Глава 4. Танец браслетов

Проснулась я, не смотря на жару, с чудесным предчувствием праздника. Сапна, скинув на пол тонкое одеяло и оставшись в одной шелковой пижаме, спокойно спала. Во сне моя подружка улыбалась. Честное слово, у неё железные нервы, с детства ничем не проймёшь (я пыталась!).

Краем глаза я увидела движение: в комнате кто-то был. Меня это не напугало, просто обескуражило — движения невидимого существа были невероятно тихими. Обернувшись, я увидела девочку, младше нас лет на десять, ещё школьницу. Волосы её были собраны в две толстые косы, кожа смуглая, а худенькое тельце одето в оранжевый сальвар-камиз.

Девочка беззвучно вкатила в комнату тележку и поставила сначала перед Сапной, а потом передо мной, на тумбочке, поднос с ледяным напитком и дольками фруктов.

— Привет, — шепотом обратилась я к ней, отчего девчонка вздрогнула. — Привет, я подруга Сапны, Ясенька.

Взгляд её огромных, с поволокой, глаз остановился на мне и стал испуганным и одновременно умоляющим; я повторила ещё тише, переходя на хинди:

— Меня зовут… Лика, — я специально изменила имя, понимая, что слово Ясенька она не выговорит. — А тебя как?

Девочка прошептала сквозь зубы: «Каджол…» — и с опаской оглянулась на спящую Сапну.

— Каджол?.. — я состроила рожицу и сделала несколько известных движений актрисы Каджол из фильма. Каджол-девочка хихикнула, закрыв лицо руками, а потом, словно спохватившись, поклонилась мне и убежала.

Подойдя к Сапне, я пнула её королевское высочество в их несравненный бок и, когда она заворчала, принялась её щекотать. Сапна долго просыпалась — подействовал лимонад, бокал которого я поднесла к её носу, а несколько капель вылила за шиворот.

— Сейчас приходила девочка лет шестнадцати, — вспомнила я, — кто она?

Сапна лениво потянулась (при этом её голова покоилась у меня на коленях).

— Служанка, наверное. Здесь есть какая-то девочка, которая помогает по утрам, разносит всем напитки.

— И это вся её работа? А сколько она получает?

Сапна призадумалась и назвала сумму — та была смехотворной. Заметив удивление на моём лице, Сапна объяснила:

— Для неё это большая удача. У нас работает её мать, и, кажется, сестра, а она пока ходит в школу. Ты не понимаешь — у нас люди готовы сделать что угодно за небольшую плату, так что держать слуг не только дешево и удобно. Мы ведь и им помогаем.

Я согласилась, что мои познания скудны, и перешла к более приятной теме — к танцам. Умывшись и одевшись, мы спустились в холл поздороваться с родителями и «спросили разрешения» не показываться им на глаза в течение дня. Нас горячо поддержали, и дальше Сапна потащила меня в праздничный зал, который вчера был закрыт — западное крыло их особняка. Если при виде дома я испытала чувство естественного благоговения, а в комнате Сапны ощутила себя принцессой, то здесь я вспомнила Алладина, впервые попавшего в пещеру чудес.

Зал был огромен; его украшали мириады ароматных цветочных гирлянд, а по полу был выложен изысканный цветочный узор, выделявший широкую дорожку, ведущую к квадратной сцене. Сама сцена была сантиметров на десять приподнята над полом и задрапирована прозрачными красивыми тканями.

Выпроводив всех отсюда, мы включили диск, и несколько часов репетировали уже в зале, перемежая танец набегами на кухню и взрывами беспричинного смеха. Мы жевали сладости, названия которых я не знала, бутерброды, чипсы, запивали это лимонадом, и бесились, как маленькие. И хотя мне казалось, что я всё делаю неправильно, Сапне казалось — что всё чудесно, мы обе получили бешеный заряд бодрости и, взвинченные, понеслись двумя ураганами к ней в комнату.

Пустое пространство перед огромным зеркалом вполне заменяло сцену. Мы переоделись в наши наряды, навертели причёски, и принялись репетировать перед зеркалом. Тут уж и я была вынуждена согласиться, что наш простой (как мне казалось в шортах и майке) танец выглядит очень представительно, стоило добавить к нему сари ценой в крыло Боинга. Чтобы усилить сходство, волосы мы обе собрали в пучки на голове и украсили цветами.

Я знаю — я не красавица, и обычно рядом с Сапной чувствую себя как одуванчик рядом с розой; но сегодня мы обе были на пике своей привлекательности. Сапна последний час перед выступлением, поправляя макияж, молилась, чтобы Салман пришел именно к нашему выступлению. А я, повторяя перед зеркалом движения и чувствуя тошноту и озноб, молилась, как бы чего не забыть и не упасть.

И пусть уже вечером исчезнет волшебство — я мечтала об этом танце, единственном выступлении в моей жизни, как иные мечтают о крохотном глотке живительной свободы.

Словно чувствуя моё волнение, Сапна прижала мои руки к себе и поцеловала их.

— Не волнуйся. Ты же сама его придумала, танец — твоя мечта! Так почему ты дрожишь?..

Но мы ничего не могли с собой поделать, и действительно у нас обеих тряслись руки и ноги. Я улыбнулась Сапне, и вдруг, в зеркале, увидела своё лицо, похожее на личико забавного эльфа.

— Сапна, я действительно боюсь… Но ты исполнила мою мечту. Спасибо, спасибо тебе!

Внизу стали собираться гости. Я чувствовала одновременно жуткий страх, волнение и возбуждение, какие бывают, вероятно, у воинов перед боем. Если утром при мысли о гостях меня тошнило, то теперь мне было наплевать. Я знала, для кого буду танцевать.

Он был со мной с самого рождения, как отделённая часть моей собственной души. Он был каждым принцем в сказке, каждым героем в книге. Он был моим Греем, он был Костей Левиным и Гленарваном… Он был человеком, который любил меня. Я не знала его лица и имени, я не знала, где его встречу и встречу ли вообще…

Но сегодня вечером я верила — в лице каждого, кто посмотрит на меня, я буду видеть ЕГО лицо. Я теперь понимала, почему Сапна так ждёт Салмана — ведь её героем был именно он.

Я плохо запомнила вечер.

Помню, как мы с Сапной шептались, спрятавшись в маленькой комнатке рядом с залом. Помню, как мы ждали, пока соберутся все гости. Мы тихонько позвали наших мам, которые обняли и поцеловали нас. А мы попросили их проследить, чтобы к нашему выступлению всё было готово. Особенно нас волновал свет — перед самым началом должно быть темно. Оставались лишь крохотные лампы вдоль дорожки и по краю сцены. Свет был частью антуража и надеждой на то, что никто не заметит наших ошибок.

И вот! Свет погас!!! Гости нетерпеливо хлопают!

Заиграла музыка, зазвенели миллионы браслетов — и мы с Сапной вылетели, побежали по дорожке!

Я слышала только знакомые, любимые голоса; эта песня завоевала любовь всего мира…

«Bole chudiyan, bole kangna

Haai main ho gayi teri saajna

Tere bin jiyo naiyo lag da main te margaiya…»[1]

Страх ушел окончательно, уступив место безграничной свободе. Гремела наша любимая песня, мы кружились, подпрыгивали, хлопая в ладоши, то в одиночку, а то друг другу… Я видела, как широко улыбается разгоряченная Сапна, и надеялась, что и моё лицо сияет хоть в половину так же красиво!

Но, помимо Сапны, я не замечала никого и ничего. В танце, движениях, перезвоне колокольчиков на браслетах чувствовала и желала только его.

Песня наша шла на два голоса (её исполняли индийские певицы для очень известного фильма), и мы с Сапной построили танец как болтовню двух подруг. После первых полутора минут мы расслабились и веселились: движения стали непринуждёнными, свободными и гибкими, и нас уже ничего не пугало. Даже когда Сапна повернулась не в ту сторону, и когда я едва не упала — мы сумели сделать так, что никто ничего не заметил.

Танец был в самом разгаре, и мы в прямом смысле кайфовали, когда личико Сапны переменилось, стало ярче, и среди миллионов движений я разглядела, как она мне подмигнула. Сквозь толпу к сцене подбирались двое юношей — я не видела лиц, но поняла, что один из них — Салман. Тут, тряхнув головой, я почувствовала, что — о, ужас! — отлетела заколка, державшая волосы; пряди немедленно полезли мне на лицо. Мне даже показалось, что она въехала кому-то по голове, так как чей-то взгляд прилип ко мне, как жвачка. Хорошо хоть Сапна не растерялась и немедленно скинула свою, открыв чернокудрый водопад.

Всё! Мы замерли — танец был окончен. В зале зажгли свет, и все бросились нас благодарить (хотя я не понимала ни слова). Дядя Радж представил нас как своих дочек, и, кивнув кому-то, протянул нам подарки. Так как дядя Радж был для меня родным человеком, я не стала изображать ложную неловкость и с удовольствием наслаждалась оказываемыми нам знаками внимания.

— Нашей дорогой Ясеньке, — Господи, как странно прозвучало здесь моё имя! — он протянул мне коробку, — и моей дочке Сапне, благослови вас Всевышний!

Мои родители обняли нас. В отличие от родных Сапны, они точно были ошеломлены. Я же для них что-то вроде… кактуса. И цветок… и уродство. А этот танец заставил их если не гордиться мной, то, по крайней мере, удивил.

Внутри Сапны всё дрожало; я видела, она уже далека и от меня, и от родителей. Взгляд её приковался к кому-то позади. Она просияла, схватила меня за руку и ловко выскочила из толпы гостей, так, что никто и не заметил нашего бегства.

— Долгие годы практики, — шепотом пояснила она, — иначе не отвяжутся.

С коробками в руках мы стояли чуть поодаль, в сторонке, наблюдая, как к нам приближаются два молодых человека. Один из них, одетый в скромный светлый костюм, имел очень приятную, неброскую внешность. Я заметила тонкую дужку очков под темными кудрями, спадавшими на смуглое лицо — это был, безусловно, Ритеш. На второго парня смотрела как минимум половина зала. Среднего роста, с коротко подстриженными прямыми волосами, на лице — два огромных, чуть навыкате глаза, чисто индийский нос и узкий, совсем европейский подбородок. В глаза бросалась ярко-красная шелковая рубашка, выгодно показывающая выпирающие мышцы.

Оба юноши подошли к нам и вежливо, на чистейшем английском выразили своё восхищение нашим выступлением. Впрочем, говорил один только Салман, видимо, склонный к помпезности. Ритеш просто вынул из-за спины вторую руку и галантно вручил нам по красивому цветку: розовый — мне, и алый — Сапне. Тут подружка хлопнула Ритеша по локтю и сказала что-то на хинди; Ритеш смутился и покорно ответил: «Да». Про него тут же забыли.

Да, появление Салмана произвело на мою подружку большое впечатление. Сказать, что Сапна сияла, это ничего не сказать. Скорее горела, как огненный столп в ночи, забыв обо всех и вся. Салман легко приобнял её и спросил, кивнув в мою сторону:

— Может, пора нас представить? Заочно мы знакомы, Сапна много про вас рассказывала.

— Мне тоже, особенно о вас, Ритеш, — смущаясь, я обернулась в сторону долговязого юноши, явно привыкшего к роли третьего лишнего. Он ничего не ответил, только благодарно улыбнулся.

— Ну что ж, — развеселилась Сапна, — с Ритешем ты знакома, остался мой главный друг — Салман! — и она с гордостью и дружеской непринуждённостью положила руку ему на грудь. Я легко вообразила, что через пару лет моя подружка вот так же положит руку ему на грудь и произнесет: «Мой муж, Салман!»

Парень легко отстранился от Сапны и протянул свою руку; мне ничего не оставалось, как пожать её. Вот странно! Перед поездкой я залезла в Интернет, и там черным по белому было написано: никаких телесных контактов! Вы можете сделать что-нибудь не так!

Рука его оказалась очень горячей, а смотрел он как-то… не знаю, как, но мне стало неловко. Я быстро выдернула руку и спрятала её за спину.

— Ясенька, — представилась я, смотря преимущественно на Сапну. — Но вы можете говорить мне «ты». Сапна до сих пор не может правильно назвать меня.

— Я никогда не могла его правильно произнести, у меня от этого комплекс развивается. Нельзя ли попроще?

Салман немедленно выступил вперёд, с таким видом, что я сразу поняла: вот кто тут центр мироздания!

— Я знаю. Мы придумаем тебе индийское имя, и будем так тебя называть.

Ритеш пожал плечами, а Сапна закивала.

— Я даже знаю, что может ей понравиться. Sonia? Pooja? — она произносила их на хинди, было действительно забавно. Салман отрицательно затряс головой, а потом поднял руку, призывая всех к молчанию. Да, насчёт других качеств, не знаю, а вот самомнение…

— Мы будем звать тебя Shona. Представляешь, как здорово?.. Tum Aaj Mein Tum Kal Mein… Hey Shona, Hey Shona…[2] — пропел он. У меня брови взлетели вверх. Да, я плохо говорила на хинди, а остальных индийских языков и вовсе не знала. Но значение бенгальского Shona[3] было мне хорошо известно. После Рани Мукхерджи кто не мечтал, чтобы их так называли?..  

Моя левая бровь задёргалась — первый признак приближающейся несдержанности… Так, Ясенька, тихо, тихо… Ты в гостях, не забывай об этом, держи себя в руках.

Чувство неловкости возросло ещё больше, когда он, не обращая внимания на Сапну, мне подмигнул.

— Нет, спасибо, — твёрдо ответила я, но сочла нужным смягчить свой отказ: — Не хочу забыть своё имя.

Остаток вечера мы провели вчетвером. Я внимательно наблюдала за Сапной и её друзьями, пытаясь понять, какие отношения — помимо рассказанных Сапной — их связывают?

То, что я плохо говорила по-английски, и то, что говорили в основном Салман и Сапна, помогло мне обосноваться в роли наблюдателя.

Самым приятным и искренним оказался Ритеш. Длинный, молчаливый юноша с добрыми и проницательными карими глазами, он одновременно казался и ребёнком, немножко растерянным в толпе, и удивительно взрослым. Начитанный, образованный, он интересовался литературой, в том числе и русской, которую читал в переводах на английском. Мы, всё ещё смущаясь, завели разговор о русских классиках. Я объясняла ему, что понять прелесть русских авторов можно, только читая их на русском языке… Он согласился со мной. Даже поэмы на санскрите теряют своё очарование, когда их переводят. Но разговор с Ритешем постоянно прерывали, а всё потому, что Сапна и Салман привычно затыкали ему рот, называя «занудой».

Сначала я не понимала, почему он позволяет друзьям так с собой обращаться. На забитого хлюпика он явно не был похож! Его отличала неброская прелесть во всём, к чему он прикасался: в словах, манерах, внешности. Через полчаса я уже забыла, что поначалу он показался мне невзрачным; нет, Ритеш был очень привлекательным мужчиной! Впрочем, я быстро поняла, что и равнодушие его показное. Он вовсе не стоял под каблуком Салмана и Сапны, которые искренне считали его неудачником. Нет, Ритеш был настолько выше и того, и другого, что просто со своей высоты прощал им их омерзительные выходки.

Мне было по-своему жаль его, как я пожалела бы любого несправедливо обвиненного друга. Но кое-что заставило оставить их поступки безнаказанными. Всё-таки я была хорошим наблюдателем!

Сапна смеялась — и он улыбался. Она задумывалась — и он становился внимательным. Она хмурилась, и на лице его отражалась печаль.

Не сложно прибавить два и два. Ритеш любил Сапну. Любил мою глупенькую в своей слепоте девочку. Именно любил, потому что слово «влюблённость» не в силах вместить всю глубину его чувств. Я, пожалуй, теперь жалела не его, а Сапну, которая верному своему рыцарю предпочла разодетого клоуна…

Ребята ушли около полуночи, и мы с Сапной побежали наверх. Едва дверь за нами закрылась, как Сапна повалила меня на пол и стала целовать — так мы выражали свои чувства, когда в бедном английском не хватало слов.

— Как он тебе? Прекрасен, правда? Он как бог!

Я мгновенно изобразила на лице широкую улыбку.

— Да, он очень умён, и мил, и я вижу, как ты в него влюблена! — Сапна в ответ захихикала. — Что он сказал тебе во время танца? Я видела, вы говорили…

Сапна пустилась в описания, а я лихорадочно соображала, что такого сказать о нём, чтобы она обрадовалась?

Будь я более честной, влепила бы ей затрещину и заорала: «ДУРА! Лучше на Ритеша посмотри!» Но что я могла привезти в доказательство своей правоты? Во время разговора Салман вел себя очень вежливо, очень корректно. После подмигивания он больше не делал ничего странного. Разговор в основном шел о работе, и он показал себя блестяще образованным, осведомлённым, внимательным к мелочам. К тому же, за время, что мы провели вместе, к нему подходили несколько девушек, явно заинтересованных, и всех он сумел вежливо от себя отправить. Если честно, не могу не признать, что он на них даже не взглянул. Он шутил с Сапной, веселил её. Конечно, я понимала, почему все девушки так запали на него — в конце концов, вкусы на внешность разные, а он и в самом деле напоминает индийского принца. Вдобавок, (и это не раз повторила Сапна — да с таким придыханием, ужас!) — он обладал светлой, очень светлой кожей.

Но! Хотя он и улыбался, и говорил доброжелательно, и ни в словах, ни в поступках его не было ничего предосудительного, Салман вызывал у меня какое-то отталкивающее чувство. Его взгляд, когда он смотрел в мою сторону, раздражал. Что-то чуждое и неприятное светилось в его глазах, что-то, чего я не могла объяснить. Да и его постоянные насмешки над Ритешем раздражали до такой степени, что хотелось перегнуться через стол и как следует дать ему кулаком в нос, так, чтобы услышать хрумкающий звук и увидеть брызги крови…

Словом, впечатление от него, безо всяких причин, было хуже некуда. Я чувствовала себя паршиво, поскольку чистота и честность в разговорах с Сапной были потеряны безвозвратно.

— Согласись, — всё шептала Сапна со своей постели, — он такой красивый…

Я кивнула.

— Да уж, он умеет привлечь к себе внимание. Ты видела, как на него девушки в зале смотрели?.. Но, если быть честной, то мне Ритеш больше понравился. Сапна, он ведь чудесный, согласна?

На моё счастье, Сапна обрадовалась.

— Ещё бы! Ритеш… он как ты, только парень, понимаешь? — признаться, я не понимала. — Здорово, что он тебе так понравился! Le jaa le jaa, dil le jaa le jaa… Le jaa le jaa, soniye le jaa le jaa…[4] Вот бы вы влюбились друг в друга! Будем тогда двумя парочками ходить! И ещё — не обращай внимания, что у него очки.

Бровь у меня так и летала — вверх-вниз, вверх-вниз!

— Сапна, причём тут очки?..

— Ну, меня вот раздражают очки. Но что-то мне подсказывает, что ты выйдешь замуж за очкарика!

— Не увлекайся, — оборвала я её. Мне стало обидно за Ритеша, за себя — в конце концов, не такие мы неудачники!.. Ну, он, по крайней мере. — И я, и Ритеш заслуживаем хотя бы право выбора. Во-первых, когда я полюблю, то это раз и навсегда, а во-вторых, я могу полюбить только православного.

Сапна решила подыграть:

— А, уже нашла причину, чтобы отшить его? Эх, ты! А домой хочешь?

Я привыкла к таким переменам в разговорах с Сапной. Она одновременно может болтать и о капусте, и о королях.

— Да, очень.

— И что есть у вас, чего нет здесь?

Я тоже смеялась теперь.

— У нас можно пить воду из-под крана.

— Сдаюсь, — подняла Сапна руки.

Последнее чувство, которое я испытала, перед тем, как заснуть — это странное чувство разочарования и тянущее предчувствие чего-то нехорошего. Словно, перекрывая взгляд моего любимого, стояли чужие, неприятные глаза…

[1] Пусть говорят (тонкие) браслеты, пусть говорят (толстые) браслеты

Да, я стала твоей, любимый

Без тебя я не смогла бы жить, я бы умерла

[2] Ты со мной сегодня и ты же завтра, моя сладкая, моя сладкая…

[3] Shona (бенгали) — сладкая

[4] Возьми моё сердце, возьми, Возьми, мой любимый, возьми (песня «Bole Chudiyan»)