Глава 82. Мама родная и призыв Инци

— Живорез! Живорезом был, живорезом и остался!

Оружейный торговец стоял, виновато потупив взор, но глаза его сверкали злобой и досадой. Руфус слышал каждое слово, сказанное рядом с ним, но говорить не мог, язык повиноваться отказывался. Глаза он разлепил, но видел ещё плохо, всё вокруг, то покрывалось прозрачной кисеёй, то начинало двоиться.

— Да ты ж пойми! — оправдывался лавочник перед невысоким, щуплым стариком с совершенно седыми волосами. — Он ведь кем представился? Сыном Маранты! Кого хотел обмануть-то? Если бы я хоть Маранту не знал или был бы не в курсе, что она умерла бездетной, тогда другое дело. Мало нам того, что каждый второй нищий здесь представляется сыном короля Лоргина?

— Но бить-то его, зачем было? Ты ж его чуть было, насмерть не угрохал!

— Не рассчитал малость. А и то — одним шпиёном Торгового города было бы меньше!

Руфус дёрнулся. Уже второй раз его называли, таким образом, но сейчас обошлись ещё хуже, чем тогда.

— Кажись, очухивается, — сказал лавочник, а стоявший рядом старик наклонился и стал вглядываться в глаза Руфуса, один из которых вдруг предательски задёргался.

— Где он?! Что с ним?! — раздался знакомый девичий голос и в комнату, словно вихрь, ворвалась Мара.

— Дядя Теренций, что с ним? Руф? Что они с тобой сделали?!

Старичок, которого назвали "дядей Теренцием", раскрыл от удивления рот, а девушка бросилась к Руфусу и обхватила руками его перевязанную голову, будто желая загородить от следующих ударов.

— Мара, это ты что ли? — спросил старик Теренций, всё ещё не веря своим глазам.

— Я это, я! — огрызнулась Мара. — Четвёртый год к нам носа не кажете, вот и не узнаёте! Ой, Руфчик, миленький, кто же тебя так?

— Да вот этот вот старый Сыч, — буркнул Теренций. — Сыч он и есть, только подурневший!

Мара наградила "Сыча" крайне недобрым взглядом и зашипела. Руфусу вдруг стало страшно за этого мужика, который глядел теперь на всех как-то затравленно. Мальчик невольно взглянул на руки девушки, которые она сейчас поджала по кошачьи, словно готовясь к нападению, и немного удивился, увидев вместо втяжных когтей обычные розовые ногти.

— Стоп, стоп, без драк! — сказал Теренций, становясь между ними и разведя руки с выставленными ладонями в стороны.

— Шш-то те-бе он сс-делал? — прошипела девица, обращаясь к матёрому бандиту, который был втрое старше и вдвое тяжелее её.

— Дык он представился сыном Маранты-воительницы! — стал оправдываться этот лавочник-разбойник, невольно отступая от разъярённой девахи. — А потом он слишком много знал и всё вынюхивал что-то… Ну, шпиён, ни дать, ни взять!

— Ничего он не вынюхивал! Слышите вы оба, старые да мудрые?! Он ничего не вынюхивал и он действительно сын Маранты-воительницы! А пришли мы сюда, чтобы найти мою мать!..

Старики переглянулись. Тот, который назывался Сычом, стал, будто бы пониже ростом и диковатыми глазами поглядывал то на Мару, то на Руфуса.

— Но ведь Маранта погибла?.. — полувопросительно промолвил Теренций.

— Маранта жива! — выкрикнула девушка. — Мы сами об этом узнали недавно, но она жива и счастлива с новой семьёй, а это её младший сын, который согласился сопроводить меня сюда и мы ничего не вынюхивали, мы просто маму мою искали!..

— А чего её искать-то? — удивился Теренций. — Здесь она работает, в больнице, санитаркой.

Руфус вдруг понял, что больше не видит окружающих. Его глаза были открыты, но их словно завесили тёмным покрывалом. Голоса тоже стали отдаляться, зазвучали приглушённо, как будто он слышал говорящих сквозь дверь или стену. Руфус подумал, что он засыпает, но это не было похоже на сон.

Он полностью осознавал себя, понимал, что лежит в постели раненый, а вокруг стоят люди, но в то же время он был где-то ещё, но где именно, пока было неясно. И тут он понял, что покрывало на его глазах вовсе не покрывало, а туман, и этот туман рассеивается. А когда туман окончательно посветлел и пропал, Руфус увидел Инци. Бронзового Инци, прибитого к деревянному кресту.

Инци вдруг повернул голову, посмотрел на Руфуса и что-то прошептал своими бронзовыми губами, но Руфус ничего не услышал. Зато он внезапно понял, что Инци перед ним не бронзовый, а настоящий! И этот настоящий Инци, по настоящему был прибит к кресту здоровенными, кованными гвоздями! Из рук и ног его струилась кровь, перепачкавшая и свежее дерево креста, и жалкие остатки одежды, которые едва прикрывали избитое, в ссадинах и кровоподтёках, тело.

На лице распятого было написано невыразимое страдание, но взгляд был осмысленным. Он посмотрел Руфусу прямо в глаза и полупрошептал, полупрохрипел:

— Быстрей… Опоздаешь… Поторопись!..

Руфус ничего не понял и продолжал оставаться на месте. Он только с удивлением отметил, что на голове у Инци не терновый венец, а ещё более жуткое сооружение из колючей проволоки! (В Междустенье её было полным-полно, и Руфус с детства знал, какая это дрянь.)

Мальчик не мог взять в толк, что от него хочет Инци, а тот, по-видимому, не мог говорить в полную силу, и было понятно почему — в боку у него зияла широкая, колотая рана, которую мог оставить только наконечник копья.

Руфус моргнул раз, другой и открыл рот от удивления! Инци больше не был распят. Он стоял на небольшом возвышении, скорее всего на пригорке. Его одежда была белоснежной, лицо чистым, длинные волосы тщательно расчёсанными и умащенными маслом. В руках он держал книгу, а вокруг головы у него разгоралось сияние.

Увидев Руфуса, Инци приветливо улыбнулся и помахал рукой, но тут же поглядел с тревогой и, указывая на что-то, что было за спиной мальчика, воскликнул:

— Скорее! Помоги! Только ты можешь...

Окончание фразы Руфус не расслышал. Голос Инци ещё звучал, но слов было не разобрать, словно он говорил издалека. К тому же туман перед глазами Руфуса снова стал сгущаться, пока не превратился в прежнее непроницаемое покрывало, которое заслонило от него любимого друга и учителя.

В больничной палате, между тем происходило следующее — Теренций подошёл к двери, открыл её, высунул голову в коридор и позвал:

— Почтенная Евстафия, зайди-ка сюда на минуточку!

— Может, стоит позвать Ханну? — угрюмо спросил Сыч.

— Не стоит! — ответил Теренций. — Столько лет прошло. К тому же Евстафия давно зарекомендовала себя, как самая добрая и терпеливая сестра и нянечка!

В палату, толкая перед собой столик на колёсах, накрытый марлевым покрывалом, вошла сухонькая пожилая женщина, одетая в белый халат и чепчик.

— Вот, Евстафия, — сказал Теренций, улыбаясь, — посмотри на эту девушку! Узнаёшь ли...

— Ниа? — сказала вдруг вошедшая женщина. — Ниа! Доченька!

Недавняя спутница Руфуса, услышав это имя, вздрогнула, и на лице её отразился неподдельный ужас. Но в следующую секунду она подалась вперёд, неуверенно протягивая слегка дрожащие руки.

— Мама? Мама!

Всё произошло так быстро, что никто из присутствующих не успел даже глазом моргнуть. Рука Евстафии змеёй метнулась под марлевое покрывало на передвижном столике и, не останавливая движение, устремилась к груди дочери, но уже с зажатым в цепких, сильных пальцах блестящим предметом!

В то же мгновение мальчишеское тело, одетое в длинную больничную рубашку, сорвалось с койки, налетело на девушку, так и не успевшую опустить руки, и сбило её с ног! В дверях вдруг возникла высокая седая женщина, жилистая и сухая, как палка, и в следующее мгновение Евстафия уже билась и верещала, скрученная её умелыми, сильными руками!

Теренций и Сыч ошарашено поглядели друг на друга.

— Я же говорил, что нужно позвать Ханну, — проворчал последний, а его товарищ вообще не мог вымолвить ни слова.

Мара сидела на полу и глаза у неё были, как блюдца. Она не видела и не слышала ничего, что делалось вокруг. Она сидела и механическими движениями гладила перевязанную голову Руфуса, ничком лежащего перед ней. Руфуса, у которого промеж лопаток торчала никелированная рукоятка большого медицинского скальпеля...