Глава 13. Решение

Rabba mere ishq kisi ko aise na tadpaye… hoy

Dil ki baat rahe is dil mein, hothon tak na aaye[1]

Естественно, Сапна устроила мне допрос с пристрастием. Она сначала долго не могла понять, что это за парень, а когда я рассказала, что это тот самый, который спас меня, то сказала: «Destiny». Очень хочется верить!

На её вкус Саджит не такой симпатичный, как Салман, но тоже ничего. Я про себя сочла, что она просто дурочка и ничего не смыслит в мужчинах. Саджит — вот самый красивый для меня!

Они познакомились на следующий день, и нашим с Саджитом свиданиям тет-а-тет пришел конец. Я очень жалела об этом, но, как я себя уговаривала, счастье не может длиться вечно. Вдобавок, у меня оставались часы, когда я убиралась в клинике, а потом ждала его на крылечке, и это время запечатлелось в моей памяти как нечто совершенное и прекрасное. Впрочем, мне грех жаловаться. Салман с Сапной редко с нами ходили (явно не из-за желаний первого, тот бы от меня не отрывался ни на минуту), а Ритеш был отличным другом.

Мы виделись и общались почти каждый день, и каждый день был праздником. Часто, когда у Саджита была вечерняя смена, я оставалась без него — но уже не сидела дома одна. Со мной был Ритеш, который тоже стал счастливее. Я видела по тем редким взглядам, которыми он обменивался с Сапной, что он по-прежнему любит её, но смирился со своим чувством, давая ей всё больше… не знаю, свободы, что ли; и это её пугало. Сама того не сознавая, не переставая болтать о любви к Салману, Сапна против воли тянулась к Ритешу. Меня это радовало.

А ещё… теперь я знала, что, уехав из Индии, не оставлю Саджита одного. Они с Ритешем сходились так же быстро, как со мной, хотя в их дружбе было больше раскованности и меньше слов. Их привязанность не была столь явной, как между нами, то был фундамент крепкой мужской дружбы.

Ритеш называл наши посиделки «каникулами». Он каждый вечер договаривался с Саджитом, подстраиваясь под его график. Если у моего друга была ночная смена, то мы с Ритешем, Сапной и Салманом сидели вчетвером. Если же Саджит до обеда работал в больнице, а после — в клинике, то я оставалась с ним, а Ритеш приходил вечером, и мы гуляли по городу. Это была, наверное, такая же странная компания, как лебедь, рак и щука… но всё-таки мы смотрели в одну сторону.

У Саджита развилась какая-то мания относительно моей безопасности. Он боялся, что меня обидят по дороге домой, или я снова попаду под машину, или на меня нападёт большая обезьяна и оторвёт мне голову… А потому — мы сидели в его больнице, или гуляли по городу, где он показывал только самое интересное и трогательное. Домой он меня провожал «от» и «до», прям как в детском саду.

Мы могли говорить — и говорили — обо всём. О родителях, детстве, наших воспоминаниях, о школе и институте. Но очень многое осталось за гранью наших разговоров. Мы не говорили о том, что ещё месяц — а папа и так увеличил срок нашего пребывания здесь — и я вернусь в Россию, а он останется здесь. Будет, как и каждый день, бегать из одной больницы в другую, пить ледяную воду с лимоном и бороться с несправедливостью этого мира.

Когда он что-то рассказывал, то казалось, будто впереди и меня, и его ждёт нечто, что я вообразить не могу, волнующий и прекрасный мир надежд — но я-то знала, что, переступив порог самолёта, оставив позади Индию с её ароматами, жарой и яркими красками, я потеряюсь. Что-то во мне навек померкнет. Сквозь призму дружбы с Саджитом всё будет слишком бледно.

— Привет, Ясенька! — махал он рукой в знак приветствия, а второй придерживал на голове светлую панамку. Саджит поджидал меня, стоя под небольшим жиденьким деревцом. Когда я подошла, он шлёпнул меня по плечу и подтолкнул вперёд. Мой друг никогда не обнимал меня, никогда не целовал даже в щёчку. Я не знала, чем это объяснить, но потом поняла, что человек, проживший в Индии столько времени, не мог не перенять часть их культуры. Он был почти фанатично озабочен моей безопасностью, но с того, первого дня, когда он сказал, что боится меня потерять, других чувств, кроме страха, в нем не было. Я внимательно его слушала, точно так же, как он. Но среди сотен слов и тысяч фраз не было и тени того, что он когда-нибудь вернется в Россию.

Саджит наклонился и стал высматривать что-то под ногами. Я легонько пнула его носком босоножки.

— Саджу, ты что? Что-то потерял?

— Рядом с тобой я всё время что-то теряю. Первыми были мои очки — и мне приходится носить эти, кошмарные. Вторым стало моё спокойствие. Если девушка твоего возраста, приехав в чужую страну и едва не влетев под машину, на следующий же день бежит в одиночку шататься по улицам, это значит, что ей при комплектации забыли привинтить извилины безопасности. Ну а теперь… — и его тон из насмешливого стал ласковым, — я потерял твою улыбку!

Меня удивляло его внимание. Не потому, что он красивый, умный и сильный — я видела и красивей, и сильней… Он в первую очередь очень добр, и доброта эта — исключительна.

Вот он, идёт впереди; из-за широкого плеча мне видно только ровное ушко и гладкая щека — и мне стыдно, стыдно за себя перед ним! Сколько я передумала за этот месяц, сколько себе напридумывала… Любовь-морковь, белое платье, детишки… Бред! Он выбрал такой сложный путь, выбрал среди множества лёгких дорог, какие перед ним раскрыли ум и образование. Он твёрдо следует ему. Он успевает так много, и среди сотни дел всё же находит время, чтобы быть со мной. Имею ли я право желать большего?

Или мечтать о большем?

Ответ был мне ясен прежде, чем я задала себе этот вопрос.

НЕТ.

Саджит снова ждал у дверей дома. Утром и до трёх у него были две сложные операции, так что Саджит решил пробыть в клинике не больше двух часов. Я уговаривала его не приходить за мной, а отоспаться, но он только хмыгнул. Мне кажется, он привык себя изводить.

— Наконец-то готовы? — вместо приветствия выпалила я, разглядывая милое лицо Саджита без дурацких квадратных черепаховых очков. На их месте появились тонкие, под цвет стали, с небольшими линзами. Он кивнул и подмигнул:

— Здесь оправу найти проблематично. Пришлось ждать, пока придёт заказ из Симлы. Пошли? — он забрал у меня сумку, повесил на плечо и зашагал вперед.

— Твои операции… как они прошли? Я вижу, ты устал. И нервничаешь.

— Да, ты всё видишь. Вроде хорошо, но заранее говорить не буду — примета такая. Вечером пойду проверять. Кстати, Ритеш звонил. Предложил после моего дежурства проехать к оврагу, звёзды посмотреть. Как смотришь?

— Я с радостью, — легко согласилась я, а в душе всё сжалось.

Всего лишь пару дней назад мама влетела к нам в комнату и провозгласила: «Ясенька, осталось двадцать дней!»

Я не поняла и поинтересовалась, не перегрелась ли она на Солнышке. Мама уставилась на меня.

— Да ты что, Ясенька — двадцать дней, и мы дома!

Словно нож в сердце — но я крепко держала себя в руках. Мама пристально наблюдала за моей реакцией. Пристальней, чем обычно… Я состроила приличествующую моменту гримасу и захлопала в ладоши. Не знаю, купилась ли мама… Я, по крайней мере, себе не поверила!

Вечером, уставший после операции, Саджит заснул прямо сидя за столом. Пациентов не было, и он решил заполнить какие-то журналы, но сон сморил его — в конце концов, он же не железный. Я осторожно закрыла дверь, убедившись, что никого нет, тихо-тихо погасила большой свет и устроилась на подоконнике, поджав ноги.

Я смотрела на него. Он спал, руки расслабленно лежали на бумагах, темные волосы вспотели и в сумерках казались почти чёрными. А моё сердце трепетало. Я любила этого мужчину, любила до боли и понимала, что такая любовь, как непрошеный гость, приходит однажды и остаётся навсегда…

Как мне хотелось быть с ним! Иметь право обнять его. Прикоснуться губами ко лбу, пригладить волосы… Но я не смела, а потому сидела на подоконнике и ждала.

Подумать только, двадцать дней… Как быстро летит время рядом с Саджитом! Я успела не просто полюбить жизнь рядом с ним. Я успела привыкнуть жить такой жизнью.

На следующий день я рассказала о нашем разговоре с мамой Саджиту. Не знаю, чего я ждала. Может, хоть какой-то реакции… но он просто покачал головой из стороны в сторону и сменил тему.

Я видела, что мой отъезд его волнует, как и меня. С момента нашей первой встречи и до сих пор я жила ожиданием БОЛИ — той самой, которая нахлынет в момент расставания. День приближался, словно вели обратный отсчёт: двадцать дней… девятнадцать… восемнадцать…

А Саджит молчал.

[1] О, Боже, пусть любовь никого больше не мучает так

Впустить любовь в сердце свое, но никогда не говорить о ней