ни о чём не беспокойтесь, проходите в дом, располагайтесь. Сейчас поужинаем, и вы расскажете, что у вас с сынком такое приключилось.