Глава 24. Борьба плоти и духа

Саджит спал и видел дивный сон. Он стоял на крутом берегу реки Оки, глядя на пейзаж вокруг. Всё дышало жарким русским летом, ленивым полднем, когда хочется лечь на траву, раскинув руки, и дремать, не думая ни о чём… Что-то коснулось его руки, и даже во сне Саджит почувствовал удар в сердце, предшествующий счастью — Ясенька. Любимая Ясенька, ради которой он мог пойти на что угодно. Ни одно, самое прекрасное место на свете не было бы для него дороже того, где они вместе. Она заулыбалась — и Саджит проснулся.

— О, Боцман… — простонал Саджит, пытаясь отодвинуть здоровую счастливую морду собаки от своего лица. — Да, я тоже тебя люблю… Dûr ho jâe[1]…

Боцман, здоровенный пёс золотисто-песочного цвета, с богатырским торсом и лапами, заигрывал с ним, как щенок — опускался на передние лапы и изо всех сил вилял хвостом.

Саджит не мог не внять просьбе четвероногого друга и поднялся, и погладил его по макушке, и потрепал пушистую мордашку, а потом — делать нечего — потопал на кухню. Босой, в одних трусах, он являл собой образ сильного мужчины — даже расслабленные мышцы поражали своей гармоничностью и красотой. Отросшие волосы падали на лицо и шею в творческом беспорядке, а через очки на мир смотрели заспанные детские глаз. Придя на кухню, Саджит остановился в дверях и залюбовался: Ясенька в белоснежном сарафане прикрепляла что-то магнитиками к холодильнику. Саджит неслышными шагами подошёл к ней и уставился на картинку.

— Это что?.. — проскрипел он у неё под ухом — Ясенька от неожиданности подпрыгнула, но Саджит, умудренный опытом, отскочил и тем спас свои очки.

— Это — не «что». Это — ЧТО-О… — в голосе её было восхищение, а с фотографии улыбался Шахрукх Кхан. Лицо Саджита окаменело.

— Предательство — в моём доме?.. Кошмар. И ладно бы выбрала паренька помоложе. Он же тебе в отцы годится!

— Саджит! Как тебе не стыдно! Подумать такое! — она развернулась и прислонилась щекой к портрету, любовно зашептав: — Он не хотел обидеть тебя, мой прекрасный…

Нахмурившись, Саджит резко нагнулся и подхватил её на руки.

— Прости, Шахрукху придется подождать… да, вот так ты меня любишь, поганка?..

— Саджу, я люблю тебя… очень… но Шакрукх — это мужчина моей мечты, так что не надо вот петушиться.

— Действительно, и чего мне петушиться?.. Встаю утром и застаю свою жену в своём доме с чужим мужчиной.

Ясенька в бесплодной попытке вырваться пыталась укусить Саджита за плечо.

— Он мне не чужой! Он был в моём сердце, ещё когда тебя в помине не было! Но не переживай. Конечно, я его люблю… но мы не подходим друг другу географически.

— Угу. Я польщен. Спасибо. Ну, я тебе задам!

Ясенька бежала по улице, перебирая маленькими ножками в сандалиях. Лицо её светилось, весь мир вокруг казался сияющим цветочным лугом, душистым и уютным, когда она думала о Саджите, спящем наверху. У них закончился лимонад, а она знала, что без лимонада сладкоежка Саджит не будет полностью счастлив. Конечно, она могла его разбудить, и прогулка в магазин превратилась бы в свидание… но он так устал, и так сладко спал, что она не посмела его трогать. Всё в нём дышало свободой — он спал крепким сном человека, чья совесть чиста и выполненным долгом, и спокойным сердцем.

Поцеловав Боцмана в пушистую макушку, она тихо прошептала: «Сторожи его! Он самая большая драгоценность этого мира!»

Бежала Ясенька, размахивая пакетом, не обращая внимания на его тяжесть. Мимо пролетела ворона и, опустившись на бордюр, уставилась на Ясеньку бусинками глаз.

— Ты знаешь Саджита? — спросила Ясенька у птицы. Та склонила свою маленькую голову на бок. — Саджита-волшебника? Саджита с разноцветными глазами? Ведь знаешь! Его все знают! — Ясенька рассмеялась сама себе и побежала дальше. Ей было так хорошо, что на полупустынной улице она незаметно для себя стала напевать песенку, услышанную в магазине. День этот был как сбывшаяся мечта.

Люди не замечают, как над головами их сгущаются сумерки, и наступает ночь. Темнота накрывает нас внезапно, в то время как свет — как материальный, так и духовный — мы постоянно ищем, и в мире, и в себе. Шла Ясенька, ничего не замечая, перед её глазами стояла не грязная улица города, в котором она теперь жила, а нечто воздушно-прекрасное, невидимое глазам окружающих, как вдруг…

От неожиданного крика Ясенька вздрогнула — все её мечты растаяли, как дым. Реальность впилась в тело тысячами осколков; Ясенька замерла, как громом поражённая — на улице, прямо перед ней, трое молодых здоровых парней избивали мужчину.

Когда мы встречаемся с несправедливостью, у нашего организма возможны две реакции. Первая — это побуждение к действию, а вторая — полная апатия. И Ясенька всегда считала себя человеком действия, тем, кто не может спокойно смотреть на неё. Но сейчас, стоя на опалённой солнцем улице, она чувствовала, что не может сдвинуться с места.

Странно работает наш мозг в такие минуты. Ясенька не подумала о том, что на неё могут напасть, что нужно бежать и звать на помощь… Она почему-то стала думать о лимонаде, который несла в пакете. Безпричинно. О том, что Саджит может его и не дождаться.

А потом пришло время страха.

Пока она жила в России и слышала о скинхэдах, хулиганах, ей становилось страшно. Выросшая в приличном районе, Ясенька никогда не ходила поздно, возвращалась домой вовремя — словом, делала всё, что от неё зависело, чтобы не попасть в щекотливую ситуацию. Но сейчас, днём, когда человека избивали у неё на глазах, а она оказалась не в силах ничего изменить, её охватил безотчётный ужас.

Она хотела закричать — но слова застряли в горле. Всё, что происходило, искажалось для неё в каком-то непонятном искривлённом времени — словно вокруг образовался временной поток, и она мыслила медленно в своём собственном времени, а там, за его гранью, минуты летели как одно мгновение.

Они что-то кричали, Ясенька не знала, но она закричала тоже — по-привычке, выработавшейся за последние полгода, звала Боцмана, верного своего защитника. Но его не было рядом — один-единственный раз она оставила пса дома, и поплатилась за это.

Однако хулиганы, услышав незнакомое слово, повернулись на её крик и убежали, оставив окровавленное тело валяться на полу.

Время дёрнулось и встало на свои места. Звуки вернулись к Ясеньке — а вместе с ними и страшное, жгучее чувство стыда за саму себя. Бросив свой злосчастный пакет, она кинулась к пострадавшему, медленно подымающемуся с земли.

Голова его была разбита, нос сломан, и по подбородку текла густая кровь. Не помня себя от унижения и презрения к самой себе, Ясенька шептала ему ласковые слова утешения, не замечая, что говорит по-русски, а этот человек повторял на одном из здешних наречий: «Я не далит… Я не далит…»

Всё встало на свои мечта — и Ясеньку захлестнула ярость. Подонки… Они увидели парня с очень тёмной кожей, покупающего продукты, и набросились на него. Они избили его, растоптали продукты, которые он нёс домой, но самое главное… самое главное, они его унизили.

Мужчина выпрямился и произнёс фразу, не сразу понятную Ясеньке. Когда же он повторил её ещё один раз, что-то в ней замерло и заледенело.

— Я не далит! Как они посмели! Я не далит!

Мысль неслась стремительным потоком, обходя опасные повороты, изворачиваясь в стремнинах.

— А если бы здесь был далит? — спросила Ясенька. Лицо мужчины скривилось, как при упоминании о тараканах.

— Не говори мне о них.

Жалость, помогавшая в первые минуты, исчезла. Ясенька убедилась в том, что он встал и ушёл, а потом подошла к своему пакету и замерла.

Духовная работа, которую она вела над собой непрестанно, потерпела сокрушительный провал, и она не знала, что делать. Но мысли вне зависимости от её желаний продолжали свой путь, выстраивая новую ветвь вопросов и ответов, и ответов было больше, чем прежде.

Вот мужчина — его избили, приняв за далита. Но что он чувствует — боль из-за избиения?.. Нет. Он унижен, так как был причислен к тем, кто является неприкасаемым. Быть может, когда эти парни на него накинулись, он молил Бога, чтобы кто-нибудь ему помог… но если бы здесь вместо него избивали далита, он и шагу не ступил в его сторону.

Странное состояние человеческой души… Он унижен, но, сколько бы его не унижали, он всё равно будет выше, чем неприкасаемые. И даже если он будет безграмотным простолюдином, а неприкасаемый станет известным учёным — он всё равно будет выше него.

Ясенька закрыла глаза и вызвала образ избитого мужчины. Попыталась представить его без следов побоев — обычное лицо, ни больше не меньше. Лицо, не отягощённое высокими размышлениями. И Саджит. Его тонкая красота, так трогающая душу, его ум, сила, интеллект… На дворе двадцать первый век, а по-прежнему далиты внизу ступени, где бы они не были.

Всё в голове перемешалось. Ненависть к подонкам за избиение человека, ненависть к «жертве» за её предрассудки и ненависть к самой себе захватили всё её существо, но внешне она никак этого не показала, только изменился взгляд, став жестким, как сталь. Всё в ней горело. Ей хотелось собственными руками разорвать всех обидчиков, наказать их так, чтобы больше никому и в голову не пришло кичиться своим происхождением или унижать с его помощью другого. Ей хотелось подбежать к тому мужчине, схватить его за плечи и как следует встряхнуть. Закричать: «ОПОМНИСЬ! ТЫ С УМА СОШЁЛ — ГОВОРИТЬ ТАКОЕ???»

И ей хотелось уничтожить саму себя за то, что ни первое, ни второе она не сделала.

Время шло; она внезапно поняла, что потерялась и не помнит, сколько уже здесь стоит. С той минуты, как она услышала звуки избиения, могли пройти всего лишь минуты, а могли и часы — она бы не заметила разницы. Солнце ещё светило ярко, и она перевела дух.

Наклонившись, чтобы взять свой пакет, Ясенька увидела на платье пятна крови. Её это раздосадовало — если Саджит увидит, расспросов не миновать, а что она ответит?..

Рядом с бордюром валялась металлическая решётка с железной рамой. Ясенька подошла и, недолго думая, шибанула изо всех сил ногой о корявый выступ — из голени немедленно хлынула тёмная кровь, она стекала вниз, в беленькую сандалию, и оставляла за собой темный след. Но Ясенька даже не почувствовала боли. Она просто спокойно потрясла ногой, проверяя её работоспособность, и как деревянная кукла потопала домой.

Реакция Саджита была ещё хуже, чем она предполагала. Попытка прокрасться домой незамеченной не удалась — Саджит увидел её в окно и сбежал вниз, едва понял, что она хромает. При виде огромного глубокого пореза на ноге и количества крови, которое успело вытечь, он побледнел и судорожно прижал её к себе. Но самым болезненным для Ясеньки был его взгляд: он слегка прищурился, а потом лицо стало непроницаемой маской — так бывало, когда он чересчур ясно читал её мысли. Даже обычной его ругани (он всегда ругался, когда она уходила одна) не последовало. Просто забрал у неё пакет, обнял за талию и практически поволок домой.

Молчание Ясеньки было красноречивее любых слов, и он прекрасно понимал, что не глупая рана не была тому причиной. Но он никогда не лез ей в душу, понимая, что какую-то работу внутри себя мы так или иначе вынуждены проделывать в одиночестве. Он мог только быть рядом — и от его присутствия всё хорошее, что было в её жизни, вновь возвращалось, даря ей уверенность в себе и окружающем мире.

Ещё долго Ясенька находилась в состоянии стресса, и о своём позорном молчании она тоже не забывала. Но внешне она ничем себя не выдавала: посмеялась вместе с Саджитом над своей неуклюжестью, а потом, ночью, засыпая в его объятиях, подумала: не было ли это своеобразным испытанием, тренировкой перед главным сражением?..

И если да — то что ждёт её впереди?..

Она посмотрела на спокойное лицо спящего Саджита, прижалась к нему щекой и в полусне прошептала: «Любимый мой, прости меня…»

Она заснула, а Саджит открыл глаза.

[1] Dûr ho jâe (хинди, разг.) — отвяжись, отвали