Глава 16

Грозен он, как будто гром небесный.

Длань его не ведает пощад.

Судит он и праведных и грешных:

Рай — одним, другим — дорога в Ад.

Владимир проснулся поздно, весь в поту. Сердце бешено колотилось, голова трещала. Нет, трещал телефон на полу рядом с диваном.

«Ну, какого дьявола кому-то не спится?» — с раздражением думал он, хотя рад был звонку, вырвавшему из страшного кошмара.

— Ма-а! Подойди к телефону! — крикнул парень, не раскрывая глаз. Телефон продолжал «давить на психику» — к нему никто не подходил. Владимир открыл глаза. Сквозь неплотно сдвинутые ночные шторы просачивались яркие лучики дневного света.

— Проклятие! Неужели полдень? — подскочил он с дивана и снял трубку.

— Вован, ещё хоря давишь? Вставай быстро! Труба зовёт.

— Хорошо, что разбудил. Не представляешь, какая лажа мне снилась.

— Чё снилось нашему мальчику? Небось грудастые девки?

— Перестань ржать! Лизку помнишь?

— Ты чё? Перепил вчера? Или обкурился?

— Да пошёл ты!

— Чего приснилось? Чё о ней вдруг вспомнил? Клятву забыл?!

— Я и не вспоминал. Само привиделось… Не сон, а чисто явь. Понимаешь?!

— Да говори толком, какая явь?

— Без бутылки, Димыч, и не расскажешь.

— С того бы и начинал. Опохмелиться хочешь? А то придумал сказку про белого бычка.

— Не пил я вчера, дурья башка! Вчера полдня над контрольными по сопромату корпел. А тут проспал.

— Вечером оттянулся после трудов праведных?

— Ты меня слушаешь? Говорю, не пил вчера. Вечером мамахен картину вешал.

— Какую ещё картину?

— Купила на выставке в Художественном салоне. Ты же знаешь, она — любительница всякой экзотики. Вот и мучился часа два, пока она нашла подходящее место для картины. Переставлял мебель, прикручивал. Стены панельные. Обычное сверло их не берёт.

— Варгань закусь. Возьму пузырь и мигом к тебе.

Димка обеспокоился состоянием Володьки Коптева, закадычного дружка ещё со школьной скамьи. Эту страшную и позорную историю друзья поклялись забыть, вычеркнуть из жизни.

В Лизу Фомину, девчонку из параллельного класса, оба друга были тайно влюблены. Стройная блондинка с изумительно гладкой алебастровой кожей обладала мелкими и не очень выразительными чертами лица, кроме единственной детали, на которой в первую очередь концентрировалось внимание, — полных ярких губ. Мама её держала в узде и с младых ногтей внушала: она, девушка особых талантов и возможностей, должна составить счастье дипломату, партийному функционеру или иностранному магнату.

«Поэтому, — твердила мама, — глупо растрачивать свою красоту и тем более девичью честь на мелко плавающую, местную, совковую шушеру».

Мать не ругала её за весьма посредственные знания в математике и прочих точных предметах, а заставляла изучать иностранные языки, музицировать, заниматься бальными танцами.

Девушка держалась немного отстранёно от своих одноклассниц, не болтала лишнего, не сплетничала, одевалась просто, но до того элегантно, что выглядела хрупкой изысканной белой лилией в среде крикливо-пёстрых провинциальных саранок. Друзьям она казалась несбыточной мечтой, хотя и притягательной, но — туманной.

В одно солнечное летнее утро, как раз перед самыми вступительными экзаменами, друзья решили немного развлечься: позагорать на песчаных пляжах за рекой и покататься на катере, недавно купленном Димкиным отцом. Прихватив немного провизии, упаковку баночного пива и бутылку коньяка, они отправились на лодочную станцию.

Проносясь по речной глади мимо отдыхающих горожан, обдавая их брызгами, ребята себя чувствовали почти суперменами из боевиков про красивую заграничную жизнь. И вдруг среди десятков голов купальщиков Володька разглядел Лизино лицо. Она была в голубой резиновой шапочке и заплыла дальше остальных, поэтому он на неё обратил внимание.

— Смотри, Лиза! — он толкнул в бок друга.

Димка присмотрелся.

— Точно она. Давай возьмём её на катер.

— Думаешь согласиться?

— Посмотрим.

Ребята заглушили мотор.

— Купальщица в голубой шапочке! Не заплывайте за буйки! — крикнул Димка, сложив руки рупором.

Лиза увидела их, подплыла. Володька помог забраться девушке на катер.

— Здравствуйте, — улыбнулась девушка, снимая с головы мокрую шапочку. — Перед экзаменами мозги проветриваете?

— Расслабляемся малёха, — ответил улыбающийся Володька, присаживаясь рядом с девушкой на сидение. Коренастый, накаченный, с шалыми глазами цвета молочного шоколада, он по-приятельски предложил девушке:

— Поехали! Прокатим с ветерком. Ты с подружкой? Зови и её.

— Я одна. Вот решила немного искупнуться.

— От зубрёшки устала? — спросил Димка, поправляя светлые волосы под бейсболкой и вставая к рулю катера. — Куда собираешься поступать?

— На следующей неделе улетаю из этой забытой богами провинции. Мама хочет, чтобы я стала переводчицей.

— Хм, мама хочет, — невесело хмыкнул Гиляев. — Метит тебя в жёны дипломату?

— Почему обязательно в жёны? — возмутилась Лиза. — Хочу после учёбы устроиться переводчицей в крупную фирму с зарубежными партнёрами.

— Мечтаешь свалить за рубеж?

— Чего пристал к девушке? — пихнул Володька в загорелый бок высокого и немного тщедушного Гиляева. — Включай двигатель. И вперёд на полную железку. Чтоб запомнила речку, наши северные красоты. В какой-нибудь жаркой стране, среди песков и пыльных бурь будет вспоминать этот день, скучая по дому.

Лиза хорошо знала ребят. В школе они не слыли разгильдяями и хулиганами, не пили дешёвое вино по подъездам, не курили травку, не тискали девчонок в подворотнях. К тому же ей очень хотелось покататься. Она часто наблюдала со стороны за весёлыми компаниями, проносящимися по реке, и немного им завидовала.

Почти час они носились наперегонки с другими катарами и моторками, а потом заехали в протоку, чтобы поплавать, перекусить и позагорать. Парни хорохорились перед ней молодыми петухами: схватывались бороться, сыпали анекдотами, пили коньяк, запивая пивом. От предложенного коньяка Лиза отказалась, выпив баночку холодного пива. Остудив разгорячённые тела и головы в воде, легли загорать. И тут Лиза заметила, что мальчишек здорово развезло. Коптев, поблескивая осоловелыми глазами, лежал рядом и, черпая горстью горячий песок, сыпал ей на спину.

— Вова, не нужно, — сказала девушка, отстраняя его руку. Но Коптев, только пьяно хохотнув, продолжал.

— Вован, в лоб захотел? — зло глянул на друга Димка.

— Посмотрим, кто кому отвесит люлей, — привстал Коптев, готовый к потасовке. Девушка, видя, что пьяные парни могут подраться, стала их успокаивать:

— Дима, перестань! Вова, ложись! — потянула она Коптева за руку.

— С тобой? Всегда, пожалуйста, — осклабился Володька и плюхнулся рядом с Лизой на песок.

— Отодвинься от этого ушлёпка! — Димка потянул Лизу к себе.

— Кто ушлёпок? — привстал Коптев, готовый вновь броситься на друга.

— Всё, всё, мальчики! Успокойтесь, иначе я уйду, — сказала девушка. Парни притихли. Лизе было неприятно находиться рядом с пьяными парнями. Кто знает, что от них можно ожидать? Вдруг подерутся или начнут к ней приставать? Коптев и так посматривал на неё «липким» взглядом. Увидев, что они задремали, разомлев на солнце, девушка потихоньку сбежала. Она надеялась, что находится недалеко от основного пляжа.

Первым пропажу девушки заметил Володька и побежал разыскивать. Лизу он нагнал через триста метров, стал останавливать, хватая за руки.

— Лизок! Ты куда? Мы же шутили. Не уходи!

— Володя, мне пора домой. Мама будет беспокоиться. Я обещала через час вернуться, — старалась вырваться из цепких мужских рук девушка.

— Мы тебя отвезём, Лизонька. Ну, чё ты, девочка моя? — Притянул к себе девушку Коптев.

— Володя, отпусти, слышишь?

— Ну, чего ты, миленькая? — шептал Володька, целуя её в губы, щеки и шею.

Пьяному парню отказы Лизы казались пустым девичьим кокетством. Полчаса назад она смеялась его шуткам, ныряла с ним с катера, дурачилась и плескалась. Счастье манило, было так близко! Володька, впопыхах объясняясь в любви, старался поцеловать её грудь, неумело шарил по трусикам. Девушка стыдливо отстранялась. Ей казалось, что кто-нибудь выйдет из-за кустов, увидит отвратительную сцену, осудит. Осудит не пьяного парня, а её, ведь мама всегда говорила: «Всё, что происходит с женщиной, зависит от её поведения». Поэтому Лиза, сжав зубы, боролась с Володькой, но силы были неравны: тот занимался вольной борьбой, и овладеть девушкой ему ничего не стоило, даже будучи сильно пьяным. Когда Лиза поняла, что непоправимое вот-вот произойдёт, закричала:

— Нет! Нет! Гад, пусти! Помоги…

Володька зажал ей рот потной ладонью.

Димка на солнцепёке задремал и не слышал, как ушла Лиза, а за ней — Володька. Вдруг его будто кто-то в бок толкнул. Он очнулся и услышал чей-то отдалённый крик. Огляделся: Володьки с Лизой нигде не видно. Не зная зачем, пошёл в сторону, откуда донесся повторный девичий крик. Вскоре его глазам открылась такая картина: совершенно голая девушка сидела на песке и рыдала, бюстгальтер и разорванные плавки валялись рядом, из её прокушенной губы на подбородок капала кровь, рядом с ноги на ногу переминался виноватый Володька.

Увидев Димку, выражение отчаяния на лице девушки сменилось на ненависть.

— Подонки! Мерзавцы! — кричала она. — По вам тюрьма плачет. Запомните, подлецы! Припаяют вам лет пять за изнасилование. Отправят гнить за решётку.

Чтобы как-то прекратить истерику, Димка ударил её по лицу, но не рассчитал силы. Из носа девушки потекла кровь.

Слёзы и кровь, которые Лиза размазывала по щекам, превратили лицо в страшную маску. Но страшнее были слова, выкрикиваемые сквозь рыдания. Перед ними сидела уже не нежно любимая принцесса, а обозлённая страшная фурия. Они постепенно трезвели, понимая, что всё летит к чёрту: мечты, стремления, надежды. Не будет престижного вуза, перспективной карьеры и прочее, и прочее. А угроза их благополучия сидела здесь, на песке, и от полученной пощёчины не замолкла, а продолжала ещё громче вопить.

И это оказалось её ошибкой. Из-за свалившегося несчастья и унижения, она не смогла правильно оценить обстановку, не заметила, как молодые негодники из виноватых щенков превратились в обозлённых волков.

Димка вновь со всей силы ударил Лизу.

— Заткнись!

Опрокинувшись навзничь от полученного удара, девушка только теперь осознала всю жуткую серьёзность своего положения. Она встала на четвереньки и попыталась отползти от озверевших парней.

— Отойдите от меня… не трогайте! Убийцы! — шептала она, глядя на них глазами животного, предназначенного к закланию. Её тихие и страшные, в своей правдивости, слова вывели парней из оцепенения и послужили сигналом к действию. Не сговариваясь, оба кинулись на жертву, заткнули рот её порванными плавками, стали методично избивать ногами. Мучения жертвы уже не вызывали в них жалости или раскаяния, а лишь ненависть, злость, желание поскорее покончить со всем этим. Но девушка, как назло, не хотела умирать, цеплялась за жизнь. Они всегда себя считали выдержанными, здравомыслящими, цивилизованными людьми, какими, в их преставлении, и должны быть настоящие мужчины. Она всё разрушила! Вытащила на поверхность кровожадных, необузданных дикарей. Об этих качествах они даже не подозревали, стыдились их, ненавидя себя, а через эту ненависть, ненавидя её — виновницу нынешних и будущих бед, сорвавшую с них маску добродетели. Только за это она заслуживала смерти.

Взгляд Димки наткнулся на толстую суковатую палку, лежащую неподалеку. Он поднял её и нанёс решающий удар.

Не глядя друг на друга, действуя запрограммированными роботами, они вернулись к катеру, отмыли с себя кровь, достали брезент, верёвку и небольшую лопатку, взятую для копки червей. Потом завернули тело в брезент, обвязали верёвкой, оттащили подальше в подлесок, вырыли яму и сбросили туда страшную ношу, закидав сверху землёй, хворостом, травой.

Когда пришли к стоянке, их от страха и напряжения колотило как в лихорадке. Но вокруг всё было тихо, никто не наведывался на уединённую, затерянную в кустах тальника протоку. Димка выплеснул содержимое бутылки в два стакана. Выпили, немного помолчали, успокаиваясь.

— Давай отчаливать, — сказал Димка.

— Знаешь, Димыч, — Володька впервые глянул другу в глаза, — она бы нам сломала жизнь.

Димка мотнул головой, его ещё немного потряхивало.

— Да… ты прав… Вован, поклянёмся, что этого в нашей жизни не было.

— Клянусь! — сказал Володька. — Мы с тобой, друзья по гроб.

— По гроб, — эхом откликнулся Димка.

Но такое потрясение быстро не проходит. Им потребовалось два года, чтобы чувство вины, раскаяния, презрения и ненависти к себе и друг другу постепенно устаканилось.

Время лечит душевные травмы, или прячет их глубоко и надолго. Голос совести вначале вопиёт, потом — шепчет, и в итоге — умолкает. Под натиском ежедневных проблем страшные воспоминания отступают всё дальше, пока не закрываются в дальнем тёмном чулане на большой ржавый замок, ключик от которого в суете дней теряется. Но если кто-то думает, что голос совести можно заткнуть навсегда — он глубоко заблуждается, наивный. Его глушат алкоголем, наркотиками, работой, суетой, а он прорезается в самый неподходящий момент, заставляя пересматривать цели, изменять желания, терзаться вопросами и обвинениями, не спать ночами, разочаровываться в жизни и даже сводить счёты с собой. А ещё у голоса совести иногда находятся помощники.

Два года они не виделись, не было нужды и желания смотреть друг другу в глаза. Димка решил махнуть в столицу, но провалил вступительные экзамены в бизнес-академию, а вольным слушателем стать не захотел и целый год занимался мелкой коммерцией. Отец, недовольный таким поворотом дела, через год затолкал его в местный финансовый колледж. Володька поступил в университет и учился уже на втором курсе, когда осенним вечером, зайдя с приятелями в кафе, наткнулся на Димку Гиляева. Сели, поболтали о делах, бывших знакомых, планах на будущее, и дружба возобновилась, даже не дружба, а единство интересов, которые бывают подчас крепче дружеских отношений. Теперь они часто встречались, ведь общие планы, подкреплённые деньгами Гиляева-старшего, переросли в фирмочку по ремонту и программному обеспечению оргтехнки. Парни, занимаясь учёбой и делами фирмы, контакты с женским полом свели к минимуму — редким ночам с профессиональными проститутками. Вероятно, страшный и постыдный опыт первой любви поставил в их сознании табу не только на воспоминания, но и на более тесные, продолжительные отношения с женщинами, несущими в себе, по их мнению, угрозу. Казалось, будущее прояснилось и вновь заиграло всеми цветами радуги, но Володькин срыв ставил это под сомнение.

Обеспокоенный Димка купил бутылку водки и помчался на помощь другу. Когда бутылку осушили, он сказал, поигрывая пустой хрустальной рюмкой:

— Выкладывай, что за видение преследует.

— Не видение, и не преследует. Приснился сон. Но до того его ясно запомнил, будто произошло наяву.

— Не тяни резину!

— Видел всё наблюдателем со стороны. Приехали два мужика на нашу протоку порыбачить. Один с собакой. Собака вначале крутилась возле них, а потом, наверное, зверька учуяла и побежала охотиться.

— А какая собака-то?

— Овчарка… молодая ещё. Кругом кусты, птички поют. Она и рада побегать. Бегала, бегала и наткнулась на то место. Давай принюхиваться, выть, будь она неладна! Хозяин пришёл посмотреть. Она лапами землю роет, приличную яму разрыла. Пошёл хозяин за товарищем. Вместе откопали наше тело. Верёвку распутали. Она лежит, будто всё вчера произошло. В руке у Лизки мой блокнот зажат. Понимаешь? Там шпоры были, телефоны, адреса.

— Подожди! На самом деле, где этот блокнот?

— Перед экзаменами его искал, ведь там шпоры лежали.

— Ну, и…

— Не нашёл.

— Постой, постой! Дай подумать… Мы закапывали её раздетыми.

— Я надел шорты, вернувшись к катеру. В них и носил блокнот.

— И потащил на отдыхаловку?

— Вполне мог. Я же последние дни ходил только в них.

— А может, в другом месте потерял?

— Может, и в другом, но чего бы через три года приснилось такое? О блокноте давным-давно забыл. Всё, что там произошло, мне ни разу не снилось, и вдруг — она

— Чё предлагаешь?

— Поехать и проверить.

— Думаешь… уже нашли?

— Кто его знает? Но блокнот там лежит. Точно! Поехали завтра. Нельзя терять ни дня! Забрать нужно срочно.

— Завтра — воскресенье… Многолюдно.

— Пока разведаем, отыщем место. На следующий день вечерком приедем и достанем.

— Ну, хорошо, — сказал Димка и перевёл разговор на более спокойную тему. — Чё за картину купила твоя мать?

— Пройди в зал. Увидишь. Она над диваном висит.

Димки не было минут десять. Когда он появился на кухне — лицо побледнело, в глазах плавал страх.

— Чё с тобой? — спросил Володька, даже сквозь хмель заметивший перемену в лице друга.

— Да, так… нарассказывал всякой чепухи. С пьяных глаз и мерещится всякое.

— Где мерещится-то?

— В картинке твоей.

— Там среди деревьев можно разглядеть лицо духа леса, если смотреть внимательно и достаточно долго.

— Вот-вот. Всякая чушь и мерещится. Зачем мать её купила? К ужастикам неравнодушна?

— Брось!

— Вован… Я погрёб домой. Завтра в девять. Не проспи опять.

Димка себя считал мужиком, крепким и волевым, поэтому не стал «рассупониваться» перед Вованом, рассказывая, что на картине увидел не духа леса, а лицо Лизы. Он часто думал, почему тогда нанёс ей пощёчину. Она, по сути, сыграла решающую роль в той трагедии. Лиза кричала и плакала от унижения и боли. Почему не пожалел? Неужели только из-за дружбы и солидарности с Коптевым? О, нет! Тот поступил с девушкой по-скотски. Володьке следовало дать по морде. А с другой стороны, что взять с пьяного пацана? Но можно было Лизу как-то уговорить, успокоить. Почему же он распалился? Почему, вместо помощи и защиты, — ударил? В тот момент он считал жертвой не её, а — себя! Не смог выдержать собственной боли. Для Димки она была чистым, почти воздушным ангелом. И вдруг ангел буднично позволил себя трахнуть, а потом разыгрывал оскорблённую невинность. Лиза вела себя, словно шлюха. И он хотел её наказать, чтобы почувствовала боль, которая рвала его сердце и душу изнутри. Но только — наказать, а не убить. Перемкнуло что-то в голове, и проснулся зверь? Видимо, так.

В воскресенье на песчаных пляжах отдыхало много горожан. На их протоке был разбит лагерь: стояла большая палатка, резвились ребятишки, в котелке булькала уха, женщины резали зелень, мужчины рыбачили.

Коптев и Гиляев выяснили лишь предполагаемый район поисков радиусом в двести метров. Прошло три года. Точного места захоронения они не помнили. Разрытых ям не обнаружили, и это немного успокаивало.

— А если твой сон — ерунда? Всплывшее переживание? — высказал предположение Димка.

— Считай меня фаталистом, но просто так подобное не приснится. Чё мы теряем? Потратим пару дней на поиски и успокоимся. Будет железная уверенность — всё чисто.

— Говорят, убийцу тянет на место преступления. Не твой ли случай?

— Димыч, не дави на психику!

— Ладно, завтра вечером приедем сюда, но не на катере. Доберёмся на твоей тачке через мост. Пусть сделаем большой крюк, но не будем здесь часто мелькать.

— Хорошо. Я захвачу два фонаря и лопаты, а ты разыщи тонкую арматурину или палку. Быстрее наткнёмся.

Вечером следующего дня с нужной амуницией они поехали на поиски. С трассы до предполагаемого места километра три. Решили по едва заметной дорожке заехать немного в лесополосу, чтобы не бросать машину бесхозной на дороге.

— Проедем немного, — показал Димка рукой вперёд, — и за той толстой сосной остановимся.

Едва машина приблизилась к сосне — раздался характерный треск падающего дерева. Но в салоне играла громкая музыка, и этого предупредительного звука они не услышали. Когда машина поравнялась с сосной, та, ломая ветви и растущий рядом подлесок, начала падать. Володька увидел, попытался дать задний ход, но двигатель вдруг заглох, дверцы заблокировались. Под тяжестью огромного ствола, кузов машины прогнулся почти до шасси. Через несколько мгновений всё стихло, будто и не нарушал шумный металлический гость девственную тишину леса.

Минут через двадцать неуверенно чирикнула птичка, ей откликнулась другая, раздалась пулемётная дробь дятла, с ветки на ветку перепрыгнула белка — жизнь продолжалась.

***

На день рождения коллектив отделения хирургии подарил Татьяне акварель, купленную в Художественном салоне. Татьяна любила быть в курсе всех новомодных тусовок, концертов, премьер, показов моделей и прочих атрибутов культурной жизни губернского города.

Для девчонки, приехавшей из отдалённой деревеньки, обладание новомодной вещицей приравнивалось к интеллигентности и шику в одном стакане.

Акварель стоила дорого, но Танечке стукнула круглая дата — двадцатипятилетние, — которая совпала с пятилетием работы в больнице, и профсоюз решил выделить энную недостающую сумму к деньгам, собранным сотрудниками отделения для покупки подарка, о котором именинница прожужжала всем уши.

Но уже через месяц после дня рождения Татьяна сильно изменилась: замкнулась в себе, лицо осунулось, глаза запали и покраснели. Такой она была, живя с Родькой Губиным — музыкантом из ансамбля «Багульник», игравшим в ресторане «Дружба». Родька любил выпить, покуривал разную дрянь, и иногда Танечка приходила на дежурство с синяками. Но Родька умер больше года назад, сделав напоследок доброе дело: прописал в свою однокомнатную, неприватизированную квартиру Татьяну. Поэтому её жертва — три года, прожитые с ним как в аду, — оказалась ненапрасной. За год одиночества она возродилась для новой жизни, сполна оплакав непутёвого муженька. И вдруг — такие перемены.

На все расспросы она отвечала неохотно. Мол, стала сильно уставать, появилось головокружение. Проведённое обследование ничего серьёзного со здоровьем не выявило, кроме небольшой анемии. Завотделом Рогозин, пригласив однажды в кабинет и расспросив о житье-бытье, сообщил, что через неделю предоставит ей очередной отпуск — пусть отдохнёт.

Но что могла рассказать Танечка своим коллегам? Если рассказать всю правду как на духу — её отправят в психушку, либо в тюрьму. А причины для того и другого были веские.

На третий день после дня рождения с её картиной стали происходить странные вещи. Дух воды — существо с человеческим лицом, изображённое на одноимённой акварели, — стал похож на злого демона. В какой бы угол комнаты Татьяна ни заходила, всюду на неё смотрели, будто следили, раскосые глаза с картины. Сначала она уговаривала себя:

«Мерещится».

Потом стала бояться заходить в комнату, и сняла картину «от греха подальше». Однако на следующий вечер увидела раскосые глаза в зеркале ванной, когда чистила зубы перед сном. От неожиданности Танечка вскрикнула и обернулась, но в ванной, кроме неё, никого не было. С ужасом вглядываясь в раскосые глаза из зазеркалья, она спросила:

— Кто ты?

— Пахад, что означает — страх, — прозвучало у неё в голове.

— Почему меня пугаешь?

— Не пугаю. Я пришёл за расплатой. Души замученных вопиют об отмщении.

— Что ты говоришь? Я — медсестра. Помогаю людям. У меня гуманная профессия. О каких замученных идёт речь?

Глаза в зеркале зло прищурились; в голове Танечка услышала саркастический смех, а потом слова, от которых втянула голову в плечи, ведь они хлестали не хуже плети:

— Гуманистка? О, нет! Ты прекрасно знала, что больные испытывают страшные мучения. Но, вместо обезболивающих препаратов, колола им витамины. Ты была равнодушна к мукам и мольбам умирающих. В тебе нет ни капли сострадания. Палач!

— Они — чужие. А рядом мучился родной человек. Они всё равно умирали. Муж мог ещё жить, — начала оправдываться Татьяна, у которой от всего происходящего волосы встали дыбом.

— Ты и с ним поступила как палач. Поддерживая пристрастия наркомана, затягивала на его шее петлю.

— Что же мне… оставалось? — заплакала Танечка.

— Лечить и помогать. Ты когда-нибудь раскаивалась в содеянном? Нет и ещё раз нет. Но теперь сама испытаешь все муки ада.

Глаза в зеркале стали тускнеть — и исчезли.

И постепенно Танечка осознала страшный смысл его слов. Она испытывала страх перед сном. Во сне её тело болело так, будто его разрывали раскалёнными клещами на куски. Когда бодрствовала — с ней всё было в порядке. Но без сна долго не протянешь — она теряла силы, худела, истаивая свечой. На следующий день после разговора с Рогозиным Танечка не вышла на работу. Заведующий отделением, обеспокоившись, послал к ней практиканта Ивана Петрова.

Иван позвонил в дверь квартиры, но никто не открыл. Тогда он решил постучать. От первого удара дверь подалась вперёд. Он прошёл в прихожую.

— Татьяна Андреевна!

В квартире стояла тишина. Ночные шторы задёрнуты.

«Может, она ненадолго вышла? — подумал практикант. — Дверь открыта».

Тут он увидел свет, падающий на пол из-за неплотно прикрытой двери ванной. Иван прошёл вперёд, приоткрыл дверь и отшатнулся. В ванне, заполненной водой, алой от крови, лежала бездыханная и бледная Татьяна. На умывальнике белел лист бумаги с двумя крупно написанными словами: «Простите меня». Иван кинулся стучать соседям, вызывать «Скорую» и милицию.

***

Наталья Петровна Коптева после похорон Володи и Димы надолго слегла. Когда Володе исполнилось десять лет, она разошлась с мужем, воспитывала сына одна и теперь не могла поверить, что надежды всей жизни, единственной кровиночки нет.

Однажды осенним вечером Наталья Петровна сидела с книжкой в кресле, но чтение не шло на ум. Мысли вновь и вновь возвращались к Володе, взгляд бесцельно блуждал по квартире.

Вот на серванте щербинка — это десятилетний Володя с другом Димкой испытывали подаренный на день рождения игрушечный пистолет, стрелявший пластмассовыми шариками. А этот подлокотник кресла он прожёг сигаретой, когда в пятнадцать лет начал тайком покуривать. На диване он любил валяться, читая книжку или болея за любимую спортивную команду. Непроизвольно её взгляд остановился на картине, висящей над диваном.

«Лес… Что же они делали вечером в лесу?»

К горлу подкатил комок, потекли горячие слёзы. За раздумьями она не заметила, как заснула. Ей приснился страшный сон. Словно в кинофильме, перед ней прошли события трёхлетней давности, предшествующие гибели парней.

Она проснулась от собственного крика. От ужасных видений сердце колотилось уже не в груди, а где-то в горле и висках. Женщина стала озираться вокруг, ещё не понимая: где она? что с ней? Взгляд упёрся в картину. От увиденного подскочила с дивана как ужаленная. Не веря глазам, сняла картину, рассмотрела ближе. Сомнений не было: толстая сосна, ещё вчера изображённая на переднем плане в полный рост, сейчас лежала поваленной. Так же лежала сосна, придавившая машину и убившая ребят.

«Значит, всё… правда?!» — перед ней разверзлась пропасть истины.

Решение родилось так же быстро, как и пришло осознание страшной правды, мерзкой и голой в своей неприкрытости. Тот, кем она жила, кого любила, в кого верила, оказался насильником и убийцей. Она прижала картину к груди, вышла в одном тонком халатике на балкон, не ощущая холода промозглого, осеннего утра, взобралась на табурет — и шагнула в никуда. Материнское сердце не смогло выдержать жуткой боли.