Глава 16

Если научила тебя жизнь лихая,

Что не мерят пользой преданность души,

Не кляни судьбину, мол, она — слепая,

А храни, как чудо, искренность любви.

Через два дня на рейсовом автобусе Мила вернулась в село. В автобусе было душно. От райцентра дорога тряская. Хоть и немного подремала, но после пяти часов пути она чувствовала сильную усталость, низ живота побаливал. И в который раз ей снилась больница, палата с белыми кафельными стенами, попискивание аппаратов, отдалённые разговоры медперсонала. Проснувшись, ощутила слабость и тошноту. Она понимала: малышу требовалась кровь, но охотиться в эту ночь не могла. В одиннадцатом часу рядом с оградой завыл волк. Ведьма вышла на улицу и села на лавку. Зверь появился из сумрака ночи. Она печально улыбнулась:

— Здравствуй, волчок! Соскучился?

Волк тихонько заскулил.

— Извини, дорогой! Сегодня на охоту с тобой не пойду — нет сил, — сказала она, отрицательно качая головой в ответ на его зов.

Волк не уходил, чего-то ожидая.

— Волчок, я для тебя неподходящая подружка. Лучше найди себе волчицу. С ней будет веселее. Завидую тебе, волчок. Ты свободен и независим — ни сожалений, ни метаний. Твоя жизнь — ясна, судьба — прямая дорога.

Зверь слушал её, наклоняя голову то в одну, то в другую строну. Потом повернулся и исчез в темноте.

«Надо же — понял», — улыбнулась женщина своим мыслям. Идти в дом не хотелось. Она, привалившись спиной к забору и запрокинув голову, смотрела на звёзды. Вдруг в кустах послышалась возня, писк, и на открытое пространство вышел красный волк, неся в зубах за загривок живого зайца. Женщина от удивления вытаращила глаза.

— Мне? — спросила она волка. Зверь подошёл ближе. Мила медленно протянула руку и взяла косого за уши. Волк выпустил из пасти загривок животного.

— Спасибо, мой хороший! — сказала Мила со слезами на глазах. — Ты мой самый верный друг.

Волк постоял ещё минутку и скрылся за ближайшим кустом. И тут запоздало забрехал Шарик, поднимая спящих в селе собак. Мила занесла верещащий ужин в дом.

Прошла неделя. Мила, в отсутствии хозяйки, сама солила помидоры, варила сливовое повидло, ухаживала за огородом. По ночам ходила с красным волком на охоту. Однако с каждым днём состояние её ухудшалось: слабость и тошнота не проходили. Она приписывала это необычному течению беременности и с опаской смотрела в будущее. Мила понимала, что носит плод, которому, возможно, требуется алийская кровь или что-то другое. Это мог определить врач, но особый врач, алийский. Она решила, что попросит помощи в крайнем случае. У кого просить, пока не знала. Если заявление Игоря Бахметьева через СМИ означало расторжение договорённостей о её продаже Сомерсетам, то просить помощи целесообразно только у него, официального мужа, обручальное кольцо которого ровно светилось на пальце. Или всё наоборот, — это заявление предваряет инсценировку её смерти от рук похитителей, и договор купли-продажи остаётся в силе. Значит, Сомерсеты хотят легализовать её под именем Милли Лазар.

«Как я устала от их политических интриг», — вздыхала Мила, прикидывая и так и этак возможные последствия для себя.

Но следующим вечером сомнения разрешились. В тот день сын Мари Ивановны позвонил медсестре Клавдии Васильевне, сказал, что мать выписали из больницы, но она неделю ещё поживёт в его семье. Медсестра передала Миле это послание. Известие Милу обрадовало. Беременной женщине хватало забот с огородом и домом, а ухаживать за больным пожилым человеком в её состоянии было делом нелёгким. Вечером по федеральному телеканалу после программы новостей Мила увидела интервью мужа, в котором он обратился к «похитителям жены». Он сказал, что готов пойти на любые условия, лишь бы отпустили «женщину с серьёзным заболеванием крови», так как «Ирме нужно лечение и квалифицированная врачебная помощь». Она поняла, что телевизионное обращение адресовано ей. Видимо, по свечению камня в обручальном кольце Игорь определил, что у жены плохое самочувствие, и просил дать о себе знать.

«Выходит, не ошиблась, давая согласие на брак с тобой? На тебя в любой ситуации можно положиться? Но почему так легко уступил Сомерсетам? Не захотел быть рогатым мужем? По какой причине решил помочь? Голый алийский расчёт? Власть любой ценой, пусть даже через неродного ребёнка? Дорогой, тебя ждёт большое разочарование. Ребёнка отдам отцу, оставшись твоей женой. Как говорили Хранители: «Нужно сохранять паритет сил». Мне будет очень больно, но иначе… ни мне, ни малышу не выжить. Не дадут», — рассуждала Мила, собираясь на охоту. Сдаваться на милость победителю она пока не собиралась, решив протянуть ещё недельку, а потом открыть портал и уйти в свою квартиру.

«Начнём всё с самого начала. С квартиры, где появился впервые. Что мне скажешь в этот раз? Как себя поведёшь? Быстро ли найдёшь? Лишь бы мне хватило сил открыть портал».

Обдумывая своё дальнейшее будущее, она была очень рассеянна на охоте и пропустила миг броска на кабаргу. Животное, меняя направление бега под разными углами, ускакало в чащу кедрача. Волк подошёл к львице и недовольно засвистел. Львица, извиняясь, тихо рыкнула и поплелась голодная домой. Рядом с селом он нагнал её с полумёртвым козлёнком в зубах.

«Ну, вот, — недовольно подумала она, — ещё не хватало проблем с хозяевами домашнего козлёнка».

Она схватила животное в пасть и побежала подальше в лес. Волк трусил рядом. Вскоре львица остановилась, быстро разорвала горло не подающему признаки жизни козлёнку и немного выпила крови, отдав тушку волку. Обретя человеческий облик и возвращаясь в село, Мила уловила неприятный запах горелого, но подумала, что селяне делали пожоги сухой ботвы на огородах. Собираясь спать, глянула в окно и опешила. Неподалеку горел чей-то дом. Пламя быстро охватывало сухую древесину. Мила выбежала на улицу, не зная, что предпринять. В ограде горящего дома рвалась с цепи, лаяла и скулила собака, поднимая гомон по селу. Хлопали двери и калитки, кричали, выбегая, полуодетые люди. Подошла встревоженная соседка:

— Ну, сволочи, Горбушкины! Подожгли-таки Лариску. Всё Макаровна. Она не раз грозилась невестку сжечь.

— Что за дикость в сердцах у людей? — покачала головой Мила и пошла в дом. Она ничем не могла помочь погорелице. Там и без неё сбежалась половина села. Но поднявшись на высокое крыльцо, никак не могла отвести глаз от полыхающего огромным костром дома. И вдруг будто услышала в своём сознании мольбу о помощи. От ужаса происходящей трагедии по коже поползли мурашки — Лариса была в горящем доме. Она может сгореть заживо, как однажды сгорели два ни в чём не повинных человека, обречённых глупостью Милочки Лазаренко на смерть. Лариса, как и она, боролась за своего ребёнка против жестокости и безразличия общества. В эти страшные мгновения женщина вдруг поняла, что никогда не сможет отдать ребёнка Вазару. И ещё — она обязана спасти Ларису, обязана помочь, чтобы исправить ошибку юности.

Мила вошла в дом, схватила полотенце, намочив в ведре с водой. Обмотала им голову. Затем вылила на себя остатки воды и, собрав волю в кулак, направила от сердца по руке в перстень. Вылетев из солнечного сплетения, энергетический жгут начал разворачиваться сотней лепестков, открывая портал.

Выйдя из портала, Мила попала в задымлённое помещение. В глазах появилась резь, в горле запершило. Она прикрыла краем полотенца рот. Щурясь и постоянно моргая от набегающих слёз, громко позвала:

— Лариса! Где вы? Отзовитесь!

Откуда-то снизу раздалось:

— Я… — а дальше непрерывный кашель.

Мила наклонилась, пошарила руками и поняла, что стоит рядом с кроватью, и из-под которой слышался кашель бедной женщины. Мила опустилась на четвереньки, стала шарить под кроватью. Наконец рука уткнулась в бок погорелице.

— Держитесь за мою руку, — с трудом выдавила Мила из себя. Сознание мутилось, лёгкие горели, горло разрывали позывы кашля.

Лариса ухватилась за протянутую руку, и ведьма волоком вытянула её из-под кровати. Потом, почти теряя сознание, подняла женщину на ноги, и вместе с ней, кашляя и задыхаясь, двинулась к окну. Окно ещё не охватили языки пламени, но сверху трещал, горящий потолок. Хорошо, что на улице стояло лето, а на Миле были джинсы — сильным ударом ноги она сломала одинарную раму. Посыпались стекла. В следующую минуту, хлебнув глоток свежего воздуха, она несколькими ударами ноги вышибла остатки рамы и оставшиеся торчащие осколки стекла. Собрав последние силы, подтащила обмякшее тело женщины к окну и попробовала перевалить через подоконник, но сделать это уже не смогла. Она вместе с Ларисой перегнулась через подоконник и тяжело дышала, набираясь сил для броска. С улицы к окну подбежал мужчина.

— Давай помогу! — крикнул он и стал вытягивать Ларису за плечи на улицу. Быстро занялось пламя на перегородках и постели, из-за того что в комнату попал свежий воздух. Мужчина, вытянув, положил Ларису на землю и кинулся помогать Миле. Он её уже почти вытащил из окна, когда раздался сильный треск. На ноги ведьмы, ещё находящиеся в горящем доме, обрушился потолок.

Она почувствовала сильную боль в правой ноге. Миле казалось, что обе ступни будто поместили в расплавленный металл — это от жара спекались кроссовки. Наконец её вытащили и положили на землю рядом с Ларисой. Милу вновь окатили водой из ведра. Люди бегали, гомонили вокруг лежащих на земле женщин, никто не знал, что нужно делать. Вскоре появилась медсестра с медицинским сундучком, достала ножницы и стала срезать прожженную ткань с ног пострадавшей. Мила глухо стонала, но терпела. Когда медсестра принялась за спёкшиеся в комок кроссовки, Мила от боли потеряла сознание.

Она не слышала: как её и Ларису занесли в дом к Марии Ивановне, как медсестра ругалась с растерянным Горбушкиным, которого селяне приволокли в дом, как искали документы и в сумке нашли паспорт на имя Людмилы Лазаренко, прихваченный ею на всякий случай.

***

Гортон сидел в кабинете, составляя последнее поручение для секретаря, и вскоре собирался ложиться спать, когда заметил, что камень на обручальном кольце еле светится. Страх и паника охватили герцога. Он поднял на ноги всех, кто чем-то мог помочь в поисках жены и кто не мог. Целых два жутких часа ожидания он носился по дому как разъярённый носорог с налитыми кровью глазами и торчащими клыками, сметая всё и всех на своём пути. Уже был сломан кальян, разлетелись в щепки два стула семнадцатого века, на полу валялись черепки и земля от подвернувшейся под руку пальмы, горничную Анну врач увез зашивать порез от бокала, брошенного в неё взбешённым хозяином, когда Арош де Тюредор сообщил, что Ирма найдена. Её скоро повезут в Абахан. Полтора часа назад в управление спасательных операций звонил депутат из района и просил прислать вертолёт. В их селе произошёл пожар. Пострадали две женщины. Обе находятся без сознания, обгорев и надышавшись угарным газом. Одну из женщин зовут Людмила Георгиевна Поспелова.

— Она, — тихо вымолвил герцог. Три долгих минуты он стоял, переваривая информацию с надеждой обретения любимой и страхом потери. Затем в нём загорелась жажда деятельности. Он говорил быстро и отрывисто, прекрасно понимая, что Арош уже успел дать нужные указания соответствующим службам:

— Самолёт?

— Заправлен. Лётная бригада готова. Ждут Вас, — отрапортовал секретарь.

— За сколько долетим?

— За три часа двадцать минут.

— Слишком долго!

— Вертолёт за ними отправлен сорок минут назад. В республиканскую больницу женщин доставят через полтора-два часа, — ответил секретарь.

— Кто у нас в Абахане? — спросил герцог.

— Сапир из рода Тремеров, крупный бизнесмен. Я его уже поднял на ноги. У Сапира есть свой врач.

— Хорошо. Обеспечь бесперебойную связь. Пусть Сапир послужат своей кровью короне.

— Я его уже предупредил и сказал, чтобы держал всё под неусыпным контролем.

— Что Поспелова беременна сказал?

— Да. Они знают, что ей можно колоть только обезболивающие и давать алийскую кровь.

— Ладно, мы сейчас выезжаем.

— Боги милосердны, Ваша Светлость.

— Надеюсь.

Герцог вылетел в Хакасию с большой командой. Переживая за здоровье жены, он опасался не успеть, из-за спешки что-то забыть, не обеспечить нужной защиты, должного обследования и лечения.

***

Мила открыла глаза и огляделась.

«Святая Дева, опять больница… и во сне и наяву».

К ней склонилась молодая женщина в зелёных брючках и такой же кофточке:

— Пожалуйста, возьмите это в рот.

«Попискивают приборы, белая плитка на стенах… только сестра сменила белый костюм на зелёный, — размышляла Мила, осматривая палату. — Я брежу или сон продолжается?»

Медсестра, держа тонкую прозрачную трубочку в резиновой перчатке, нервно поглядывала то на пациентку, то куда-то вбок. Мила нерешительно открыла рот и зажала трубку между губами. Через несколько мгновений увидела, что по трубке потекло что-то тёмно-красное. Рот наполнился сладковато-солоноватой жидкостью, и она поняла — кормят алийской кровью. Внутри ещё ворочался страх — не сошла ли она с ума, ведь реальность и сон смешались. Наконец, память решила помочь мятущемуся разуму и явила картинку пожара. Сразу стало понятно, почему сновидения о больнице смешались с нынешним нахождением на излечении.

Мила проследила взглядом, куда тянется трубочка, и увидела в полутора метрах от её кровати незнакомого алиуса. Он сидел за небольшим стеклянным столиком, на котором лежала его рука. У алиуса были тёмные, тщательно уложенные волосы, линзы под карие глаза и небольшая аккуратная бородка, переходящая в бакенбарды. Он, поймав её взгляд, открыл в улыбке-оскале белоснежный ряд крепких зубов и спросил:

— Как себя чувствуете?

Не дождавшись от пострадавшей ответа, подбодрил:

— Скоро станет легче. Начнётся регенерация тканей.

Мила зажала трубку в углу рта и спросила:

— Вы кто?

— А вы? — вопросом на вопрос ответил незнакомец. — Кто вы для герцога?

«Какой любопытный!» — подумала Мила с неприязнью. Ей вдруг показалось, что Гортон прилетел и где-то тут стоит. Она оглядела палату, но Гортона нигде не было видно. Алиус понял, кого она ищет, успокоил:

— Он скоро прилетит.

Женщина закрыла глаза и открыла вновь, показывая, что поняла. Раз Гортон не сообщил, кем она ему приходится, то и она не станет говорить. Алиус отвёл взгляд и уставился на свою руку. Вскоре медсестра вынула из его вены иглу, и донора с бородкой сменил светловолосый молодой алиус. Медсестра в системе переливания крови заменила иглу, и кровь вновь потекла Миле в рот. Она попробовала пошевелить ногами, так как стала переживать, что их не чувствует. Левая нога чуть согнулась в колене, а правая была очень тяжёлой.

«В гипсе, что ли?» — подумала Мила, а «любопытный» бородатый донор в белом халате, наброшенном на широкие плечи, присел на край функциональной кровати. Он осторожно взял правую ладонь Милы и стал удивлённо разглядывать алийское обручальное кольцо.

— Странно, — задумчиво произнёс он. — Вы не являетесь алийкой. Я чувствую. Но вы и не человек. Кто ваш муж?

Мила опять передвинула трубочку в угол рта и ответила:

— Спросите у герцога Остнорского.

Он внимательно вгляделся в глаза женщины. Она поняла, что высший алиус старается сканировать её разум, и только усмехнулась.

— Ха! — воскликнул он, видимо, радуясь своей догадке. — Вы — герцогиня Ирма Берг Остнорская?

Ей ничего не оставалось, как подтвердить его догадку, закрыв на миг глаза. Мужчина легонько ударил себя по лбу рукой.

— Ну, как я раньше-то не догадался? Стал бы герцог меня поднимать среди ночи и сам лететь сюда со свитой из-за кого-то другого. Боль чувствуете?

Мила отрицательно покачала головой. Она перевела взгляд к стеклянному столику, краем глаза заметив там толчею. У столика второй алиус освобождал место для третьего донора. К кровати подошёл мужчина в белом халате и белой шапочке.

— Шеф, пациентке нельзя много говорить, — сказал врач.

— Хорошо, Владимир Николаевич, — ответил «любопытный» алиус и легонько сжал ладонь пострадавшей. — Поправляйтесь, герцогиня. Поеду встречать вашего мужа. Он через полчасика будет здесь.

У неё засосало под ложечкой от волнения.

«Как Гортон ко мне отнесётся? Что скажет? Я обессилена и в полной его власти. Можно ли ему доверять?»

В данный момент женщина была в таком состоянии, что от любого косого взгляда или недоброго слова могла разрыдаться. Выпив пятьсот граммов алийской крови, она опьянела. Герцогиня закрыла глаза, так как комната начала перед глазами качаться. Она решила немного отдохнуть и набраться сил, чтобы бесстрашно встретить взгляд мужа. Мила не привыкла открывать душу и показывать свою слабость даже среди близких людей, не говоря уже о чужом, лживом, жестоком, коварном обществе алий.

Но открыла она глаза, когда на уши стало давить от гула, переходящего в пронзительный свист. Оказалось, что она находится в самолёте, который идёт на посадку. Только женщина открыла глаза, её рукой кто-то завладел. Герцогиня скосила глаза в бок и встретилась с обеспокоенным взглядом Гортона. Он поцеловал её ладонь и произнёс:

— Маленькая, скоро будем дома. Поспи ещё. Набирайся сил для очередных милых каверз.

— Я не хотела, — тихо ответила она.

— Я так и понял, малыш, — растянув губы в едва заметной грустной улыбке, вымолвил герцог.

— Игорь, мне нельзя домой, там меня убьют.

— Кто?

— Хранители. Они меня доставали в Москве и в Уодвике.

— Помоги их разгромить. Ты же можешь это сделать, Ирма!

— Ради малыша я готова плюнуть на их «паритет сил».

— Вот и ладушки! Как наберёшься сил, так мы их атакуем.

***

— Увы, магистр. Сбежала наша ведьма, — сообщил Нофферех, довольный, что провалился план Небмаата. Значит, не только он делает оплошности, но и магистр оказался наивным ребёнком против хитрой и коварной ведьмы.

— Хетепет, была у неё горничной. Она сообщила, что ведьма пропала ночью и прихватила с собой «ключ».

— Прекрасно! — заявил довольный Небмаат. — Молодец, послушная девочка. Деваться-то ей некуда, беременной. Скоро объявится.

Но прошло три дня — известий от ведьмы не поступало. На четвёртый день по центральным СМИ прошло сообщение о похищении жены у бизнесмена Бахметьева. А ещё через пару дней Нофферех принёс неприятную новость: Гортон официально заявил, что его беременную жену похитили люди из ордена «Хранителей ключей», и известие нашло поддержку и подтверждение в кабинете королевы Акаши. Нофферех также сообщил, что некоторые алии, даже монстры из блока Саббат, не хотят теперь с ними контактировать. Магистр грязно выругался и сказал:

— Этот прохвост из любой ситуации способен извлечь выгоду. Случится что-то с ведьмой — скажет, что мы её убили. Хотя может сам её прикончить, лишь бы прослыть борцом за непоколебимость устоев королевства и неизменность традиций. И станем мы для алий кровными врагами. Ты же знаешь их пунктик насчёт беременных и малолетних детей. А вернётся ведьма к нему — будет перед всеми козырять, что прикрутил хвост террористической организации Хранителей. Он-де, сильная рука и мудрая голова, способен решать трудные задачи не в пример либеральному слюнтяю Вазару.

Ещё через несколько дней, после обращения Гортона через СМИ к мифическим похитителям, Небмаат дал мастеру Ноффереху задание:

— Ведьма скоро вернётся к Гортону — ей нужна кровь алиуса для нормального развития плода. А нам следует разрушить план Гортона, ослабить его позицию. Ведьму нужно убрать руками иных, и сделаем мы вот что. Подошли кого-нибудь к принцессе Галле. Пусть ей разъяснят, что будущий ребёнок ведьмы — ламиак, очень сильный маг. Враг алийского мира, и враг её сына Альмента. Пройдя порталом в далёкое прошлое, мы нашли пророчество, высеченное на камне, что ламиак, взойдя на престол королевства, погубит его. Она должна понять — не быть никогда Альменту принцем, а ей — королевой. Это первое. Второе — принцу Крови через доверенных лиц сообщи, ведьма-де к нему была подослана нами. Якобы с нами заключила договор, пообещав выкрасть перстень и передать нам. Любит она только Гортона, а с Вазаром была исключительно для выполнения задания. Нужно принцу внушить, что она и Гортон задумали хитрую аферу, обведя его вокруг пальца как младенца.

***

Через неделю у Ирмы не осталось ни шрамов от ожогов, ни боли в ноге от перелома. Когда на четвёртый день начали регенерироваться ткани мышц и кожи, ноги чесались так, что ломило зубы. Гортон отвлекал и успокаивал, как мог. Он не напоминал о побеге, не корил за измену и беременность, но его молчание в Ирме вызывало напряженность. Муж, боясь навредить беременной женщине, восстанавливающейся после перенесённых травм, не пытался навязать своих супружеских претензий. Она, расценивая это по-своему, стремилась к одиночеству, отвечала односложно, не пыталась ни в доме, ни в укладе жизни что-то менять, послушно выполняла все предписания врача. Но муж за её внешней послушностью чувствовал глухую отчуждённость, поэтому был предупредителен, вежлив, но немногословен и холоден. Однако за бесстрастной маской скрывались и горечь от измены, и злая ревность, и тоска по прежней импульсивной смелой девушке, и грусть, что в их отношениях пропала лёгкая интрига. Герцог старался скрыть настоящую, а не показную любовь, полагая, что неясное, трепетное, глубоко спрятанное чувство отвергнут. Он спал в кабинете, она — в спальне.

Как-то Ирма не могла заснуть, но очень старалась, боясь, что придёт муж, станет успокаивать, но говорить будет высокомерным тоном дежурные фразы, мол, «прошлое пора оставить позади» и «всё хорошо», хотя оба знали — ничего хорошего в их отношениях нет. Она встала и, не желая его тревожить, пошла на цыпочках в библиотеку за книгой. Дверь кабинета оказалась приоткрытой, и Ирма увидела, что алиус кормиться.

«Как же они похожи!» — печально подумала женщина.

О Вазаре-Теймуре она старалась не думать, спрятав любовь и обиду глубоко в душе, отстраняясь от боли, ненужной и вредной для ребёнка. А ведь она его ждала, боялась и ждала каждый день, не желая признаться себе в этом. На любой скрип калитки, лай Шарика, громкие голоса за оградой сердце мячиком подскакивало в груди, колотилось как безумное, разливая жар по всему телу. Он, сильный, умный, решительный мужчина, жёстко правящий миром, должен был понять, найти и прижать её к своей груди, разрешить все проблемы.

«Не искал, хотя для этого у него были все возможности. Обида и оскоблённая гордость? Или сын всё рассказал, и он решил, так будет лучше. Что ж… он прав. Как же больно! Тем, к кому тянулась безрассудно и безоглядно, оказалась не нужна. Впрочем, чему тут удивляться? Теймуру я и раньше без дара не была нужна. Саша — вот кто любил меня по-настоящему. А я? Даже не знаю, запуталась. Вся жизнь — ложь…»

Сидя с кормилицей на диване, алиус вдруг почувствовал внутри себя сильнейшую тоску и горечь. Он быстро зализал ранки на шее кормилицы и, сказав ей: «Подожди здесь», вышел.

В спальне он увидел такую картину: на ковре сидела жена и глядела на огонь в камине, рядом лежала закрытая книга, плечи женщины вздрагивали.

— Что случилось, мадам? — спросил муж. Ирме в голосе мужа послышалось недовольство. Они теперь друг к другу обращались на «вы», эту границу сразу обозначил Гортон, как только вернулись домой, показывая изменщице место в его жизни, как поняла Ирма.

— Нет, ничего, не беспокойтесь, герцог. Так… женские причуды, — торопливо ответила герцогиня, смахивая слёзы рукой.

— Грустите по Альменту?

— С чего вы взяли? — удивлённо обернулась она.

— Он — отец ребёнка. Вы давно знакомы, какие-то отношения.

— Какие отношения? У меня с Альментом ничего не было. Этот ребёнок от Вазара.

— Погодите, погодите… а как же фотографии, его слова? Подстава братца? Да?! — он схватил её за плечи и поставил на ноги, развернув лицом к себе. Она с вызовом глянула в сверкающие гневом волчьи глаза:

— Да. Меня украли с лесной полянки. Я от вас не убегала, но этот факт ничего не меняет. — Ирма отвернулась, передёрнула плечами, освобождаясь из его рук, и пошла к кровати. — Я хочу спать.

— Нет, не хочешь! — ухватив её за руку, воскликнул герцог. — Сколько можно играть в молчанку? Я тебя не продавал, пойми! Лишь согласился на предложенную сделку, чтобы выиграть время. Хотел на церемонии снятия кольца уговорить тебя вернуться. Супругам даётся час для примирения, который проводят наедине.

— Не уговорил — убил бы? — грустно улыбнувшись, спросила она.

— Если бы это произошло в первые три дня после побега — убил, — подтвердил герцог. — А через два с половиной месяца надеялся, что смогу уговорить. Смог бы?

— Смог, — ответила она. Они стояли, пристально глядя друг другу в глаза.

— Вот видишь! Я правильно рассчитал и верил в нас. Идём-ка со мной, — он потянул Ирму за руку.

— Куда? — она начала упираться.

— Герцогиня, вы моя жена, и обязаны повиноваться, — безапелляционным тоном заявил Гортон Вентру Остнорский. Понурившись, она поплелась следом, чувствуя, что лихорадит, и надеясь, что в голове алиуса не созрел какой-нибудь коварный план. Он завёл Ирму в кабинет, сел рядом с кормилицей, усадив жену к себе на колени. Быстро прокусив кожу на шее кормилицы, втянул клыки и приказал:

— Пей! — наклоняя голову Ирмы к кровоточащим ранкам. Она стала сопротивляться, выворачиваясь из стальной хватки мужа, но напрасно. Алиус крепко прижал женщину к себе, удерживая одной рукой за талию, другой — за голову, не желая потакать глупым предубеждениям. Как тычут слепого котёнка в блюдце с молоком, так он тыкал жену в вытекающую из ранок кровь:

— Ну чего ты, как ребёнок? Пей! Я хочу, чтобы ты и малыш были здоровы. Не выкручивайся! Хочешь, чтобы стал деспотом, — стану, Ирма. Прошу тебя, пей!

И она сдалась. Пока женщина делала три больших глотка, муж гладил её бёдра и ласково убеждал:

— Хорошо. Умница. Так и будем питаться. Тебе свежая кровь нужна. Пойми! Физиология, её не переделать.

Зализав ранки на шее кормилицы, он её отпустил:

— Иди спать, Марина.

Девушка разочарованно глянула на хозяина и, вздохнув, вышла, а алиус встал и понёс жену в спальню. На пороге спросил:

— Не прогонишь?

— Не прогоню, — устало ответила она.

— Не бойся, маленькая. Я буду нежен и осторожен, — успокоил герцог, глядя в глаза любимой женщине.

Он положил её на кровать и замер, боясь что-то сделать не так, испугать доверие, навредить беременной женщине, которая в данный момент была девственницей, — вот же парадокс! Он не хотел её боли и последующего превращения в зверя. Герцог медлил, лихорадочно соображая, как правильно поступить. И в то же время Гортон любовался ею, чудной девочкой, согласившейся стать женой именно ему. Вазар с Альментом ничего не выиграли из хитро спланированного похищения, пусть умоются. В данный момент он хотел доказать: она ошибалась, не веря в его любовь. Это непонятное, щемящее чувство исподволь возникло на фундаменте прагматичности и расчёта. Парадокс, да и только. Кто бы мог предположить, что в нём, трёхсотлетнем властном алиусе, появятся сильные эмоции, не заимствованные от кормилиц, а собственные; что будет страдать и мучиться, то ревнуя, готовый убить её за предательство, то испытывая страх за её жизнь, то впадая в тоскливое ожидание; что будет видеть сны о ней, манить к себе, соблазнять и ласкать. Разве не парадокс? Размеренная и распланированная жизнь грозного властителя восточных и северных земель, холодного, коварного интригана вдруг изменилась, стала парадоксальной с появлением маленькой милой бунтарки.

«Моей ведьмочки! — думал герцог, разглядывая покрасневшие от слёз глаза, нахмуренные бровки, вопрошающий взгляд. — Она ещё совсем молоденькая, а перебаламутила всё королевство. А какую бурю чувств я испытал за эти месяцы! Но не жалею. Нет. К дьяволу и всем чертям мнение, что отрицательные эмоции вредны! Лишь полная гамма делает жизнь настоящей».

Теперь он это понял.

А что же Ирма? В её душе затихала горящая костром боль. На месте огня остывающим пеплом рассыпалась невесомая грусть. Та, что легко смывается слезами, дарящими облегчение и открывающими дорогу новой жизни, новой тихой радости. На губах Ирмы несмелым цветком распустилась улыбка, немного смущённая, ободряющая мужа.

Она боролась за будущее малыша и теперь поняла, что избрала правильный путь. Путь, что привёл домой, где встретил властный, но заботливый взгляд, а сильные руки подняли и прижали к груди. Малышу нужно расти в спокойной обстановке, чтобы родители любили его и уважали друг друга, чтобы никто не мог вмешаться, интригами поколебать мир в семье. Она верила: грозный алиус сумеет защитить её и ребёнка от происков и врагов, и собственных родственников. В истории с её куплей-продажей Гортон оказался порядочнее всех.

«Разве этого мало? — уговаривала она себя. — В мужчинах всегда ценила силу, решительность, мудрость и доброту… так что мне ещё нужно? Чего желать?» — И с удивлением вдруг поняла, что ей повезло дважды. Дважды судьба её одаривала выигрышным фантом: Александром и Гордоном. Таким же был её отец, и именно таких мужчин она выбирала себе в мужья. Был и третий мужчина, простивший ей даже своё убийство, но, защищая от недругов, он не мог защитить от собственного сына.

Герцогиня ощутила неожиданный укол страха, видя, что властный, решительный алиус растерян, что-то обдумывая, медлит.

«Неужели грозный герцог не знает, что делать… или не может переступить через себя, настолько ему стала противна?» — тревожно подумала Ирма и протянула к нему руки. Гортон присел на кровать, нежно поцеловал руки жены, наклонился. Его губы, обдавая горячим дыханием и вызывая миллионы мурашек, тихо шепнули ей на ушко:

— С возвращеньем, маленькая!

У неё отлегло от сердца, и, прикрыв глаза, Ирма кончиками пальцев нежно очертила лицо мужа. На ласку мужчина тут же отозвался, заключив в объятия любимую женщину, покрывая поцелуями её волосы, лицо, шею. От волнения губы Ирмы пересохли, и она машинально их облизнула, отчего в глазах алиуса полыхнули зелёные огоньки, но он, пока не предпринимая активных действий, отстранился и, опираясь руками о кровать, навис над женой, напряжённо глядя в лицо. Почувствовав взгляд, Ирма открыла глаза.

— Ты веришь в мою любовь? — спросил мужчина, словно вглядываясь, в самую сердцевину её души. Ирма поняла, что Гортону сейчас очень важно услышать положительный ответ.

— Да, верю, — горячим шёпотом подтвердила она и, говоря это, не кривила душой.

Он никогда не требовал признаний, не ждал проявлений любви, предлагая свою, может быть, странную, вначале — пугающую и непривычную любовь. Ирме очень в это хотелось верить. Герцогиня была готова её принять и предложить в ответ нежность, доброту и уважение. Увы, ничего другого она дать не могла… в данный момент. А что будет завтра, через месяц или год? Любовь такая птица, что порой вьёт гнездо даже там, где её совсем не ждут.

Им обоим хотелось сближения, теплоты и понимания, и эта ночь могла стать краеугольным камнем их семейной жизни. Гортон надеялся, что она затмит сладость ночей, проведённых Ирмой с принцем Крови. Герцог не расспрашивал, почему жена сбежала из замка брата, что за тайна её и Вазара сокрыта в прошлом.

«Она обязательно расскажет. А сейчас не нужно на девочку давить. Главное — хрупкое доверие, что появилось между нами», — решил он.

А герцогиня не собиралась что-либо ещё рассказывать о прошлом. Осложнять себе жизнь, раскрывая чужие тайны и собственные чувства к другим мужчинам, может лишь глупая, недальновидная болтушка. «Правильные» мысли юности об искренности между мужчиной и женщиной, мужем и женой Ирму заставил пересмотреть жизненный опыт.

Пару минут они смотрели друг на друга выжидая. Ирма — полагаясь на мудрость алиуса, прожившего три человеческие жизни, а Гортон — вглядываясь в лицо жены и ловя её ощущения.Наконец муж улыбнулся и выпустил на свободу свою страсть. Он жарко и глубоко целовал её рот, раздевая, оставлял жгучие, страстные отметины по всему телу: поцелуй, легкое прикусывание кожи, а потом зализывание горячим трепетным языком. От этого тело Ирмы словно воспламенилось снаружи и внутри. Желание, которое появлялось у беременной женщины уже не первый день, и которое она всячески сдерживала, вдруг прорвалось неистовым потоком под его умелыми руками и губами.

— Ну, что же ты медлишь? — дрожа как в лихорадке, простонала Ирма.

— Первая сладость для тебя, моя прелесть, — прошептал Гортон, прочертив обжигающую дорожку из поцелуев от груди к животу. Что он вытворял губами, зубами и языком! Её будто опускали в бурлящий огненной лавой кратер вулкана. И это было лишь началом.

Когда Гортон почувствовал, что тело любимой стало абсолютно безвольным, словно из него вынули все кости, лёг рядом, притянул Ирму к себе, поцеловал влажный от пота висок и сказал охрипшим и срывающимся от частого дыхания голосом:

— Это лишь часть того… что могу дать тебе… маленькая… Когда родишь… узнаешь всю глубину… мой любви и страсти.

Ирма, наполненная до краёв усталостью и негой, удивлённая, что зверь даже не пытался вырваться наружу, услышала эти слова на границе сна и бодрствования, но успела подумать со сладким ужасом:

«О Дева, что же ждёт меня впереди?»