Глава 31. Последний шаг

Когда дверь открылась, и Саджит переступил порог, Ясенька стазу заметила — он вернулся счастливым. Не так, как, бывало, возвращался из клиники своей, после напряженных дней работы, нет — но всё-таки исчезло с его лица выражение какой-то непонятной боли, заставить исчезнуть которую она была не в силах.

Если счастьем Ясеньки был ее муж, то его счастьем было её счастье. Когда Саджит увидел, как в ответ на его улыбку она растерялась, а потом обняла его и прижалась к нему, как маленькая пичужка, сердце его неприятно кольнуло. Бедная Ясенька! Бедная его Лачи — сколько она с ними пережила! И не важно, что это не она давала показания в суде, терпеливо отвечая на вопросы об изнасиловании над ребенком. Не беда, что она не видела, как в своих усмешках, в своих странных взглядах эти люди словно бы глумились над ним и Ритешем. Всё, что пережил он, находило отражение в её душе.

Саджит сел на небольшую скамеечку в прихожей, и словно первый раз за этот месяц обвёл взглядом свою квартиру.

Дом. Их дом. Шторки, которые Ясенька повесила. Её медвежата, сидящие перед входом в туалет — она называла их своими охранниками, чем первое время доводила Саджита до смеховых истерик. Светлая дорожка, зеркало, рядом с зеркалом — коричневые отпечатки её ладошек, когда она впервые ступила в его дом женой.

Он удивился — всего три года прошло, а словно пролетела целая жизнь! И последний месяц стал третью этой жизни, разрушив, растоптав то, к чему Саджит столько лет стремился.

Но сегодня, именно сегодня, он пришёл домой счастливым. Не потому, что ему вернули клинику. Нет, на это он уже и не надеялся. Просто осознание того, что дома его любят и ждут; что в мире есть ещё тысяча мест, где можно начать и работать, подействовали на него живительным соком.

Холодные руки прикоснулись ко лбу, приподняли волосы чёлки — Ясенька. Такая милая, такая всегда хорошенькая — он вдруг с испугом заметил, как сильно она похудела, осунулась. Под сияющими радостью глазами — синяки.

— Ясенька, моя Лачи, — прошептал он, прижимая её к себе. — Я тебя измучил?

Тон её был весел; она дёрнула его за волосы.

— Я заметила, что последнее время ты спрашиваешь, не измучил ли меня. Я что, так плохо выгляжу?.. — её глаза стали немножко хитрыми.

— Нет, ты выглядишь прекрасно, королева моего сердца. Просто ты такая… бледная…

Ясенька заулыбалась ещё шире.

— Да, я последнее время жутко реагирую на перемену погоды. И желудок что-то разошёлся… А ты, мой милый, такой довольный — стало что-то известно?.. С клиникой?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет. Но ты права, и хорошие новости всё-таки есть. Их взяли под стражу, — лицо его изменилось, вновь проступило что-то от хищника. — Мы правдами и неправдами довели дело до суда. Его назначили через два месяца.

Она уже не улыбалась — словно свет потух в глазах.

— Их накажут?..

Саджит хмыгнул. Да уж, наказание.

— Им светит максимум пятнадцать-двадцать лет. И выплата компенсаций матери. Интересно, во сколько суд оценит жизнь ребёнка?..

Ясенька потупила глаза. Время шло, а она всё ещё ему не сказала. Просто не могла, язык не поворачивался — хотя, как не крути, теперь с каждым днём становилось всё более неловко. Всё то, что она ждала так долго, то, что должно было их сблизить ещё больше, стояло словно бы преградой между ними.

Саджит прав. Он не говорил этого напрямую, но Ясенька смутно догадывалась о ходе его мыслей… Грешно быть такими счастливыми, когда знаешь, что ребёнок умер от насилия, а всё, что получат его обидчики — это каких-то двадцать лет. А ведь пострадали не только девочка и её мама. До сих пор те девушки числятся пропавшими без вести. И вряд ли их кто-нибудь когда-нибудь найдёт…

Ясенька замотала головой, словно хотела физически отогнать от себя призрак холода, поселившийся в их доме. От Саджита её движение не укрылось, и он почувствовал себя виноватым — намного больше, чем если бы она высказала всё ему в лицо.

Дом. Работа. Семья. Всё у него было — и было лучше, чем он мечтал когда-то. Но он всё ещё не мог успокоиться, словно что-то внутри него звало рвать и крушить этот мир. Лицо Ясеньки — всепреемлющее терпение любви — остановило поток, он замер.

— Ясенька, я люблю тебя. Иди ко мне.

В комнате — его комнате, той самой, где он спал среди книг в первые годы приезда в Индию, где они жевали вместе мороженое и пили лимонад в кровати, где дрались подушками и раза три в год разбивали его очки — всё стало по-новому. Призрак жуткого ребёнка, смесь мертвых Ритика и этой девочки, отступал прочь, и оставалась только Ясенька.

Как он любил её! Как он любил наблюдать за ней, чувствовать её молчаливое присутствие, когда работал или готовился дома! Всё, что было в нём хорошего, рядом с нею расцветало и пело. Всё, что было в нём хорошего, становилось таким только рядом с ней.

Мир, который они создали, будучи мужем и женою, сейчас, как впервые, ослепил его своей красотой и нежностью. Их маленькая квартирка — не чета тем особнякам, которые так любят показывать в фильмах — стала приютом их огромного счастья. Всё здесь было взыскано, любимо. Ясенькины игрушки, и книги Саджита, которые постоянно вырывались с полок и оказывались на полу; их стена, на которой они рисовали Карту Своей Мечты; её мультфильмы, над которыми он без устали издевался и засыпал на первых пяти минутах, получая от неё тычки под рёбра… Мир этот показался таким совершенным… и Саджит впервые сумел признаться себе, насколько же ему страшно.

Страшно было обрести… и ещё страшнее — потерять.

Вбежала Ясенька, прыгнула ласточкой на постель и расхохоталась, как не смеялась уже давно. Саджит немедленно вспыхнул — и за долю секунды спрятал свой страх, свою неуверенность и боль, чтобы она, его любимая, даже о нём не догадалась. Потом, когда-нибудь потом, он ей расскажет. Когда они станут мудрее, опытней. Будут сидеть вот точно так же, как теперь, и он скажет: «Я так боялся потерять тебя!»

А сейчас — нет, нужно просто побыть с ней, просто быть счастливым её счастьем, потому что если уж он забыл, как она смеется, значит, плохо дело. Ясенька ведь рождена для смеха, по-другому быть не может.

Они поужинали, и за едой смеялись над очередными жалобами Несчастной судьбы. Потом Саджит, увидев, что она буквально засыпает сидя, но держится ради него, достал из-под кровати оставленную там более месяца назад книгу.

— Ясенька, ты помнишь, на чём мы остановились?..

— Я даже забыла, что мы читали. Но, мой родной, если ты хочешь, то мы…

Он перегнулся и поцеловал её.

— Ясенька, ничто от нас не убежит. А сейчас иди, ложись ко мне, а я почитаю… — он перевернул книгу, чтобы увидеть название: — «Руслан и Людмила».

Ясенька погладила его грудь, на которой с удобством устроилась, притянула его ладонь к себе и поцеловала.

— Я люблю тебя, Саджит.

— Я тебя люблю, Ясенька. Засыпай, моя светлая Лачи. А я буду читать.

Он читал, не останавливаясь, около двух часов. Больше для себя, чем для Ясеньки, которая крепко спала, прижавшись к нему. Казалось бы, от долгой неподвижности и рука должна бы занеметь — но Саджит этого не чувствовал. Только нежность, и странная, тихая печаль.

Мир один повсюду. Мы все — как клетки огромного живого организма, связанные единой цепью, единым кровоснабжением. И то, что касается одного, рано или поздно коснётся и другого.

Когда-то давно, когда он ещё учился в средней школе и жил в России, в их районе стали случатся большие несчастья. Рядом с домом, где они жили, стояло множество частных деревянных домов, построенных ещё в начале двадцатого века. В этих домах жили и молодые пары, и доживающие свой век старики, и множество переселенцев. С одной стороны, жильё это было без удобств, с другой — располагалось в центре города, что делало его очень удобным. Как-никак, живёшь рядом с центральными площадями, рядом с набережной реки…

А потом началась стройка. Людям предлагали купить их дома по смешным ценам — за эти деньги они не смогли бы приобрести нормальное жильё. Все стали отказываться. Им стали угрожать, но никто не принимал эти слова в серьёз…

И их стали сжигать. Дома поджигали ночью, подперев двери и окна, заколотив их, так, чтобы у оставшихся внутри не было ни малейшего шанса выжить. Приезжали пожарные — быстро, как могли — но их не пускали. Вокруг горевших домов прогуливались люди с автоматами и закрытыми лицами.

Об этих инцидентах, повторяющихся каждую ночь, знал весь город. Росло число жертв — сгорали целыми семьями, получали страшные травмы. На деревянных ставнях и дверях можно было видеть яркие белые буквы: «Не поджигайте! В доме спят дети!»

Весь город знал. Но никто не мог ничего сделать.

Саджит, с детства бывший бунтарём, сердился: «Папа, ну как же можно! Ведь их сжигают, почему милиция ничего не делает?..»

Отец Саджита покачал головой. РУВД стояло ровно напротив этих домов.

«Это, — ответил он тогда, — это власть системы. Её не переборешь».

Саджит постарался выкинуть его слова из головы, и все прошедшие годы ему это удавалось. Но не теперь. Не теперь.

Он понял справедливость отцовских слов, когда осознал, что не может справиться с целой системой. Нет, ему не дадут больше открыть клинику для далитов. Всё, что он пытался здесь сделать, ровным счётом ничего не принесло. Он не спас Ритика, убитого так безжалостно своим учителем, который покуривает себе гашиш в каком-нибудь злачном местечке в Дели. Он не спас девочку, и только он, Ритеш и её мать обивали пороги судебных органов в поисках правосудия.

А теперь — Саджит это понимал — им угрожали. Здесь, в Северной Индии, приобрела популярность молодёжная группа для принадлежащих к высшим кастам людей, носившая название «Желтый цветок». Боролись эти активисты за чистоту крови, за недопущение межкастовых браков, и жестоко наказывали тех, кто нарушал вековые традиции.

Он не очень за себя боялся. Нет, он всегда занимался спортом, и мог постоять за себя. Но против целой системы ему не выдержать. Он всего лишь доктор…

Почему они могли придраться к нему — Саджит не понимал. Клиника его была закрыта. На вопросы о возобновлении работы ему отвечали уклончивым молчанием. Казалось, кто-то хочет целенаправленно уничтожить именно его — но зачем, зачем?.. Он был обычным доктором, старался помогать всем одинаково, и, хотя и у него было несколько смертельных исходов на операционном столе, родственники тех больных не были в претензии… Саджит вот уже пару недель ломал голову, вспоминая все свои поступки за последние несколько лет, но он так и не находил хоть кого-то, кто мог бы его ненавидеть. Напротив, Саджит считал себя обычным человеком: врач, не больше и не меньше, без особых денег, без связей, без покровителей. И всё же, он чувствовал, как сдвигаются стены вокруг него, как трудно ему шевелиться, дышать. Да, он работал, писал для медицинских журналов, у него были дом и жена… Но он чувствовал присутствие этой стены так же ясно, как видел по утрам Солнце.

Впервые с того дня, как он приехал в Индию, Саджит всерьёз задумался о временном возвращении. Конечно, Ясенька будет не в восторге, но одно он знал точно — она его поймёт. Можно согласиться на работу в Лондоне, куда его неоднократно звали, проработать там пару лет, пока здесь всё утихнет, и вернуться. Можно поехать в Россию… и остаться там навсегда.

Ясенька во сне пошевелилась и прижалась к нему покрепче. Он развернулся на бок, обнял её и постарался заснуть.

Да, он любил свою страну. Он уважал её, он уважал свой народ. Но всю эту ночь он провел без сна, наблюдая за Ясенькой и понимая, что в голове за это время не было ни одной сколь-нибудь связной мысли.

Так мы наблюдаем за своей жизнью, готовясь сделать последний шаг.