Глава 14. Шрам

Jeevan dagar mein, prem nagar mein

Aaya nazar mein jab se koi hai

Tu sochta hai, tu poochta hai

Jiski kami thi kya yeh wohi hai

Haan yeh wohi hai, haan yeh wohi hai

Tu ek pyaasa aur yeh nadi hai

Kaahe nahin isko tu khulke bataaye

Jo hai ankahee, jo hai ansunee woh baat kya hai bata

Mitwa… kahe dhadkanein tujhse kya

Mitwa… yeh khud se to naa tu chupa[1]

— Саджит, — спросила как-то Ясенька, когда он позвал её попить чаю, — а как появились неприкасаемые? Я понимаю кшатрии, я понимаю — вайшья. Но ведь и неприкасаемых кто-то придумал, что к ним прикасаться нельзя?

Саджит любил, когда она что-то спрашивала. Во-первых, из-за стеснительности она говорила редко, во-вторых, спрашивала всегда по существу. Она всегда чуть наклоняла голову и напоминала ему нетерпеливую птичку.

— Исторически всё очень просто. У нас вопросы гигиены всегда стояли на первом месте, это вопрос жизни и смерти. Люди, занимающиеся грязной работой, являются потенциальными разносчиками заразы, и прикасаться к ним нельзя потому, что всегда есть шанс заболеть. Выгребные ямы, трупы животных, грязь — ты даже не представляешь, как это опасно. Достаточно одного прикосновения, чтобы подхватить дизентерию, или желтуху, или ещё какую-нибудь дрянь. То, что им запрещали пить из общих колодцев, или подходить к местам общественного пользования, было оправдано — по крайней мере, с медицинской точки зрения. Люди не знали о бактериях, они видели только одно: выпил воды после уборщика — заболел и умер. Следствие и причина. Но потом всё стало заходить дальше и дальше, принимая ужасающие формы. В некоторых областях не только прикосновение неприкасаемого, но и его взгляд, его тень стали считаться нечистыми. Им запрещалось выходить днём из дома. Сейчас, конечно, мы можем утверждать, что сильно продвинулись. Неприкасаемых берут на работу, они занимают определённые должности. Но никто из высшей касты не позволит своему ребёнку вступить в брак с неприкасаемым. Потому что тогда он и сам станет неприкасаемым.

Ясенька стиснула руки.

— Почему всё так, а не иначе? Почему люди не понимают, что так они никогда не станут счастливыми?

— А что такое счастье, моя Лачи?

— Счастье… счастье, это сидеть с тобой, вот так, и ни о чём не думать.

***

Рядом с Ясенькой мир стал светлым. Иначе по утрам вставало Солнце, иначе кричали птицы. Вот она идёт рядом, и Саджит сжал её руку, привычно чувствуя ответ холодных пальчиков. Не девушка, чудо.

Рядом с ней время бежало по-другому. Жизнь разделилась на две части, словно провели черту. «До» — и это «до» было ночью, которую она прогнала; и «после» — ставшее рассветом. Казалось бы, она не отвлекала его от дел. Сидела себе и занималась чем-то, помогала — у него теперь всё время было чисто, очень чисто. Когда у него была возможность слушать — забавно болтала, отвечая на его вопросы. Свои она задавала очень осторожно, чтобы не показаться излишне любопытной или навязчивой.

Когда он расспрашивал её о прошлом, о детстве, о друзьях, пытаясь вместе с ней прожить то время, когда его с ней не было, Ясенька очень удивлялась. Он смотрел в её милое лицо и не знал, как убедить её, что она стала для него глотком свежего морозного воздуха, стала его кислородом — быть рядом с ней и означало «жить». Всё, что было с ней связано, становилось также дорого, как всё, связанное с его собственной судьбой. Только за неё он боялся в несколько сот раз больше, словно внутреннее «я», интуиция, шептали: «Берегись… берегись… БЕРЕГИ…» Её это смешило, но удивительной чертой характера Ясеньки была покладистость в отношениях с теми, кого она любила. Ну кто ещё, скажите, согласился бы провести свой отпуск, сидя в больнице, за книгой, или на крылечке при больнице? Она вставала так же рано, как и он, и частенько спала в больничных креслах первого этажа, дожидаясь конца его смены. Она понимала его, даже совсем не зная.

Понимала, как никто в этом мире, понимала так, словно она — недостающая, но жизненно важная часть его души. Саджит был взрослым мужчиной, он много раз стоял перед сложным выбором — но эта девочка поставила его в тупик.

Он так много спрашивал, потому что знал — решение их судьбы лежит в его руках. Не только потому, что он мужчина. Он просто должен был понять, можно ли подвергнуть её тому же риску, которому он подвергался сам; выдержит ли она ту боль, что он испытывал — боль от разлуки со всем, что дорого?

Несколько дней назад, поняв, как мало им осталось времени, Саджит думал уже не о том, готов ли он сделать шаг вперёд, или стоит остановиться, пока не поздно. Он знал, что остановиться уже не получится — как поезд, потерявший управление, он гнал вперёд, и чем дальше ехал, тем большую набирал скорость. Если уж они не смогли остановиться в самом начале, когда ничего друг о друге не знали, что они могут теперь?

Но разговоры — это одно, а жизнь — совершенно другое. Он желал жизни рядом с ней, как ничего на свете, даже медицина меркла в сравнении с этим. Но что Ясенька выберет?.. Весы качались, перевешиваясь то вправо, то влево…

Соревноваться ему приходилось не с мужчиной, этого он бы не испугался — с целой страной. С Россией, с возможностью жить там, где ты вырос, где ты любим и взыскан. Индия, как она ни была ему дорога, не смогла заполнить ту брешь в сердце, которую оставила разлука с любимой им страной. Он был в России последний раз более года назад, и кратковременная поездка причинила больше боли, чем радости. Если бы только можно было смешать две страны! Помогать в одном конце, а жить в другом…

Но Саджит был умным мужчиной. Он понимал, что склеить пытается не две страны, а двух людей внутри себя: Саджита русского и Саджита индуса, а это было невозможно.

Ясенька же была той частью русской жизни, которой ему не хватало здесь. Всё самое хорошее забрала она у своей страны и народа: умная и воспитанная, безконечно сильная и по-женски уступчивая; как те русские женщины, о которых слагали поэмы. За человеком, данным им в мужья, эти женщины следуют до самого конца.

Вспоминая годы учёбы, какие-то нелепые, безымянные увлечения в институте и во время практики в Англии, Саджит начал понимать, почему в его душе какая-то часть всегда оставалась нечувствительной. Ему и в самом деле было всё равно, и он прятался от жизни и любви за стеной своей занятости, учёбы и работы. Приехав в Индию, он просто пошёл по прежней дорожке. У него были очень хорошие, добрые отношения с коллегами женского пола, некоторым он более чем нравился… но ему было всё равно. Он старался создать в рабочем коллективе максимально комфортные для себя условия — в хирургии иначе нельзя — но он никогда и никого не выделял. Он мало знал о самой стране, когда приехал, о культуре общения, но ему помогали, и он быстро освоился. Вступать в более дружеские отношения Саджит никогда и не думал.

Но что делать теперь, как поступить?.. Рисковать своим сердцем — дело одно, и совсем другое — рисковать человеком, которого любишь много сильней себя. Он прекрасно помнил ту жуткую депрессию, которую испытал после смерти своей любимой сестры. Малышка, младше всех братьев более чем на пятнадцать лет, живая, как птичка, весёлая, как солнечный зайчик, умерла от рака — а он чувствовал свою вину просто потому, что ничего не мог сделать. Она его очень любила. Это её колечко, подаренное на семилетие, Саджит носил на мизинце и отдал Ясеньке. Сестричка, умирая в страшных мучениях, всё время просила положить его рядом с ней. Колечко, по её словам, было слишком тяжёлым.

Саджит машинально потёр грудь — то самое место, где билось сердце. Он снял халат, вымыл руки и пошёл в маленький закуток, что служил ему кабинетом, и где проводила свои дни его Лачи. Сегодня он сильно задержался — времени было около восьми — а она, скорчившись на стуле и уронив руки и голову на подоконник, крепко спала. Бисеринки пота блестели у неё на лбу, губы приоткрыты, дыхание было ровным. Сон уже достиг своей глубокой стадии, и ему стало жаль будить её.

Если бы только можно было перенести Ясеньку, не потревожив её сон! Саджит, естественно, и не думал уложить её в том кабинете, где он принимал. Каждый день сюда приходили уборщицы и по его распоряжению промывали всё с дезинфицирующим средством, он кварцевал кабинет… но всё равно был неспокоен. Лишь страх, что она уйдёт и попадёт в беду, а он не узнает, заставлял его терпеть тот страх, что она останется с ним в больнице.

Саджит сел на краешек стола и стал внимательно её рассматривать. Спящий человек — как открытая книга, в нём нет ни притворства, ни неискренности. Все чувства и мысли на виду. И теперь на её лице он читал безпокойство последних дней, когда она заговорила о своём возвращении. Она старалась побольше улыбаться и быть полной энтузиазма, рассказывала, чего накупила своим подругам и сёстрам, старалась делать побольше фотографий… но вот пришёл сон, и сон этот не принёс успокоения. На её расслабленном лице читалась печаль и душевная усталость.

Медленно, чтобы не потревожить, не разбудить, Саджит протянул руку и коснулся её лица. Обвёл, не притрагиваясь, изгиб подбородка, шею, прикоснулся к шёлку тонких волос. От неё пахло, как от маленького ребёнка — чем-то сладким, детским; так пахнет сахарная вата. Вспомнился зоопарк, куда они ходили всей семьей.

Он взял стопку небольших карт, свой регистрационный журнал, и стал мелко-мелко строчить, заполняя поля, оберегая её сон.

У него осталось два вопроса. Сегодня Саджит решил задать первый.

***

Я проснулась от того, что свет бил прямо в лицо. Стояла страшная жара, двигаться не хотелось — но я подняла тяжелую голову и открыла глаза.

И тут же вскочила. Солнце село! Меня разбудил свет от настольной лампы!

— Ну, ты и спать, — проворчал Саджит позади меня. — Если бы я не повернулся, ты бы в ночь ушла — и что мне прикажешь делать?

— Господи, а как же родители?.. — всполошилась я. Как ни мало внимания я им уделяла, причинять безпокойство не входило в мои планы. Да и вообще — не люблю ночной город! Никогда не любила, всегда боялась темноты.

— Успокойся и садись, — он не отрывался от своего занятия. — Я позвонил им и предупредил, что мы с тобой задержимся. Через полтора часа за нами приедет Ритеш, и мы вместе отвезём тебя. Эх, зря я не взял своего колёсного друга!

У меня челюсть отвисла.

— Саджит, у тебя есть мотоцикл?..

— Н-ну…

— Саджит, у тебя есть мотоцикл?!

— Эээ…

— Саджит, это потрясающе! Я просто поверить не могу, у тебя — мотоцикл, о, это же просто мечта — моя мечта, понимаешь!

— М-м-ну…

— О, только не отказывай, ладно! Я тебя больше потом ни о чём не попрошу, хорошо?

Саджит, кажется, понял, что переболтать меня, когда я в таком состоянии, невозможно. И, сложив руки на столе и опершись на них подбородком, он смешливо поинтересовался:

— Вот не подумал бы, что тебя так интересуют парни на мотоциклах. А как же Хонды и Ламбарджини?

— Я в машинах не разбираюсь, — смело отрезала я, — знаю только одну — папину. И не спрашивай, какую.

— Какую?

— Серенькую.

Саджит расхохотался.

— Ладно, глупыш. Кстати, и почему ты раньше не знала, что у меня мотоцикл?..

— Не знаю. Я ни разу не была у тебя дома, и мотоцикла тоже не видела. Почему тогда пешком ходишь?

— Во-первых, потому что мой мотоцикл вовсе не то, что ты себе напридумывала, уж можешь мне поверить. Он подержанный, сильно потрепанный… ну, не такой, каких любят симпатичные девушки.

Тут он положил ручку на стол и вперился (другого слова и не подберешь) в меня взглядом.

— Во-вторых, потому что мне казалось, что позвать тебя к себе… не слишком удачная мысль. Вдруг неправильно поймёшь… Мы с тобой мало знакомы, и у меня здесь нет близких, которые могли бы дать мне рекомендации. Так или иначе, а ты в незнакомой стране и зависишь от меня больше, чем если б мы были дома, в России.

Его ответ меня не сильно удивил — когда-то в начале нашего знакомства я и сама так думала. Но теперь?.. После всего, что я почувствовала? Да я могла поручиться за него больше, чем за себя. Спрыгнув со стула, я поддалась внезапному порыву и обняла его за шею — как друга, как брата, пытаясь вложить в объятия всю свою любовь… и спрятать ту часть, которая могла оказаться ему не нужной. Саджит обнял меня одной рукой, ласково поглаживая по голове.

— Саджит, я верю тебе, честно-честно!

— Это хорошо. Значит — сегодня выпьем чай у меня дома, втроём. Надеюсь, Ритеш переживёт вечерок без своей Джульетты? А ей это на пользу пойдёт.

— А домой как? Прокатишь?!? — покататься на мотоцикле — моя давняя мечта, а уж за спиной Саджита…… о большем и мечтать нельзя!

Он кивнул.

— Конечно. Если бы знал, что тебе это нравится, катал бы каждый вечер… на своём мотоцикле. Просто… предупреждаю, мой мальчик вовсе не образец респектабельности. Но он мой старый друг. Вдруг ты его обидишь?

— Глупости. Ни за что я его не обижу, обещаю. О, Саджит, покатай меня! Надеюсь, ты не передумаешь?

— Нет. Надеюсь, это ты не передумаешь. Да успокойся же, Лачи! — Саджит уже смеялся, но что-то в нём было новое. — Раз ты проснулась, я хотел с тобой поговорить.

На кресло я вернулась, чувствуя себя деревянной скрипящей куклой. Поговорить. Скажет, что мы только друзья?.. Обойтись без объятий?..

— Лачи, ты нормально переносишь вид крови, это я знаю, но сейчас… да что я буду объяснять! — он словно рассердился сам на себя. Мои мелкие заботы вылетели из головы, ведь Саджит был бледен; что с ним?.. — Нужно, чтобы ты просто это увидела.

Он стянул с себя тенниску и повернулся ко мне спиной. Я не издала ни звука, но машинально зажала рот ладонью.

Спину Саджита искажал жуткий, белесый, искорёженный шрам. Самый страшный из всех, что я видела в своей жизни, даже по телевизору. Я вообще не представляла, что такое бывает. Что нужно сделать, чтобы остался такой след?..

Я сделала вдох и взяла себя в руки. Кровь прилила к лицу. Саджит всё ещё не оборачивался; неужели он боится меня?.. Боится моей реакции?..

Я встала, хотя ноги не слушались, и шагнула к нему.

Не знаю, с чем сравнить тот ужас, что творился на сильной, красивой, такой восхитительной спине Саджита. Словно правую лопатку прижгли, а потом располосовали; причём таких шрама было два — один под другим. Кожа нарастала неровно, как бывает после пересадки…

И тут я поняла, что напоминает мне этот шрам. Это как если бы кожу его оттянули… и проткнули насквозь.

Огонь полыхнул во мне; огонь сострадания — и страсти. Как воспламеняющая взглядом, я шла вперёд, всё сметая на своём пути. Холодная рука легла на его тёплую кожу, прикоснулись к шрамам губы… и я почувствовала, как с моего подбородка и щёк, по губам стекают Саджиту на спину солёные слёзы.

«Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я так тебя люблю!!» — кричало моё сердце, но губы молчали. Все мускулы Саджита были напряжены, и я впервые подумала — вдруг я ему не нравлюсь?.. Как другу он мне рад, но это… это совсем другое…

Я медленно опустила руку, и теперь прижималась только лбом. Слёзы всё ещё текли.

— Ты плачешь… — прошептал он, не обернувшись. — Почему ты плачешь?..

Я не знаю, услышал он мой ответ или догадался…

— Потому что тебе было больно… И ТЫ МОЛЧАЛ.

Он обернулся стремительно, и, схватив, прижал меня к себе. Преграды, возможно, ещё бывшие между нами, разлетелись вдребезги — стоило ему обнять меня, как тогда, на дороге, всё исчезло, и остались только мы.

Жар объятия и сладость близости, его руки на моей спине и дыхание на шее… я обнимала его изо всех сил, стараясь утешить, примирить, удержать возле себя… Любовь к нему и боль за него, смешиваясь, рождали новое чувство, которому я не находила названия; впрочем, тогда я ничего не могла найти…

А вот Саджит нашёл. Колдовские глаза приблизились, как в замедленном кадре я видела, как смежились веки, изображение исчезло…

Он медленно отпрянул, потом шагнул и вновь прижал меня к себе. Вот и ответ, который я искала. Обречённость.

Саджит, в отличие от меня, оправился быстро. Я постаралась взять себя в руки, хотя, скажу я вам, красивая спина любимого человека — не лучший способ успокоить стучащее сердце.

Он рассказал мне, как всё случилось. Так странно — вот мы были объяты непонятной страстью, а теперь сидим за столом с чашками чая, и просто разговариваем.

— Я был маленьким и рос в детском приюте для бедных. Когда это случилось, мне было около шести лет. Папа рассказал, что меня шарахнуло каким-то металлическим крюком от крана — сам я, естественно, ничего не помню. А папа был поблизости. Он забрал меня в больницу, и оттуда как можно скорей постарался перевезти в Россию — я был слишком слаб, никто не верил, что я выживу. Мама с папой меня и выхаживали. Я так ничего и не вспомнил о своей жизни в Индии; почти полностью потерял память. Моя настоящая жизнь началась в больнице города, где они жили. Мама лежала со мной, хотя младшему брату было всего два годика. Она часто говорит, что полюбила меня с первого взгляда.

— Так вот почему ты не говорил о детстве…

— Да, не люблю об этом вспоминать. И чем больше ты узнаешь сейчас, тем меньше будет расспрашивать потом. Первые два года были не сахарными. Я совершенно не знал языка, и несколько месяцев не мог вспомнить и хинди. Я был неуправляемым: ничего не понимая, столкнувшись с чужой речью, я почувствовал себя изолированным… Если бы не мама, я бы сошел с ума. Она не отходила от меня ни на шаг, учила всему, любила меня. Я полгода провалялся в больнице, но вышел оттуда почти здоровым. Отец строгий человек, и нас воспитывал без каких-либо поблажек. Мозг мой был похож на губку — я делал поразительные успехи в языке, и, чем больше забывал свой, тем лучше говорил по-русски. Но мама с папой объясняли мне, что я не должен забывать места, где родился и вырос. Они и моих братьев заставляли говорить на хинди. Когда я приехал сюда работать, то заметил, что многие слова не учу, а вспоминаю — хотя, как ты знаешь, здесь такое количество языков, что впору за голову хвататься.

— Саджит, ты приехал в Индию… потому что хотел вспомнить?

Он пожал плечами.

— Да нет… я прекрасно понимал, что за детство было у ребёнка из приюта, и уж точно никогда не хотел найти своих биологических родителей. Жизнь мне дала слишком много, чтобы я жаловался или ныл над воображаемой тоской по людям, которых не знаю. Нет, я никогда их не искал. Я люблю моих маму и папу. Никогда из меня не вышло бы человека, если бы не они. Но ты права — я ехал сюда не только для того, чтобы спасать; я и сам хотел спастись. В Лондоне я познакомился с одним индийским молодым хирургом. Он рассказывал о работе врача в Индии, о том, с какими проблемами приходится им сталкиваться… Я не скажу, что в России проще, или ещё что-то. Здесь просто по-другому. Но я понял, что не смогу жить спокойно, не примирившись с самим собой, а это возможно сделать только здесь. Сначала семья была в шоке… но они все так или иначе подозревали, что я это сделаю. Я ни разу не был в Индии с тех пор, как уехал отсюда в детстве, но что-то тянуло меня сюда. Отец много рассказывал о том, как ездил по деревням, смотрел на жизнь далитов… Моя клиника — слишком малое достижение, но я всё равно горжусь ею. Я рад, что люди идут сюда с высоко поднятой головой, не боясь насмешек или косых взглядов. Это больше, чем просто работа, где бы то ни было. И… в общем, я хочу, чтобы ты знала — я не смогу от неё отказаться. По крайней мере, сейчас.

Это было честно… но и жестоко. Справедливые слова. Хирургический разрыв, нет, скорее, ампутация. Всё правильно, всё так и должно быть.

— Я это прекрасно знала. Я же с тобой тут целый месяц сижу, неужели ты думал, что я не догадаюсь?..

— Целый месяц? — притворно изумился он. — Подумать только! И ты всё ещё не скучаешь? Тебе в принципе… Индия не надоела?

— Нет, — спокойно ответила я. Теперь, когда наша судьба была решена, я вообще была само спокойствие. — Спасибо, Боже, за русские книги, плеер и супермаркет.

— Хм, забавно… сколько ещё ты смогла бы вытерпеть?

— А что, собираешься от меня избавиться?

— Ну, да! Я с девушками на раз-два расправляюсь, как с орехами. Нет, Лачи, серьезно — ты же сидишь здесь, в духоте, убираешься, готовишь, веселишь меня…

— Да, только ты забыл упомянуть, что я мешаюсь у тебя под ногами, краду всё твоё свободное время.

— Ясенька, — сказал он так ласково, что сердце моё дрогнуло, — ты не мешаешься мне под ногами.

— КХЕ-КХЕ! — раздалось за моей спиной так неожиданно, что я слетела со стола, а Саджит весело заулыбался.

— Привет, Ритеш!

— Привет. Приехал, как обещал. Правда, со мной напросились Салман и Сапна, надеюсь, вы не против?

— Облом посиделкам втроём, — констатировал Саджит по-русски, а потом заговорил уже на английском: — Мы рады, тем более что сегодня я решил пригласить всех в гости. Живу я уединённо, вам понравится.

Ритеш обрадовался. Он протянул мне руку, я ухватилась за неё, как за спасательный круг — может, если всё между ребятами сложится хорошо, я смогу переписываться с Ритешем?.. И изредка получать новости о Саджите?..

Салман, одетый в шелковую рубашку, пробуравил меня взглядом, но ничего не сказал. За этот месяц, стоило ему попытаться вырвать меня из нашего круга или остаться со мной наедине, как я находила тысячу причин и немедленно сбегала. Неприятно было и мне, и Ритешу, и Саджиту. Но Саджит ничего не говорил, хотя не оставлял меня одну ни на минуту, а в его разговорах с Салманом проскальзывала известная холодность. Одна Сапна сидела счастливая, думая, что наконец-то у неё всё впереди, а меня так и распирало схватить её за плечи да как следует встряхнуть. Но любовь — дело тонкое. Если уж Ритеш молчит, то какое я имею право вмешиваться?..

Ещё одним неприятным пунктом было то, что, собравшись вместе, мы почему-то никогда не обсуждали работу Ритеша и Саджита. Когда мы с моими друзьями оставались наедине, они могли обо мне забыть, но о работе — никогда. Так что, если только кто-то из них замолкал, то Салман раскрывал рот — и всё, пиши пропало. Приходилось выслушивать, как он устаёт на работе у своего папочки, и какая у него жизнь тяжёлая. На это даже Сапна не покупалась — как-то заявила ему, может, стоит попробовать мешки грузить?.. Сразу поймёшь разницу! Тут никто от смеха не удержался.

К Сапне все относились как к хорошенькому балованному ребёнку.

Саджит однажды заметил, что ей было бы здорово сняться в каком-нибудь болливудском фильме, и что она очень напоминает молодую Амишу Патель. Сапна вся зарделась и брякнула:

— Да, и Лачи тоже! Видел бы ты наш танец — это было восхитительно!

— Танец?.. — Саджит покосился на меня. — А почему я ничего не знаю?

— Не знаешь, потому что и знать там нечего. Сапна, конечно, красавица, но, уж поверь — танец был бы лучше, если бы меня там не было.

— Ну, не правда! — немедленно возмутилась Сапна. Она вообще в тот вечер разошлась не на шутку, по-женски понимая мои чувства к Саджиту (хотя я упиралась и твердила о просто дружбе). Лукаво улыбнулась и залепила: — Вот ведь повезёт её мужу! Такая вся беленькая, такая красивая, а уж танцевать для него будет…

Я пнула её под столом, но промахнулась, и попало Ритешу. У бедного парня слёзы на глаза выступили, и он бросил взгляд на Саджита. Саджит ткнул меня локтем.

— Хотел бы я посмотреть на тебя в сари. Наверняка ты красавица.

Ему я не ответила.

Саджит жил не очень далеко от центра, в районе, который можно было бы классифицировать как нечто для среднего класса и тех, кто не дотягивал до выше среднего. Судя по чистоте и огороженным заборами трехэтажным домам, здесь жили в основном европейцы — так и оказалось. У Саджита была небольшая квартирка в доме, который он называл чем-то вроде пансиона — здесь их и покупали, и сдавали внаём, но только приезжим из Европы, и только тем, кто неплохо зарабатывал. Ценились так же чистота и спокойствие. Домик был просто сказкой, и когда Саджит показал на небольшой полукруглый балкончик третьего этажа, я не удивилась, что это его квартирка. Он объяснил, не переходя на английский, что снимает квартиру здесь именно из-за чистоты и привычного менталитета. Я вполне его понимала. Он мог снять квартиру вдвое больше этой в обычном индийском доме, но предпочитал переплачивать и получать в ванную и на кухню чистую воду. Вдобавок, этот небольшой комплекс охранялся, и он был спокоен за своё имущество. Что, кстати, не помешало ему сменить европейский замок «цепочку», какими у нас в туалете запираются, на нормальный, русский.

Я с таким жадным любопытством влетела в его квартиру, что едва не снесла хозяина с ног. Сразу после входа шел небольшой, но довольно просторный коридор, от которого отходили ответвления в стороны: прямо — небольшая кухонька, направо — ванная, налево — вход в комнату. Квартиру отличало то, что в ней совершенно не было никаких вещей: только кучи книг, разложенные в стопки по всему полу. В комнате было пусто, исключение являл собой небольшой стол с компьютером, а на полу — телевизор. Диван стоял новёхонький, словно за эти годы им ни разу не пользовались. Ни фотографий, никаких безделушек, ничего, что рассказало бы о его пристрастиях. Саджит притащил из кухни ледяной лимонад и угостил всех каким-то салатом — впрочем, мы так увлеклись разглядыванием жилья, что еда была лишь дополнением.

Не смотря на то, что, как мне казалось, Саджит недвусмысленно расставил точки над «и», я всё равно не могла им не гордиться. Я смотрела за тем, как он держится, как говорит, и что-то доброе появлялось у меня на лице — я это чувствовала. Этот вечер, как мне казалось, был решающим, поворотным в нашей дружбе. Она достигла своего предела, как вершина параболы. Теперь, если ничего не изменится, всё пойдёт на спад. Все веселились — и я старалась не отставать. Ведь время слёз ещё не пришло, оно впереди, но этот путь я собираюсь проделать с улыбкой на лице.

Около одиннадцати часов вечера Ритеш посмотрел на часы и объявил что-то вроде того, что «не пора ли по домам». Ребята резко засобирались, все почему-то затихли — даже Сапна не шутила, а она без смеха и минуты прожить не может!

Саджит в дороге уверенно разговаривал с Салманом, а меня переполняла гордость — какого человека я люблю! Для меня нет никого прекрасней в целом свете, только и мечтаю, как обнять его за талию, уткнувшись носом в пахнущую мятой рубашку; целовать его высокий лоб, заглядывая в карие с серым глаза и проводя пальцем по упругим, как стрелы, ресницам… Как же забилось моё сердце, когда он повернулся ко мне на мгновение и подмигнул!

Я боялась — боялась отчаянно, что сейчас Саджит просто попрощается и уйдёт, но он спокойно взял меня за руку и прошептал: «Останься. А потом я тебя отвезу». В ответ я вцепилась в его локоть и закивала головой, как болванчик.

Ночи в Индии полны небывалой красоты, совсем не похожей на всё то, что я видела прежде. Городок, лишенный заводов, в редкие прохладные ночные часы становился прибежищем миллионов звёзд, которые видны, как на ладони. Мы с Саджитом шли обратно к его дому, проводив ребят до машины, и молчание наше казалось прекрасней тысячи слов.

— Я хотел показать вид из спальни, — позвал он меня, разувшись, и из коридора потопал вперед. Пройдя за ним через ещё одну дверь, выходящую из кухни, я оказалась в той самой комнатке с балкончиком. Ночь, жара, запах пряностей и травы, приглушённая пыль… но здесь, под сияниям тысяч светил, мне почудилось, будто я в небывалом волшебном царстве, приюте всех влюбленных мира…

— Как странно, Саджит… Я смотрю на звёзды, и понимаю, что, быть может, их уже нет на свете. Но свет их до сих пор сияет нам в ночи. Правда, это чудо? Чудо, пришедшее из прошлого.

Он прислонился к перилам.

— Так и в жизни. Наверное, по-настоящему прожить жизнь, это значит оставить после себя свет, вроде сияния, который будет светить долго после твоей смерти. Скажи, прекрасная Лачи, о чём мечтает девушка вроде тебя?

— Почему «вроде меня»?

Он не стал отвечать, просто пожал плечами.

— Ну… я, наверное, должна ответить, что мечтаю о карьере, деньгах, квартире, ремонте и… как ты там говорил? Хонда и Ламборджини? — Саджит всегда не сводил с меня взгляда, а тут спрятал глаза, будто нарочно потушил. — Но если совсем честно… я хочу большего. Мне хочется выйти замуж и иметь детей. Готовить им обеды, помогать мужу. Не знаю, кем бы я хотела работать. Мне хочется стать в чём-то самой лучшей, но я, конечно, не стала бы ставить это во главу списка. Мне хочется любить и быть любимой, чтобы стоять вот так, под звёздным небом, и без страха глядеть в будущее…

Саджит накрыл мою руку своей.

— Что ж. Это зависит только от тебя. Кстати, Ясенька, какой у тебя размер?

Я вся скривилась.

— Чего-о?!?

— Как — чего? Ноги, разумеется, что ещё я мог спросить?

— Тридцать восьмой, — мне хотелось треснуть Саджита по его развесёлой физиономии. Да как он смеет смеяться в такой трагический момент моей судьбы! Тут я повторила про себя слово «трагический»… и сама расхохоталась. Я что, становлюсь неврастеником?.. Мне стало так смешно, что даже слова Саджита о том, что он на следующий день будет занят «от» и «до» не расстроили. К тому же, он щёлкнул меня по лбу.

— Если будешь целый день умницей, так и быть, заскочу к тебе вечерком.

— Саджит, я уже не маленькая ляля, и не принадлежу к тому числу девочек, который впиваются в своих друзей пиявками и не отпускают ни на минуту.

— Да я это понимаю. Ну, всё-таки. Ладно, пошли смотреть машину.

Слово «машина» взбудоражило, как огонь. На парней, гоняющих по городу, я смотрела с завистью, сравнимой разве что с завистью к сидящим за их спинами девчонкам. И конечно, я даже в мечтах не представляла за спиной одного из таких ребят себя.

Каково же было моё удивление, когда я увидела «машину» Саджита. Это был…

— Это… это… велосипед?

Саджит заржал, как лошадь.

— Я же говорю — главное, чтобы ты не передумала!

— Саджит. Ты меня обманул.

— Прости… — он прям захлёбывался смехом. — У тебя просто было такое лицо, когда ты говорила о мотоцикле, я не хотел тебя с ходу разочаровывать…

Я осмотрела — велик был классный. Скоростной, сразу видно, и обкатанный. Кстати, есть и багажник — я пощупала, удобный.

— Я решил, что обязательно куплю мотоцикл. Ради тебя, бедная девочка!

— Хм… не обижай свою машину. Я люблю велосипеды необыкновенно, и желаю, чтобы ты приготовился крутить педалями.

— Мои ноги в твоём распоряжении.

— Будь уверен, я ими воспользуюсь, — я обернулась к нему: — Саджит. Спасибо тебе.

Я наслаждалась каждой минутой, которую провела, сидя позади Саджита на его велосипеде. Он ехал очень быстро, ветер развевал наши волосы, а уж крепко держаться меня и упрашивать было не нужно! Мы остановились у входа в дом, он подождал, пока я пересеку калитку, помахал рукой и уехал.

Не успела я войти, как меня окликнули Сапна и два её друга.

— Ну, Лачи, — требовательно помахала она у меня перед носом, — рассказывай. Что это вы так быстро освободились?

— Сапна, как не стыдно! — попыталась я урезонить подругу, но у неё было уж очень игривое настроение. Повиснув на мне и расцеловав в щёку, она зашептала:

— Лачи! Говори!

— Да… нечего рассказывать. Мы выпили лимонада и поехали домой сразу за вами.

— Можно было и не расставаться, — встрял Салман, — мы бы тебя преспокойно отвезли. А твой доктор принялся бы за ту статью, с которой он опаздывает.

— Он не опаздывает, — нахмурилась я за Саджита, — и он вовсе не «мой». Завтра мы с ним не увидимся, так что…

Ритеш внимательно смотрел за мной, и лицо его было более чем понимающим.

— Не увидитесь?

— Да, конечно… — я старалась, чтобы голос звучал беспечно. — И это нормально, и не в первый раз. А уж то, что не в последний, и говорить не нужно. Я скоро уеду, пора привыкать.

Ритеш ничего не сказал. Умный парень! Но Сапна просто не могла остановиться.

— Не грусти, он хороший парень! И потом, он же тебе кольцо подарил!

Я посмотрела на колечко на безымянном пальце, которое носила, не снимая.

— Я верну его, Сапна, оно ему дорого, а здесь он… хотел меня им защитить. Кстати, вы не переведёте мне вот эту фразу… — и я повторила слова, которым Саджит научил меня в первый день в клинике. Лица Сапны, Ритеша и Салмана вытянулись.

— Мм… надеюсь, я не сказала ничего пошлого?..

И тут Сапна и Ритеш переглянулись и расхохотались. Они смеялись так заразительно, что даже я не выдержала, и только Салман стоял красный, как помидор.

— Иди спать, Лачи, — толкнула меня Сапна, — и не сомневайся теперь: он НА ВСЁ пойдёт, чтобы тебя защитить!

Следующий день прошёл неплохо, просто непривычно. Я погуляла наконец-то с родителями, потом прошлась с Сапной по магазинам, после, пока она готовилась, почитала — всё тот же «Ходячий замок Хаула». У меня было странное состояние спокойствия.

Помню, в детстве я проходила так неделю, а потом закатила истерику из-за какой-то ерунды. Нервы, я же говорю… Или непривычный образ жизни. Я начала понимать, что одуреваю от безделья. Дома у меня не было ни минуты свободного времени: я убиралась, готовила кушать, помогала Варе и Славе, вязала что-то… всё время ругалась, что семья почитает меня за домработницу. А теперь! Да я мечтаю о том, чтобы мыть посуду, чистить плиту, жарить картофель — заняться нормальным, полезным делом! От сумасшедшего отпуска, утомившего больше, чем работа, я сходила с ума. Нет, не создана я для светской жизни! Когда вечером пришли Ритеш и Салман, я даже не стала притворяться, что рада их видеть — у меня на лице вся правда была написана. Ритеш тихо шепнул мне: «Таинственный сад! Иди, Ясенька!» — и я с благодарностью выползла из зала.

Маленький сад Сапны — настоящее произведение искусства, настоящее чудо. Это место — одно из тех, по которым я буду скучать; в нём я чувствовала себя принцессой Жасмин в своём прекрасном замке. Каджол больше не ходила со мной, и это было печально. Милая девочка очень мне нравилась, но я не знала, как преодолеть врожденный её страх. Я нашла ей красивый подарок и собиралась отдать перед отъездом — может, хоть он нас примирит?

Взобравшись на каменную чашу, я вообразила себя принцессой. Было так любопытно представить себя настоящей принцессой, индийской принцессой с густыми, чёрными, как смоль, волосами, спускающимися до колен…

— Лачи! — раздался знакомый голос откуда-то сверху, и я слетела с чаши на землю, ободрав ноги и руки. Мгновение — и Саджит уже был рядом со мной. — Ты в порядке? Что с тобой? Кровь идет? Голова?

— Кружится — от твоей болтовни. Да успокойся, Саджит, всё в норме. А вот как ты здесь оказался?

— Перемахнул через стену, — гордо заявил он. Я даже не стала спрашивать, зачем — разве можно обидеть проснувшегося в нём маленького мальчика?..

— Я рада, что ты пришёл. Зайдёшь туда?

Он довольно улыбался — я бы сказала, его прямо-таки распирало от радости. Моё настроение было прямо пропорционально, так что вместе нам удалось сохранить подобие спокойствия.

— Нет, — он всё покачивался с носка на пятку, — я просто хочу сказать, что завтра целый день свободен и намереваюсь кое-куда тебя отвезти. Только, будешь одеваться — напяливай джинсы. Если будет жарко, подвернёшь. Хорошо?

Я кивнула.

— Кстати, может, пора отдать тебе колечко? — я выставила вперёд правую руку и пошевелила пальцами.

— Мм… может быть. Давай.

Мне было безконечно жаль прощаться с кольцом. Я так к нему привыкла, что слёзы наворачивались…

А Саджит нагнулся, поцеловал меня в лоб, чего не делал никогда прежде, и — полез через каменный забор. Помогло то, что рядом росло дерево — но как он с обратной стороны поднимался?.. Он помахал мне с верхушки и исчез, а ответил на мой вопрос скрип велосипеда.

Я заснула с тяжёлой душой, повышенной температурой и головной болью. Мне снился золотой песок, как снег, падающий с небес…

[1] На жизненном пути, в городе любви,

С того самого момента, когда взгляд остановился на ком-то

Ты думаешь, ты спрашиваешь себя,

Неужели это та, кого мне так не хватало?

Да, это она, именно она, Ты — жажда, а она — река,

Так почему бы тебе не признаться ей в открытую?

То, что невысказано, то, что невыслушано — что же это, скажи, наконец

Друг мой, что подсказывает тебе биение сердца? Друг мой, не скрывай это хотя бы от себя самого…