Глава 25. Открытые глаза

С той поры, нравственно сделав шаг вперёд, Ясенька куда четче представила себе край непочатой работы, о котором говорил, приходя из клиники, Саджит. Лечить людей — тяжёлый труд. Разбитую коленку можно перевязать, а ушибленное место — помазать лекарством… Но нет таблеток от душевных ран, а они болят куда сильней, чем тысячи ушибов.

Ясенька по-новому стала смотреть на пациентов своего мужа. Как в первые месяцы их знакомства, она теперь старалась приходить в клинику каждый день его дежурства и ждать его на улице, между делом разговаривая с приехавшими пациентами. Она больше не боялась смотреть им прямо глаза, не отводила взгляда от их иссушенной кожи и худых рук… Она глядела глубже, в самое сокровенное их — там, далеко, в сухих, пожелтевших глазах, жили, любили и творили истинные люди. Ясенька училась жизни. Она поняла, что невозможно в одночасье взять да и поднять всех до своего уровня, зажечь в их душах огонь борьбы. Но ведь для того, чтобы посмотреть прямо кому-то в лицо, необязательно тянуть его вверх…. можно ведь и сесть рядом с ними на колени, стать одной из них, и спросить о том, что для них понятно и востребовано. Как-то раз, обнимая колени, до пола прикрытые длинным сарафаном, Ясенька спросила у нескольких семей, о чём они мечтают. В первую минуту те растерялись… но доброта девушки и её искренность раскрепостили их, и вскоре уже они развеселились, делясь тем, что лежит на сердце.

Какими же простыми были их желания! Какие маленькие, скромные мечты! Кто-то пожелал хорошо зарабатывать, чтобы каждый день есть мясо и масло. Кто-то хотел бы попасть — ну хоть один разочек — за кулисы к Шахрукх Кхану. Да что там, за кулисы! Хоть бы издали на него взглянуть… Один мужчина, улыбаясь и покачивая головой, поделился и своей мечтой (очевидно, столь же несбыточной, как и встреча с Кханом): он очень хотел, чтобы его дочка стала женой лавочника. Стать женой лавочника в их деревне — это же так престижно! Рядом сидела и его дочка, напомнившая Ясеньке цыганку, и замуж за этого лавочника она хотела столько же, сколько, допустим, и Ясенька. Она поинтересовалась у девочки, сколько лет этому лавочнику?.. Ответ её шарахнул: около пятидесяти; а девочке от силы шестнадцать! Ясенька заулыбалась такой улыбкой, что, будь рядом Саджит, он бы испугался за её рассудок.

Но кое-что удивило Ясеньку. Никто из них не пожелал ничего, что вывело бы их за пределы своей касты, словно принадлежность к неприкасаемым сковывала мечты точно так же, как рассудок. Но ведь мечты — это нечто неподдающееся; стало быть, их устраивает такое положение?.. Во что они верят; неужели в то, что в прошлой жизни совершили какой-то тяжкий грех и расплачиваются за него?.. Почему в их сердцах не горит огонь борьбы, почему только отдельными взрывами он появляется на небосклоне их судеб? Ясенька подозревала, что даже проживи она здесь сто лет, и то не получит ответ на этот вопрос.

Но и задавать его себе Ясенька старалась всё реже.

Страшное происшествие отходило в прошлое, и стыд перестал напоминать о себе, появляясь не как шквал позорного огня, а как крохотный укольчик в сердце. Слава Богу, память человеческая недолговечна, она излечивает раны, нанесенные нам жестоким миром. Ясенька снова заулыбалась прежней своей улыбкой, и сердце Саджита успокоилось — чтобы не тревожило его жену, оно прошло, как проходит всё на этом свете. Любя её так сильно, как только мужчина может любить женщину, он эгоистично просил для неё самого лучшего, но в тоже время понимал, что не сможет вечно прятать её от мира. Он с восхищением наблюдал за её волшебным преображением: он встретил её девочкой, женился на девушке, а сейчас, на его глазах, она становилась нежной и сострадательной женщиной. Всё, что было в ней дорого ему, открывалось и остальным. Он видел, с каким восторгом ждут её появления постоянные его пациенты. Ничего конкретно не делая, она помогала нежным взглядом и нужным словом, той лаской и внимательностью, абсолютно не наигранными, которые так нужны были этим людям. Рядом с ней — он знал — они начинали понемногу понимать, что хороши такими, какие есть.

А Ясенька просто жила, следуя природным склонностям своей многогранной души. Она не могла притворяться, и часто удивляла Саджита неженской жестокостью в отношении к обидчикам — лицо её становилось злым, она могла ругать их со всей страстью, на какую была способна. Но она же, раскаявшись частично в своих словах, прижималась к нему и шептала его слова: «Ненависть — это поражение…»

Время всегда возвращается — так было и на этот раз. О своём поступке и о своих размышлениях Ясенька вспомнила, когда однажды Саджит и Ритеш заговорили об этом.

Разговор их начался как самая обыденная пятничная беседа. Ребята взялись за правило собираться по пятницам у Обероев дома, часто Ритеш оставался ночевать, и они полночи смотрели фильмы. Ясенька эти дни звала «сладкая пятница» — она, как ответственная за продовольственную часть, готовила им что-нибудь из сладкого. Сначала ребята, как и всегда, говорили о работе, потом — о своих близких, переходя на хинди и забывая, что Ясенька не понимает и половины слов. Но ей слова были не нужны: устроившись на диване (а они сидели у окна за столом), она дремала, укутавшись в плед. На улице громко каркали вороны, но птицы уже не доставали её вечным и очень громким галдежом, как было первое время. Тихие голоса Саджита и Ритеша, скорей просто приятные, чем красивые, действовали на неё успокаивающе — до тех пор, пока она не услышала слово, которого в каком-то смысле страшилась: «Далит».

Памятуя о беседе с Матвеем, о его наставлениях, которые следовало соблюдать, чтобы не выдать себя внимательному взору Саджита, Ясенька не стала открывать глаза и прислушалась. На её счастье, они перешли на английский, в котором она понимала 60% слов, а не 30%.

— …ты считаешь себя ближе к русским, верно? — говорил Ритеш. Саджит пожал плечами:

— Пока не знаю, я не разобрался. Это и мучает меня, и придаёт уверенности в себе — в конце концов, я чувствую себя и тем, и тем — и одновременно никем. А разве это плохо?

— Само по себе то, что ты можешь назвать себя русским, и не хорошо, и не плохо — это безразлично. На самом деле человек может быть просто человеком, а национальность определяется на уровне того места, где он вырос. Это вопрос внутренний, скорей… принадлежности твоей души. Но в твоём случае это выглядит так, как если бы ты изо всех сил хотел стать русским не потому, что это тебе ближе, а потому, что это делает тебя выше, чем принадлежность к индусам.

Ясенька ждала, что уж на это Саджит ответит какой-нибудь запальчивой отповедью — но нет, её муж молчал, словно Ритеш и в самом деле сказал то, что его задело. Когда Саджит заговорил, её сердце сжалось.

— Неужели в том, как я живу, или в том, что я делаю, проскальзывает тень моей неуверенности… или след неуважения к людям, для которых я и врач, и коллега, и друг?

— Нет, успокойся. Я вовсе не хотел сказать, что ты считаешь ИХ ниже, чем ты сам. Но… Я имею ввиду, что ты словно бы внутренне боишься оказаться на одном с ними уровне. То есть… если бы ты принадлежал к касте воинов, ты бы обрадовался, верно? Но если бы тебе сказали сегодня, что ты из рода неприкасаемых, что бы ты почувствовал?..

Саджиту краска прилила к лицу.

— Я не очень тебя понимаю, Ритеш. Ведь я работаю с ними, я лечу их… я и приехал в Индию, чтобы им помогать.

— Да… белый сахиб-джи помогает им с высоты своего роста. Успокойся, я знаю, никогда ни словом, ни жестом ты не выдал своего истинного к ним отношения. Но я смотрю глубже. Ты стараешься пробудить в них самоуважение, ты хочешь им помочь, ты даже… любишь их по-своему, но ты никогда не хотел бы оказаться среди них. Нет. Для тебя они как… беззащитные дети, слабые и безпомощные, а ты, Саджит Оберой — грозная сила. Ты их воин, защитник. Если бы ты оказался среди них, твоя внутренняя сила получила бы серьёзный удар.

Ясенька вся сжалась, не смея даже вдохнуть. Несколько минут Саджит просто молчал, а потом ответил — и слова эти его удивили её больше всего сказанного.

— А ведь ты прав, Ритеш. Только теперь, когда ты произнёс это вслух, я понял, насколько ты прав. Я действительно чувствовал себя выше них, сильней и умней, а ведь это не так… они точно такие же люди, как я, мы рождены на одной земле и вскормлены одним воздухом. Нас одинаково носили наши матери. И всё же я посмел поставить себя выше! Я всегда относился к ним более покровительственно, чем к пациентам в Англии и России, я так боролся за них… может, именно потому, что боялся стать одним из них?.. Знаешь, говорят, лучше подать, чем брать… получается, не любовь мною руководила, а страх?.. Я вернулся сюда, после того, как почувствовал вкус власти, силы, которой меня наделила престижная работа в Англии, я почувствовал себя настолько «великим», что «совершил подвиг» — приехал сюда с помощью… Ритеш, я чувствую себя препаршиво.

Ритеш отрицательно покачал головой.

— Ты это сказал — а значит, ты сможешь шагнуть выше. Не отталкивай своих поступков. Они благородны, как были и прежде. Просто пойми: ты приехал сюда не только потому, что хотел помочь. Ты ищешь себя. Ты должен почувствовать себя звеном цепи, не пустым местом, а индусом, и хорошим человеком.

— Но разве те люди, за кого я борюсь, будут отсутствующим звеном, только потому, что не учились в школе, или потому, что нет у них моего статуса? Разве я не вижу каждый день их силу и мужество, их мудрость, рождённую от такой тяжёлой жизни?

— Видишь, и всё же… мне кажется, ты никак не можешь найти в себе то, что достойно твоей борьбы. Настоящей борьбы, с кровью и болью… чтобы ты мог победить.

— Ты прав, Ритеш, и ты не прав. Да, я приехал сюда не как индус, а как русский врач с индийскими корнями. Но я был и остался тем, кто я есть. Это моя страна, и я люблю её. И эти люди — мой народ, и я люблю их. Ты спросил, за что я борюсь? Я отвечу. Недавно я стоял в очереди в маленьком магазине. И в него зашла молодая девушка. Видимо, она была местной, так как вся очередь — почти все, кто там был — знали, что она неприкасаемая. Она, образованная девушка, опустила глаза под взглядами это тупой толпы! И знаешь, что? Они молча отшатнулись и вышли, косясь на неё. Так вот, я буду бороться за то, что бы никто, никто не посмел на неё так смотреть!

Ритеш засмеялся.

— Молодец. А я получил ответ на свой вопрос. Кстати, если бы ты хотел иметь индийскую семью… какую бы ты хотел?..

Саджит выпалил, не задумываясь:

— Чтобы они любили друг друга.

Ясенька преклонила колени. «Боже, милостивый, всемогущий… Это вы — Арджун, Рани и Сухани Оберой…»