Глава 20. Индийская свадьба

В то памятное утро дом дяди Раджа был самым прекрасным домом на планете. По крайней мере, Ясенька так считала, хотя ночь перед свадьбой она проплакала.

Когда мы загадываем желания, то не знаем, в каком облике обретём желаемое. Мечтала Яснолика Суханова о человеке, которого будет любить так, что весь мир положит к его ногам — но не ожидала она, что мечта её сбудется в Саджите Оберое, индусе, собирающемся всю жизнь провести в Индии. Любила она его так сильно, что ни секунды не пожалела о своём решении, ни на мгновение не дала ему почувствовать, что отказывается от чего-то — но на самом деле, как же много осталось позади…

Если бы Ясенька выходила замуж в России, дома, как шумно было бы у неё в комнате! Всю ночь бы она, сестры и подруги провалялись бы в её постели, обсуждая свадьбу, игры, шутки, выкуп… Но не будет ни шуток, ни песен, ни конкурсов. Не придётся Саджиту проходить через шумный ряд весёлых подружек, загадывающих загадки и выклянчивающих деньги… Не придётся, не придётся, не придётся… Даже сестер — и тех с ней не было, ни одного близкого ей человека, с кем могла бы она поделиться своими переживаниями. Сапна, поглощенная устройством лучшего, по её мнению, праздника, при всей их привязанности не подходила на роль собеседника, а родители не были ей настолько близки. Ясенька очень любила Саджита, но, как и любой девушке, ей было страшно входить в новый для неё мир, и особенно потому, что никого не оказалось рядом. Ушли и заперлись у себя в комнате родители, наверное, грустившие, что расстаются со старшей дочерью. Где-то внизу звенел голос Сапны, отдающей последние распоряжения, смысла которых Ясенька не понимала. А она, внезапно замерзшая, закуталась в тонкое одеяльце на своей постели, и думала о другой кроватке, той, в которой она провела двадцать четыре года своей жизни, и которую никогда, наверное, больше не увидит… Ещё месяц назад было страшно думать, что она расстанется с Саджитом, и жизнь её прежняя казалась настолько мелкой и незначительной… но сейчас, когда пришла пора прощаться с этой жизнью, ей захотелось прижаться к ней изо всех сил и не уходить.

Как жаль… как жаль, что нельзя совместить две жизни! Как жаль, что не можем мы быть искренними детьми, чудными и беззаботными, возвращаясь в ту волшебную пору, когда у каждой, даже самой незначительной вещи есть СМЫСЛ. Как жаль, что приходится стоять на другом берегу, на том, который прежде рассматривал издали, и понимать, что всё — путь этот пройден, назад не вернёшься… и как много прекрасного осталось там, позади!

Ей было настолько плохо и больно в эти минуты, так она была одинока, что только тёмное рисовалось ей впереди, отравляя желание идти вперёд.

Моя комнатка, моя работа, моя привычная, размеренная жизнь… неужели ты уйдёшь, исчезнешь в небытие?.. Я ругала, я презирала тебя — а оказалось, что ты была самым моим верным другом…

Ясенька знала, что нужно выкинуть это из головы, но не могла перестать об этом думать. Тот мир, к которому она привыкла, покрывался туманом. Она представляла, как приедут родители домой… станут разбирать её вещи, решая, как поступить с теми, которые она не просила выслать в срочном порядке.

Когда Ясенька была маленькой, и у неё что-то не получалось, или родители ругали её и оставляли в одиночестве, запрещая притрагиваться к игрушкам, у неё была тайная подруга. Из маленького носового платка Ясенька делала девочку, которую в детстве совершенно искренне считала живой и звала Юленькой. Что только они не делали с Юлей, оставаясь вдвоём! Они превращались в русалок, стоя на краю реки, и плыли вперёд, к морю. Они ныряли и играли в воде, рассматривая сквозь толстую гладь воды сияющие лучи Солнца. Они летали на мётлах, подымаясь выше Ясенькиного дома, и смотрели на всё сверху вниз, удивляясь тому, как спешат куда-то глупые люди… И пусть путешествия эти происходили в Ясенькиной голове, они были для неё настолько же реальны, как самая реальная действительность.

Ясенька спрыгнула с кровати и быстро залезла в свой чемодан. Она достала оттуда старую майку, привезённую неизвестно зачем, вечного своего спутника — бумажного зайца, подаренного ей на пятилетие, маленький носовой платок… обняв их, она залезла обратно на кровать и спряталась под простыней.

«Привет, Зайчик! — ласково поцеловала Ясенька зайчика. — Здравствуй, Маечка! Здравствуй, милая, любимая Юля!!» — она уже плакала, улыбалась сквозь слёзы, но они жгли её сердце калёным железом. Если бы только знали родители, её друзья, да и сам Саджит, какую боль причиняет ей разлука со страной, они бы поразились, какой же должна быть её любовь к нему! Ясенька обнимала своих друзей, словно обнимала детство, и слышала сквозь звуки чужой и совершенно нелюбимой Индии подбадривающие слова своего детства. Любовь её, маленькой, к самой себе, невесте, теперь согревала её сердце, как если бы в одной кроватке прятались и она — взрослая, и она — малышка. Зайчик, Маечка и Юленька так сладко пахли, так были нежны и мягки, что сердце её стало успокаиваться.

Те раны, которых она боялась больше всего — разлука с родителями, сестрами и подругами — они затянутся. А эта рана — разлука с самой собой и Родиной — кровоточить будет всегда.

Ясенька даже не заметила, как заснула. Она не выпускала своих любимых всю ночь, а под утро, проснувшись от жуткого кошмара, поняла: правильно сделал Матвей, что рассказал правду о Саджите.

Если бы он ей это не рассказал… Если бы она не знала, чем стала для Саджита…

Ясенька поняла, что было бы мгновение, в котором её ничто бы не остановило. Она бы не смогла терпеть и уехала.

***

Салман наполнил ещё один бокал крепким напитком и стал быстро его поглощать. На часах было около девяти вечера, и праздник, начавшийся около обеда, был в самом разгаре.

Как ни мало внимателен был Салман, наблюдая в тот день за Ясенькой, он сумел разглядеть страх и сомнения в её лице. Конечно же, он неправильно его понял, по своей самоуверенности отнеся на свой счёт — и всё же, он теперь знал, что в сердце её есть зазубрина. Проблема с Ясенькой, как казалось Салману, могла бы разрешиться — если бы не одно «но».

Саджит. Её муж Саджит.

Впервые в жизни Салман видел, как женятся православные, и ему всё казалось невероятно странным. Обряды казались ему немного смешными — то Саджит пришёл за невестой, а её мать зачем-то потребовала деньги, да ещё предложила тянуть ленточку, пытаясь угадать, которая из них ведёт к невесте. Первая ленточка, которую тянул Саджит, увела его к здешней кухарке — это было смешно; но во второй раз он выиграл. И когда Салман увидел лицо Ясеньки под длинной, до пола, прозрачной вуали, у него по коже мурашки побежали.

Стоило появиться Саджиту, и все сомнения мгновенно исчезли с её лица. Весь страх, который он видел, непонимание и боль растворились, уступив место всепоглощающей радости, настолько очевидной, что Ясенька, наверное, запрыгнула бы Саджиту на шею, если бы могла.

А как гордо выглядел этот полукровка! Он брал её за руку так нежно, будто она могла зазвенеть и развалиться, как фарфоровая статуэтка. Всё то время, что они заключали брак, Саджит не сводил с неё глаз. И пусть всё было слишком долго, пусть язык был непонятен, Салман не мог развернуться и уйти. Глядя на неё, особенно когда Саджит через вуаль прикоснулся к её губам, Салман понял, что не сможет её разлюбить — так она была прекрасна.

Вернувшись в дом дяди Раджа, все отдались веселью, чудесно организованному Сапной. Что-что, а устраивать праздники она умела — было много музыки, танцев, и даже гостей, большую часть которой Ясенька с Саджитом и не знали. Конечно, странная эта была свадьба — где никто не кричал «Горько!» и не было привычных конкурсов… но всё равно было весело. Тихонько выскользнув из-за стола, Саджит подошел к Сапне и зашептал: «Я хочу поставить свою музыку, сделаешь?»

Сапна закивала, забрала диск и побежала к центру. Поставив его, она подмигнула Ясеньке.

Заиграла мелодия нежного вальса. Саджит подошёл к Ясеньке и, отвесив старинный поклон, протянул ей руку.

— Пусть чего-то у нас не было, Ясенька, но вальс ты мне подаришь?

— Конечно, — она вложила свою нежную ручку в его сильную ладонь, и все сомнения, которые у неё ещё были, исчезли. Теперь, когда они были связаны, со всем можно было справиться.

Вальсировал он на удивление легко, Ясенька словно летала в его руках. Очнулась она только тогда, когда музыка смолкла, а весь зал им аплодировал.

Но они, не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. Саджит коснулся ладонью её щеки, и всё её существо отозвалось на это прикосновение.

— Саджит, я хочу у тебя кое-что попросить.

— Конечно.

— Когда у нас будут дети, давай их назовём Арджун, Рани и Сухани, ладно?

Он обнял её и прижал к себе, прошептав на ушко: «Лачи, я люблю тебя».

Веселье продолжалось, русские, английские и песни на хинди сменяли друг друга. Ясенька и Саджит превесело выплясывали под песни из фильма «И в печали и в радости», танцуя на индийский манер — их счастье было настолько заразительным, что уже через час гости, видевшие их впервые, стали им близкими людьми. За гранью этого веселья остался только Салман — сидя у бара, где нанятый бармен раздавал напитки, он откровенно напивался. Лачи и Саджит. Любовь и ненависть. Он до сих пор не мог поверить, что она предпочла ему другого. Он видел, что Саджит боготворит землю, по которой она ступает. Но что-то в Саджите не давало ему покоя — помимо ревности и зависти. Он был очень странным, этот выросший в России индус… Именно странным, поскольку, как Салман не искал, он не мог найти у него никаких недостатков, никаких пороков.

К нему подсел Ритеш. Раскрасневшийся после танца, тот тяжело дышал. Лицо человека, которого Салман прежде считал своим другом, светилось счастьем; неуместным счастьем, надо сказать!

А Ритеш вдруг стал непривычно разговорчивым.

— Я так рад за неё, Салман. Саджит очень достойный мужчина; он её заслуживает.

— А я, по-твоему, нет?

— Не мне судить, но ведь она-то его любит, и теперь они женаты.

— Подумаешь! Как известно, самое интересное происходит после свадьбы. Кто знает, может, он мужик никакой? Он мне вообще не нравится!

Салман внимательно смотрел за реакцией друга — но лицо Ритеша не выразило ни неудовольствия, ни удивления, оно смягчилось, а карие глаза несмело улыбались.

— Такие люди, как Саджит, рождаются раз в столетие. Посмотри на него, кого ты видишь? Простого врача? Необыкновенный человек, необыкновенное сердце! Когда смотришь на него внимательно, печаль окутывает сердце: он несовершенен, этот мир, но он сумел создать его. Самые светлые чувства и самые яркие краски — вот что такое Саджит Оберой. Он поэт и художник, а его полотно и музыка — творимая им жизнь!

Гнев накрыл Салмана, он разозлился. «Это у меня вырвали сердце и растоптали его; а он расхваливает моего обидчика?!?» — и, словно в ответ на его мысли, Ритеш ответил:

— Твоя любимая девушка счастлива, что тебе ещё нужно?

Салман обернулся и через плечо посмотрел на Саджита. На одно-единственное мгновение он увидел его таким, как видели Саджита Ритеш и Ясенька. Он выделялся в толпе, как столп света, сияющий и чистый — а весь этот свет был направлен на одного человека — на неё.

— Хорошо, что она остаётся здесь, — вновь довольно заметил Ритеш. — Она стала нам хорошим другом, и Сапна счастлива.

От этих слов Салман вновь заглотнул алкоголь.

— Что ж, по крайней мере, она остаётся здесь.

— У тебя будет отравление, если ты будешь столько пить.

Салман медленно к нему повернулся — выпуклые красные глаза на миг прояснились.

— А я смотрю, ты от разбитого сердца умирать не собираешься.

— Нет, и тебе не советую. Живи дальше, Салман, теперь у тебя нет ни шанса! Они с Саджитом идеальная пара, ты ничего не сможешь сделать.

Салман икнул и налил ещё.

— Тогда… выпью за надежду.