Глава 9. Саджит

Kya kahoon duniya ne kiya mujhse kaisa bair

Hukoom tha main jiyoon lekin tere bagair

Nadaan hai woh kehte hain jo mere liye tum ho gair

Kitne sitam hum pe sanam logon ne kiye

Dil mein magar jalte rahe chaahat ke diye

Tere liye, tere liye[1]

Утро началось точно так же, как и все предыдущие годы с момента переезда в Индию. Он проснулся очень рано, облился ледяной водой и вышел на пробежку. Была суббота, выходной, и в клинике ему нужно было появиться не раньше двенадцати часов. Он был бодр, но в его движениях, мимике лица и во взгляде не было внутреннего огня, стремления лететь ввысь.

Он был свободен, как может быть свободен одинокий молодой человек; он не огорчался, но и улыбки не было на его лице. Он был доволен своей жизнью, но не собой.

Он вернулся на Родину, желая помочь, думая, что чувство полезности хоть отчасти прикроет пустоту в душе, но этого не случилось. Чем больше он помогал, тем яснее видел, как мало он делал. Его труд был каплей в океане слёз и горечи, какими он видел свой бедный народ.

Переехав в Индию, он какое-то время жил в Дели, работая в европейской клинике, где лечились только элитные семьи. Но не прошло и полугода, как он попросил перевода в небольшой городок на севере Индии, недалеко от Симлы, куда, как он знал, приезжают бедняки из окружающих деревень.

Городок этот, ввиду своего размера, очень чётко делился на части. Первая, самая крохотная, принадлежала богатым индусам. Вторая, не намного больше, была отведена маленькой части того, что принято называть «средним классом». И третья — самая большая — была берегом бедности, ужасающей бедности. Всё, что он видел в Интернете, в средствах массовой информации, оказалось только вершиной айсберга.

Первые два года жизни здесь показались ему веком, и отнюдь не золотым. Но он привык. Привык к грязи, к незнакомой манере поведения. Привык к любви и доверию. Привык к диалектам, которых не понимал, привык к тому, что люди, бывшие чужими, приняли его, как родного сына. Тяжелый период адаптации к местности, магазинам, новому быту закончился, и он перестал чувствовать себя гостем в своей же стране. Тем не менее, жил он в маленьком подобии пансионата, где сдавали квартиры семьям из Европы. Слишком Саджит привык к жизни в другой стране, чтобы с ходу стать тем, кем он был по рождению.

Он устроился на дополнительную работу, достаточно денежную, и наконец-то смог осуществить свою мечту: открыть маленькую клинику для помощи бедным.

Он выпил стакан молока и вышел на улицу. Стояла привычная жара, от которой волосы потели и вились у шеи колечками. Всё, как и в другие дни. Дорога была настолько знакомой, что он думал о своём, а ноги сами несли его в нужном направлении.

Люди толпами шли к храму; он привычно — уже машинально — лавировал… а потом заметил, как эта самая толпа подхватила и потащила за собой девочку.

Глупая туристка, какие редко, но всё же приезжали к ним в городок, наверное, отбилась от школьного тура. Он машинально двинулся вперёд, чтобы ей помочь, а тут уж девчонка совсем тупо поступила: неуклюже споткнулась и вылетела на проезжую часть.

Он забыл всё и побежал. Выбора не оставалось: он прыгнул, сгрёб её в охапку и вместе с нею рухнул на землю.

Руку саднило, но он первым делом осмотрел девочку — уж очень странные были у неё глаза. Испуганные! В конце концов, он упал на неё, а ведь она намного меньше… совсем маленькая. Девочка была в порядке, а вот очки свои он потерял. Большой проблемой для Саджита было его зрение — без очков он плохо видел. Выругавшись про себя, он принялся искать их, надеясь заметить на земле хотя бы оправу, но, увы — та самая толпа, очевидно, расправилась с ними.

Девчонка что-то делала, стало больно — он отдёрнул руку и увидел, что на ней белый платок. К девочке подлетела подружка, явно местная, и явно из богатеньких, по одежде сразу видно. Он ещё раз справился о здоровье, равнодушно пожал плечами и хотел уйти. Очки было жаль, он вновь близоруко прищурился: теперь придётся возвращаться домой. В больнице он не держал запасных. Он уже забыл о девчонке, он думал о маленьких своих пациентах, что терпеливо ждали его на крохотных жестких кроватках.

И вдруг она обернулась — ветер растрепал волосы, словно образуя светлый нимб — и их взгляды встретились.

Всё изменилось.

Всё его существо отозвалось на этот взгляд, словно она его позвала. Мир вокруг замер, не осталось ни цвета, ни звуков — осталась только она.

Она смотрела на него, робко улыбаясь, через плечо, поскольку подруга тащила её прочь… И вдруг слезинка, а за ней и вторая упали с её глаз, и сердце его пронзила боль. Он сделал шаг вперёд, понимая, что она уходит, что всё: этот мир, эта жизнь — миллионы условностей разделяют их — но всё было не важно.

Девушка резко выдернула руку и шагнула обратно. К нему.

Мир не устоял. Его мир рухнул. Всё исчезло, и остались только они двое.

Он протянул в её сторону руку, и она сделала тоже самое. Их разделяло не меньше двадцати шагов, но он почувствовал её прикосновение, когда она подняла свою ладонь.

Мир разорвался на куски — и, изменённый, собрался воедино; а центром вселенной была эта безымянная девушка.

Где-то звякнул колокольчик; звуки вернулись. Подруга с надутым лицом ударила её по плечу и потащила за собой. Вновь толпа народа нахлынула, а когда он пришёл в себя, то её уже не было. О том, что эта девушка существовала, говорили только ссадины… и прохладный белый платок.

«Что ты делаешь, Боже? — пронеслось в его мыслях, но где-то далеко. — Неужто и в самом деле так сильны эти двое: смерть… и любовь…»

[1] Как рассказать тебе, насколько мир был жесток ко мне,

Меня принудили жить, но жить без тебя

Невежды те, кто говорит, что ты для меня чужая,

Как много несправедливости сотворили с нами люди, любимая

И все же, в сердце по-прежнему горит свеча любви,

Ради тебя, ради тебя