Глава 20

Ночь темна, светит фонарь;

Тишь вокруг — бог мой и царь.

Я одна возле окна;

Мысль моя — в море волна,

То взлетит к звёздам во тьме,

То падёт к грешной земле.

Явь горька в мире надежд,

Как слеза сомкнутых вежд.

Сердца стук, боли венец…

Жизнь моя, скоро ль конец?

Вздох один, дальше — другой.

О, мой бог, дай же покой!

Три месяца Александр не терял надежды, что жене можно помочь, вылечить, поставить на ноги.

«Люлька не должна умереть. Совместная жизнь только началась. Столько планов на будущее. И вдруг — финал? Что могло послужить толчком, чтобы молодой организм стал целенаправленно убивать сам себя? Пожирать свои же кровяные тельца? Она такая бледненькая. Любимая девочка. Она будет жить. Должна…»

Лечащий врач и другие медицинские источники, к которым обращался Александр, не могли дать точного ответа на этот вопрос. Увы, человек, сумевший разгадать тайны атома и успешно осваивающий космос, ещё очень мало знает о себе самом.

Он старался своей верой и любовью пробить брешь в бастионе фатализма, выстроенном Людмилой вокруг себя. За стенами уверенности в своём наказании, она спряталась от жизни и борьбы как улитка в раковине. Если бы она могла, то запретила бы посещения мужа, смущавшего покой и обречённость, с которыми настроилась принять смерть, разговорами о прекрасном, но несбыточном будущем — их будущем. Однако Александр не сдавался, и временами видел: глаза жены оживали. В них загорался интерес к событиям в губернии, стране, мире. Эти моменты давали надежду. Он часто встречался с лечащим врачом, и они обсуждали новейшие методы лечения, её душевный настрой и самочувствие.

Но с конца осени всё кардинально изменилось. Подъёмный мост, соединяющий её крепость с окружающим миром, был поднят. Бастион стал неприступным. Она даже не пыталась проявить интерес к посещениям и рассказам, как делала это раньше. Людмила не сидела в кресле и не ожидала его прихода. На все попытки Александра втянуть жену в разговор, сначала односложно отвечала «да-да» или «нет-нет», а вскоре и совсем замкнулась. Запретила открывать шторы на окнах. Перестала включать телевизор. Отказалась гулять в больничном саду. Она в основном лежала на кровати и смотрела в одну точку — началась глубокая депрессия. Дела день ото дня становились всё хуже.

Так прошло десять дней. Перед весёлым праздником Покрова Матери-земли врач позвал Александра к себе в кабинет:

— Уважаемый, Александр Сергеевич! Боюсь ошибиться, но Людмила Георгиевна сама не хочет жить. Усилия медицины здесь бессильны. Мне очень жаль, но ваша жена — тяжёлый случай. Её что-то гнетёт. Наши медикаменты бессильны сражаться сразу с двумя болезнями. Я вызывал психиатра. Поговорив с ней, он заявил, что больше к этой пациентке не придёт и лекарства выписывать не станет. На просьбу объясниться… ответил, чтобы сам об этом спросил у неё. Спросил. Людмила Георгиевна ответила: «Не присылайте ко мне ни психиатров, ни священников. Ни к чему. Прошу, не лезьте в душу! Дайте спокойно уйти». Что будем делать?

— Не знаю, — сокрушённо ответил Александр.

Василий Васильевич побарабанил пальцами по столу.

— Да-да… что делать… Тут пришёл медицинский вестник. В одной из клиник Европейской конфедерации разработан новый препарат по нашему профилю. Прошёл апробацию в нескольких клиниках. Говорю это потому, что знаю, вы и ваши близкие — люди состоятельные. Если есть возможность приобрести его — дам название. Попробуем… Вдруг получится? Но вначале Людмилу Георгиевну нужно расшевелить.

В тот же день Александр заехал в университет, и в ректорате узнал телефон и адрес Джулии Корбек — руководителя делегации, посетившей его выставку в Художественном салоне полтора года назад. Он надеялся с её помощью можно достать нужное лекарство — и не ошибся. Джулия близко к сердцу приняла горе, постигшее семью молодых художников из далёкой северной страны. Она записала название лекарства и пообещала выслать, как представится возможность. От предложенной Александром оплаты наотрез отказалась.

Джулия рассказала, что картины, приобретённые ею и Генри Фокснером, через год сменили своих хозяев. Картина «Ангел и Бес» была приобретена английским банкиром в частную коллекцию, а «Чёрный монах» — бизнесменом из Штатов. Картины неизвестных художников перед аукционом выставлялись в модном салоне Мари Роджерс. Словоохотливая Джулия, мешая английские и русские слова, поведала совсем удивительную историю.

Мари оказалась не только профессиональным искусствоведом, но и умелым бизнесменом. Перед тем, как выставить картины на аукцион, сделала им удачную рекламу, рассказав местным газетчикам о картинах и создателях. Рассказанная ею красивая и душещипательная история о том, как невеста поехала вызволять любимого из рабства, изобиловала различными придуманными деталями сюжета. Но она вызвала в сердцах чувствительных обывателей живой отклик. Поглазеть на картины ходили толпы зевак. Мари получила около десяти предложений от солидных покупателей на их приобретение. Она испросила разрешения у хозяев о продаже полотен через аукцион. Генри и Джулия удивились, когда картины, вывезенные из «медвежьего угла», продали по завышенным ценам, как им казалось. «Ангел и Бес» приобрели за сорок одну тысячу золотом, а «Чёрный монах» — за тридцать тысяч. А два месяца назад к Джулии приезжал мистер Джозеф Харрис — счастливый обладатель «Ангела и Беса». Он просил Джулию подробно рассказать о художниках и дать их координаты. Она не смогла отказать такому милому джентльмену.

— Ждите новых заказов, — закончила рассказ жизнерадостная американка.

Сообщение Джулии озадачило и встревожило Александра. Он хорошо помнил историю двух «шедевров» жены. Но сейчас стоял вопрос о её жизни, и проблема картин отошла на второй план. Он не хотел тревожить жену и решил ничего пока не рассказывать.

Через три дня Джулия позвонила Поспелову на мобильный телефон и сообщила, что приобрела лекарство и даже подыскала удачную оказию. Через четыре дня в соседнюю губернию должен прилететь дипломат по своим делам в тамошнее консульство. С ним лекарство для жены Поспелова. Сообщение весьма обрадовало Александра. Он поспешил рассказать радостную новость жене. Хоть Людмила не разделяла его веры в чудодейственность заокеанского препарата, но и не стала огорчать. Она улыбнулась первый раз за последние полтора месяца.

Это был один из счастливых дней в жизни Александра, о существовании которых он забыл в последнее время. За окном кружились хлопья первого снега. Стояла почти безветренная погода. Людмила хотела посмотреть на снег. Завернув жену в одеяло, он поднёс к окну и усадил на подоконник. Они долго смотрели за окно, обнявшись, припав щекой к щеке. Щеки жены пылали жаром, но она вновь проявляла интерес к окружающему. Людмила, улыбаясь, глядела: как сороки передрались из-за кусочка пирожка, оброненного малышом, как толстый столовский кот, развалившись на скамье, наблюдал за галдящими поблизости воробьями и как два школьника, бегая в больничном парке и дёргая за ветви кустов, обсыпали друг друга первым снегом. Чудесные мгновения их единения и любви вселили в Поспелова даже не надежду — уверенность:

«Она поправится. Нам так хорошо вместе. Недостаёт самой малости — привезти лекарство».

Но радость оказалась преждевременной. Людмиле на следующий день стало намного хуже. Она лежала в забытьи и не узнавала мужа.

— Не привезёте лекарство в ближайшие дни — конец неизбежен, — сказал врач хмурясь.

Поспелов хотел лететь самолётом. Однако за день до вылета поднялся настоящий снежный буран, принесённый циклоном с севера. Когда в аэропорту отманили рейс на час, за тем — на четыре часа, а потом — на день, Александр решил, что быстрее доедет на машине. Вдруг самолёт не вылетит на следующий день? Синоптики передавали неутешительные сводки погоды по востоку страны на ближайшие два-три дня, а два поезда, идущие до Хабаровска, уже ушли и следующих ждать только на следующий день. Разумнее было подождать, а утром следующего дня поехать на поезде, но в критической ситуации он не думал рационально, не хотел ждать, боясь не успеть. Не успеть привезти лекарство, не застать жену живой.

Выехал Александр в три часа пополудни — ждал вылета, и к тому же следовало кое-что сделать: заправить полный бак бензином, долить масла в двигатель, проверить тормоза, положить два запасных колеса и всякие полезные мелочи для экстренного случая. Чем дальше он удалялся от города, тем сильнее становился боковой ветер и гуще валил снег. Давно уже окрестности объяла ночь, а дорога была покрыта кое-где обледенелым настом и петляла между сопок. Вдруг в начале крутого спуска, из-за ближнего поворота, Поспелова ослепили два ярких снопа света. Оба водителя не сразу переключили фары на ближний свет. Встречный автомобиль, двигавшийся рядом с каменной отвесной стеной сопки, стал уходить вправо. Александр, притормаживая, тоже отвернул вправо, избегая столкновения. На обледенелом покрытии шоссе его машину развернуло и неумолимо потащило к обрыву.

«Вот и всё! — мелькнула тоскливая мысль. — Не оправдал твоих надежд, Люля…»

Он упал с семиметровой высоты в овраг, заросший чахлым дубняком. Автомобиль несколько раз перевернулся и, загоревшись, взорвался.

***

В тот роковой день Милочка приходила в сознание только один раз — утром. Она уже почти не воспринимала окружающее, и все в отделении ожидали очередного кандидата в мертвецкую, очень жалея красивую молодую женщину и её заботливого мужа. У них имелось всё, о чём многие могли только мечтать: молодость, красота, деньги, талант, любовь. Не было основного — будущего. Часы неумолимо тикали — трагическая развязка приближалась.

Среди ночи Милочка пришла в сознание. В палате стоял полумрак. За окнами завывал ветер, горстями бросая снег в стёкла. Какой-то неописуемый страх гнал из постели и из комнаты.

«Куда? Зачем?» — она не могла понять. Перевернувшись на бок, с большим трудом поднялась и села. Голова кружилась, перед глазами плыли яркие круги. Руки и ноги дрожали, но и сидеть не было никакой возможности — что-то гнало вон из палаты.

«Что со мной? — тревожные мысли перекатывались тяжёлыми камнями. — Я уже не человек? Зверь? Зов смерти влечёт в укромный уголок? Скорее бы конец. Господь, помоги!».

Цепляясь за всё, что попадалось под руку, вышла, вернее, выползла в коридор. В голове настойчивый шёпот:

«Соберись! Иди!»

Ноги подкашивались, сердце, казалось, готово выпрыгнуть из груди.

«Куда ты меня гонишь, Матильда? — сопротивлялась Милочка. — Я не хочу двигаться. Я хочу умереть. Избавиться от тебя, зверя».

«Ишь, чего удумала! — возмутился голос в голове. — Не избавишься, не надейся. Иди! Борьба ещё не закончена. Он придёт — я знаю… Должен!»

«Кто придёт?» — вяло то ли спросила, то ли подумала Милочка — ответа не последовало. Ей хотелось сползти по двери и лечь на пол, но что-то сильнее неё заставляло, шатаясь былинкой на ветру, держаться за ручку двери. Неожиданно впереди увидела яркий приближающийся свет, зажмурилась, а открыв глаза, от удивления не знала, что и думать.

Это был не полутёмный коридор больницы, а огромный, освещенный зал неизвестного аэровокзала. В центре зала стояло несколько рядов кресел, на которых сидели люди с чемоданами, сумками, баулами. Вокруг тоже прохаживались туда-сюда пассажиры группками и поодиночке. Слышался женский голос диктора, что-то объявляющего на иностранном языке, кажется, — английском.

«Куда летят эти люди? — спрашивала она себя. — Или… я уже на том свете? Но почему у них чемоданы?»

Не успела она обдумать и прояснить новое место пребывания — услышала объявление диктора на родном языке:

— Гражданка Лазаренко Людмила Георгиевна! Вас ожидают у стойки диспетчера.

«Кто меня ожидает? Саша? Может, больница и болезнь — страшный сон, приснившийся в ожидании вылета? Сидим в аэропорту из-за циклона».

— Повторяю! Лазаренко Людмила Георгиевна! — услышала Милочка вновь голос диктора. В толпе пассажиров мелькнуло знакомое лицо.

«Теймур?»

Оторвавшись от двери, она сделала два неверных шага в его направлении и стала проваливаться в черноту колодца, но упасть не дали чьи-то сильные руки. Её куда-то несли, или она плыла по морским волнам, и тёплые солоновато-сладкие капли касались губ, проникая в рот. Последней искрой сознания промелькнула мысль:

«Всё… Свобода».

***

— Он мне гладит руку, а сам ближе и ближе придвигается, — говорила белокурая санитарка Танечка, прихлёбывая горячий чай и острыми белыми зубками откусывая дольку шоколада — подарок от воздыхателя.

— И ты решилась? — с интересом спросила Сашенька, медсестра отделения гематологии.

— Повыпендривалась для вида…

— Тихо! Будто шум в коридоре.

— Да. Я тоже слышала.

Они выглянули из «сестринской». В дальнем конце коридора на полу кто-то лежал ничком, но при тусклом голубоватом свете ночного освещения трудно было разобрать, кто именно. Подбежав ближе, увидели распростёртую на полу женщину: длинная ночная рубашка сбилась, светлые волосы разметались, закрыв лицо.

— Поспелова из шестой палаты, — сказала Сашенька, пытаясь поднять больную.

— Ну, надо же! Менее часа назад заходила к ней. Она лежала без сознания. — Таня подхватила больную за другую руку. Вместе они затащили её в палату и положили на кровать.

— У них во время приступов такое бывает, — сказала медсестра, прощупывая пульс на руке больной.

— Ну как? — поинтересовалась Танечка.

— Гм… Пульс ровный, спокойный.

Саша наклонилась к больной.

— По-моему, спит… Лоб — холодный и влажный, — сказала Танечка, убирая волосы с лица женщины. — Странно… на губах кровь.

— Наверно, губу прикусила, когда падала. Схожу за Василь Василичем. Пусть её осмотрит, — медсестра собралась выйти из палаты.

— Не нужно его будить, — попыталась её остановить Танечка. — Он сорок минут назад лёг отдохнуть в ординаторской, — она взглянула на часы. — Третий час ночи.

— Ты не понимаешь. Он её лечащий врач, — горячо зашептала Сашенька. — На вечернем обходе сказал, что Поспелова не переживёт эту ночь… А ей стало лучше. Мы её вытащили, Таня. Вытащили!

— Постучи по деревяшке и трижды сплюнь через левое плечо, — с сомнением предложила санитарка.

***

Сквозь сон Милочка услышала голоса и открыла глаза, но сразу же их прикрыла: в палате горел яркий верхний свет.

— Как себя чувствуете? — послышался голос врача.

Не открывая глаз, прислушалась к себе. Ей было спокойно и уютно. Правда, проскакивали неприятные мыслишки:

«Я в том же теле? Казалось, что умерла или перемещаюсь. Неужели всё продолжится? Боги, за что?» — но она постаралась их отогнать.

— Нормально чувствую, — ответила девушка, открывая глаза. Сашенька ей накладывала на руку жгут, собираясь поставить капельницу. Медсестра улыбалась. Милочка перевела взгляд в изножье кровати. Там стояла санитарка и тоже улыбалась. Милочка не могла взять в толк, чему все радуются.

— Всё хорошо, Людмила Георгиевна, — похлопал врач по руке. — Я говорил, что начнёте поправляться, а вы не верили.

Милочка устало закрыла глаза — следовало сосредоточиться и всё спокойно обдумать.

— Отдыхайте, — услышала она голос врача. — Теперь вам нужно больше спать. Сном лечатся любые болезни.

Выключив верхний свет, медперсонал вышел из палаты.

«Неужели всё закончилось? Жизнь с чистого листа, или неразрешимые сомнения? Ладно, что гадать? Завтра придёт Саша… тогда и подумаю».

Она не видела, что из противоположного тёмного угла палаты за ней наблюдают раскосые человеческие глаза. Они печально и загадочно улыбались — игра продолжалась.