Глава 26. Война и мир

На улице шел сильный дождь, проливной, когда Ясенька, в кроссовках и ветровке, полностью промокшая, забежала домой. Это был редкий день, когда Саджит отдыхал — он спал так крепко, что не услышал, как она ушла.

— Ясенька, ты вся вымокла, — укоризненно потянул он.

— Знаю. Но ты не представляешь, какое это удовольствие — помокнуть! И потом, я же забрала Варину посылку.

— Иди в комнату и срочно раздевайся, я чай горячий принесу.

А Ясеньке только и нужно было, чтобы он ушёл. Скинув одежду в коридоре, она стала распаковывать коробку, в нетерпении срывая пластиковую обёртку.

— АААААА! — завизжала Ясенька так, что Саджит на кухне облился водой и в мгновение она оказался рядом.

— Что?.. — выдохнул он, буравя жену взглядом.

— Что?! Да ты только посмотри, что Варя мне прислала! — в руках Ясенька держала восемь маленьких смешариков. Взгляд её упал на штаны Саджита… на лице появилось раскаяние.

— Саджу…

Он хмыгнул. Промолчал и посмотрел на игрушки — Варя часто присылала посылки, не носящие никакого официального характера, и они куда больше напоминали о Родине, чем тщательно продуманные посылки родителей.

— Она прислала ещё какие-то фильмы? — с водой, стекавшей на пол, Саджит выглядел комично, но изо всех сил старался не улыбнуться. Спрашивал он не зря: в первой же посылке Варя отправила Ясеньке кучу новых фильмов и мультиков. Впрочем, это было не самое смешное.

Родители, очутившись в России без старшей дочери, которую всё-таки хотели выдать замуж, прониклись, как Ясенька говорила, «сопливым настроем». В каждом их письме она получала от мамы короткие приписки со слёзными просьбами приехать домой. Больше всего Ясеньку смешило то, что в первое время мама присылала ей специи, сухие сливки, сгущёнку… А молодая госпожа Оберой никак не могла убедить свою маму, что и здесь есть супермаркеты. В этом мама была неподражаема.

Саджит тем временем сгрёб все игрушки и, рассерженный, потопал в «свой кабинет» — маленькую кладовочку, которую Ясенька ловко переоборудовала. Поначалу он протестовал, считая, что этот крохотный уголок должен принадлежать ей, но очень быстро освоился и буквально там поселился.

— Саджит, это мои игрушки!

— Конфисковано, — отрезал он. — Я облил штаны, на кухне теперь лужа.

— А я подумала, что тебе пора к психиатру. Саджит, у тебя невроз! — говоря это, Ясенька забралась на стол с ногами и обняла его. Саджит демонстративно отвернулся — но увернуться от неё не получилось, так мал был его кабинетик. Ясенька попыталась его поцеловать — нет! Тогда она с силой дёрнула его за волосы, а, едва Саджит обернулся, прижалась лицом к лицу.

Саджит не умел долго дуться. Периодически они ссорились — как всякая молодая пара, но тем слаще был мир. Впрочем, ссоры меж ними случались редко. Слишком много они значили друг для друга, чтобы посметь обидеть по пустякам.

— Чем сегодня займёшься? — лениво поинтересовался он, целуя Ясеньке пальцы. И, не удержавшись, пошутил: — Огласи весь список.

— Ну, ты сегодня придёшь со своими друзьями?

К Саджиту изредка приходили двое парней, с которыми он сдружился во время работы в Дели — один из них теперь работал вместе с Саджитом, второй приезжал к ним из Симлы. Это были очень умные, дружные и весёлые ребята, и Саджит дорожил общением с ними.

— Да, у нас ежемесячный сбор. Правда, я думаю, они приезжают не ради меня, а ради твоих блинчиков.

— Значит, уберусь, напеку блинов — а там уж и тебя встречать!

— Спасибо, Ясенька, — поцеловал он жену и отправился переодеваться. С тех пор, как все вокруг стали звать её Лачи, Саджит всё чаще называл её по-русски — и оттого имя звучало более ласково.

«Подумать только! — пронеслось у Ясеньки в голове. — Я отвыкла от своего имени!»

Она покачала головой и направилась к посылке. Внизу, под растаявшим шоколадом, Варя закинула помятую записку — как раз в своём стиле! Усмехнувшись, Ясенька стряхнула капельки сладкого, и стала читать.

И вдруг — Саджит, бросивший на неё взгляд, замер — лицо Ясеньки изменилось до неузнаваемости. Его исказила гримаса, которой Саджит никогда не видел — полная ненависти и какого-то странного, хищного блеска. Он удивился и спросил, что произошло. Ясенька моргнула — будто скинула страшный покров — и улыбнулась привычной улыбкой.

— Да ничего страшного, просто… Варя прислала мне одну новость… и она меня порадовала, хотя весть эта для любого другого человека осталась бы печальной. Саджу, ты так меня любишь… ты стал бы любить меня, будь на моём сердце чёрное пятно ненависти?

Саджит задумался. Ясенька всегда, с первых дней вызывала у него чувство, похожее на то, что чувствуешь к солнечному зайчику. Радость, свет и тепло… сложно представить что-то чёрное на этом сердце! И всё же… он прекрасно знал, что уж кто-кто, а Ясенька не девочка-цветочек. У неё был очень странный характер — она одинаково сильно могла любить и ненавидеть, и переходила от одного состояния к другому за считанные минуты.

— Моя фея Динь-Динь! Успокойся. Я не разлюблю тебя, чтобы ты не сказала. Просто… если ты мне изменишь, например — сверну шею.

— А как же Шахрукх?..

— И ему тоже, — Саджит прижал её к себе, давая физическое ощущение понимания и нежности. — Солнышко, тебя кто-то обидел? Просто… твоё выражение лица меня удивило. Конечно, я знаю, какая ты горячка, когда негодуешь… Я ещё помню те оплеухи, что ты надавала мне, когда я пришел домой после беседы с нашей медсестрой…

— ЭТА КОЗА ПОЛОЖИЛА НА ТЕБЯ ГЛАЗ! — мигом загорелась Ясенька, Саджит шутливо плюнул на палец и сделал вид, что обжёгся.

— Ну и ну… Ясенька, я говорил — у тебя нет поводов для ревности. Моя бедная… да что тебя так взволновало?.. Точно не расскажешь?

Она задумалась — и стала по-настоящему серьёзной, какой бывала крайне редко.

— Нет, — с расстановкой выговорила она, — пожалуй, не стоит.

Саджит только плечами пожал.

Всё в их жизни было наполнено любовью. Он её любил, это было естественно, она его тоже… Но разница была в том, что он-то точно знал, что никого не любил, кроме неё. А сердце Ясеньки внезапно показалось не завоёванной крепостью…

Даже на работе следующие дни Саджит только и думал, что об этом. Как муж, он прекрасно знал, что был единственным в её жизни; но быть единственным в одном не означает быть единственным во всём. Ведь жила же она как-то в России! Были у неё друзья, близкие… В какой-то момент Саджиту показалось, что он многого о ней не знает.

Да, Ясенька не делала ни из чего тайн. Он прекрасно общался с её сестрами, хотя их не видел, они присылали забавные письма и посылки. Иногда Ясенька делилась с ним новостями, которые ей прислали подруги. Но что с того? Порой, когда она не замечала, взгляд её уносился куда-то вдаль, куда-то, где Саджиту места не было. Это было мучительно — чувствовать себя оторванным от неё, но во всём остальном она была так нежна и заботлива, что Саджит даже не знал, имеет ли он хоть малейшее право её упрекнуть.

С того злополучного дня, когда пришло письмо от Вари, прошло больше двух недель. Жизнь их вошла в прежнюю колею — так всем казалось — но Саджит чувствовал, что что-то не так. Глубоко ночью она просыпалась и осторожно выходила на балкон, заворачивалась в тёплую шаль и уносилась в свой, неведомый ему мир.

Мысль, что он теряет её, лишала Саджита привычной уверенности. Он даже не понимал, как такое могло с ними произойти — но в тоже время страх, что он спросит, а она ответит ТАК, что ему будет ещё хуже, его останавливал. По природе не будучи скрытным человеком, Саджит тяжело переживал перемену жены. Всё у него валилось из рук — даже на работе и то он не мог стопроцентно сосредоточиться. Он осунулся и побледнел, его тон стал более уныл.

То, что её терзает какая-то тайна, не могло пройти незамеченным. Однажды он слышал, как она ругалась с матерью по телефону, прося больше не произносить чьего-то имени, говоря, что не передумает… но потом лицо её искажала страшная мука, словно она смотрела в своё прошлое и отчаянно хотела его вернуть… Человек из прошлого крепко держал её в своих объятиях, и, засыпая рядом с ней, Саджит с ужасом ждал, что она назовёт во сне чужое имя.

Ясенька не могла не заметить, что с мужем что-то происходит, но она и подумать не могла, что причина кроется в ней самой. Вспоминая, что нечто подобное с ним было, когда у него был тяжелый пациент, она и на сей раз приписала это работе, и старалась не лезть в душу. Но время шло, Саджиту становилось всё хуже, он нравственно менялся изо дня в день — а она не знала, как это остановить. Придя однажды домой и застав Саджита в постели, где он валялся, даже не сняв одежду, она села и осторожно провела рукой по тёмным прядям. Сейчас, в ярком свете дня, контраст между человеком, лежавшим перед ней, и тем, что был месяц назад, был поразителен. Было такое чувство, что он состарился на несколько лет.

— Саджит… — тихо позвала она. — Саджу, милый… проснись, любимый, проснись… — она не знала, почему, но из глаз покатились слёзы. Ей стало страшно за него.

— Лачи, — голос тоже был чужой, хриплый. Он открыл глаза и сел на постели, потирая переносицу. — Голова болит… ТЫ ПЛАЧЕШЬ?..

— Саджу, что с тобой? Я больше не могу молчать, скажи, что случилось? Что-то с твоей поликлиникой? Или с кем-то из пациентов? Чтобы ни было, поделись со мной, твоё молчание меня с ума сводит!

Саджит резко выпрямился. Он побледнел.

— Скажи, ты… любишь другого? — выпалил он на одном дыхании. Слёзы её мгновенно высохли — она онемела. А Саджит, сделав шаг вперёд, теперь пошёл не останавливаясь: — Ты тогда получила письмо, и сказала, что твоё сердце полно ненависти. Но, как говорится, от любви до ненависти… Может, это кто-то, кого ты любила?.. Или…

Он не закончил. Ясенька бросилась ему на шею с таким хохотом, что он чуть не оглох.

— ТЫ С УМА СОШЕЛ? — не могла успокоиться она, и теперь, обнимая, прижимая её к себе, Саджит чувствовал себя идиотом. — ТЫ СТОЛЬКО ВРЕМЕНИ СЕБЯ ИЗВОДИЛ, ДУМАЯ, ЧТО Я ЛЮБЛЮ ДРУГОГО? — и тут она начала его колотить. — Дурак, дурак, дурак!

Свобода, словно сбросил он кандалы и увидел яркий свет, накатила на него, как ураган. Он и сам теперь смеялся, хотя оба понимали, что какой-то это истеричный, ненормальный смех.

— Мы оба сумасшедшие, — радостно сообщила Ясенька, утирая непрошеные слёзы. — А я — плохой человек! Я ведь вспомнила, с чего всё началось, мне просто прежде это и в голову не пришло.

— Ну и пусть плохой человек, зато жена — прелесть.

— А я рада, что я плохой человек, а как жена — прелесть; знаешь, мне ни к чему образ святоши. Саджит, но почему ты не спросил?

— Ну, потому что ты сама не захотела рассказывать.

— Ты сказал, тебя моё лицо напугало.

Он сжал её руку.

— Ясенька, теперь я знаю вещи пострашней; твоё лицо — если ты меня любишь — больше никогда меня не напугает. Расскажи мне всё.

Она прижалась к нему. Саджит ждал, что лицо её вновь исказиться ненавистью. Так и вышло, но в нём была и печаль.

— Был один человек, которого я ненавидела. Ненавидела так сильно, что каждый день желала ему сгореть в аду, хотела, чтобы он умер мучительной смертью, сдох, как собака! Ненавижу его, ненавижу до сих пор! И я расскажу тебе, почему. Знаешь, когда ты меня встретил, я была очень… замкнутой, неуверенной в себе… не умела общаться с людьми, боялась их… Но я не всегда была такой. Я стала такой после смерти моего лучшего друга. Его звали Володя, он был чуть старше меня, мы жили в одном подъезде всю жизнь. Вместе проказничали, вместе ходили в школу, собирались вместе поступать в один институт… Мы никогда не испытывали друг другу никаких чувств, кроме дружеских, уж поверь. Мы были друг для друга… как брат и сестра, и знаешь, я до сих пор считаю его своим братом. Однажды мы задержались во дворе. Не помню, кажется, просто сидели на качелях и болтали. У Вовки как раз появилась девушка, он был очень в неё влюблён. А мимо проходил наш сосед. Один из «новых русских», слышал про таких? Жирный, здоровый… и пьяный. Подошёл и… стал нас обзывать, — она сжала кулаки — никогда в жизни Саджит не видел её в таком жутком напряжении. — Володя загородил меня собой. Он был здоровым парнем, даже, наверное, больше тебя, с детства занимался борьбой, так что… в общем, я за себя была спокойна… но… этот урод вылил ему пиво в лицо. И ушёл. Я бросилась к Володе, обняла его… я знаю, если бы я не сделала этого, он кинулся бы ему вслед и избил бы его… Боже, почему я не дала ему этого сделать! Мой Володя, мой сильный, мой чистый друг… первый раз в жизни я видела, как он плакал. От унижения и безсилия.

Саджит, мне было шестнадцать лет, и я не была слишком умной, я не знала, что сказать. Ах, если бы вернуть то время! Я сказала бы ему… сказала бы, что нельзя унизить ни одного человека. Что эта мразь, эта сволочь не стоит и подошв его обуви, и что жизнь всё расставит на свои места… Но ничего не вернуть и не исправить. Пройдут годы, а я буду по-прежнему винить себя в том, что ничего не сказала и не сделала, — Ясенька украдкой утёрла слёзы. Совсем другие слёзы — они как два крохотных бриллиантика скатились из её глаз. — Мне было шестнадцать лет. Он был моим другом, моим братом. Я тебе честно скажу, Саджит — он был… лучшим, что было в моей жизни до тебя. Я никого так не любила, как его; и той ясной девочки, что была с ним, больше никто не увидит. Что ж… не зная, что делать, я прилипла к нему, как обезьянка, и не отпускала ни на минуту. Его девушке не было в городе… стоял конец августа, она проходила практику в институте. Мы с Володей часто ночевали друг у друга. И в этот раз я пошла к нему домой — понимаешь, он чувствовал себя премерзко… мы ничего не сказали друг другу, но я знала, что это так. Мы часто спали вместе. Его тепло было таким привычным, таким приятным… Знаешь, только мы с ним знали, насколько любим друг друга. Он всё время говорил, что мы должны были быть близнецами. Но наутро я проснулась… а он — нет.

Ясенька замерла, Саджит тоже. Он понял, что сейчас она заговорит о чём-то таком, что причиняет боль, как удар током.

— Саджит, ты ведь видел, как умирают люди. Я видела, один раз. Представляешь, просыпаюсь от храпа. Я думала, он храпел… — она смеялась, а слёзы стояли в глазах. Страшно это: когда не глаза, а сердце плачет кровавыми слезами. — Потрясла его за плечо… а он всё не просыпается… толкнула… а когда повернула его к себе — то на меня полетела кровавая пена. Он задыхался.

Я знаю теперь, что время не одинаково течёт для людей. И самый долгий свой путь я проделала в то утро. Это были шаги от его двери до моей… я позвала отца… Мне потом сказали, что я бежала, как ветер, но, клянусь, мне кажется, я чувствовала, как миллиарды лет проносятся над моей головой… Я знала, что скажет отец ещё до того, как он вошёл в комнату. Как вызвали скорую, а я сидела на полу, рядом с Володей, которого туда скинули, делая искусственное дыхание…

Он был мертв. Мертв, как камни, как постель, как небо над моей головой. Мёртв, как я, потому что я умерла вместе с ним.

Я всегда говорила, всё детство, всю школу, что люблю его больше всех на свете. Я думала, что любить его сильней, чем я любила, было нельзя — но я ошибалась. Я только тогда осознала всю силу своей любви, когда он ушёл от меня. Он был мне братом. Другом. Он был смыслом моей жизни… он и был моей жизнью… Но он лежал на полу и не дышал.

Никогда не забуду лица Маши, когда она приехала. Она побелела, но не упала. Падают те, кто не умеет любить… тот, кто любит по-настоящему, смотрит правде в глаза. И я увидела в ней такую силу… Я поняла, что если бы она была с ним в тот день, а не я… думаю, он остался бы жив.

Они сидели молча. Саджит не знал, что сказать. Всё время с момента их знакомства он считал, что познал больше, чем она. И вот сидит девочка — нет, женщина, его жена — и получается, такой страшный груз она носила в себе эти годы…

Ясенька встряхнула головой. Саджит прекрасно её понимал. После смерти своей маленькой сестры он понял, что окружающие, не познавшие этой боли в раннем возрасте, никогда не смогут её понять. Они всегда будут взирать на них с изумлением, или непониманием, или просто тупо ждать, думая, что эта боль пройдёт, что время всё излечит… Но что делает время, Саджит знал не понаслышке. Да, ты живёшь. Но ты никогда не станешь прежним.

И Ясенька, его Ясенька, молчала, потому что отчаянно боялась, что он отнесется к её трагедии точно так же, как сотни других людей, которые скажут: «Ну, ничего… потерпи… всё пройдёт…» — и переведут тему. Люди уходят… а боль остаётся, и ты свыкаешься с этой болью, как с неотъемлемой частью самого себя, ты принимаешь её, прижимаешь всё ближе и ближе, не отпуская ни на мгновение, ни на шаг… стоит только отпустить — и она ударит с новой силой.

— Официально он умер от тромба в мозге. Знаешь, все кругом болтали о высоком давлении, мол, он слишком много занимался спортом. Но я знала, что это не так. Я знала, ЧТО его до этого довело. И я возненавидела того человека… Саджит, в то утро я родилась заново, и первым моим чувством была ненависть, ненависть к нему, такая же сильная, какой была моя любовь к Володе. Я хотела, чтобы его убили. Зарезали на улице. Если бы у меня была возможность, я бы заплатила, чтобы его убили, чтобы его мучили; я сама бы его пытала, я бы… ты не представляешь, что я мысленно с ним делала! В моих снах, где я пыталась бежать за Володей и никогда его не догоняла, я находила и пытала этого человека. После смерти моего брата я стала ненормальной. Не могла ни с кем общаться, у меня кружилась голова, стоило кому-то заговорить со мной… но самое страшное — никто меня не понял. Утешали родителей, друзей… но люди, которые любили его больше всего на свете, остались вне этого. Там была я и Маша.

— Ты знаешь, что с ней теперь?

— Ещё бы не знать, — словно насмехаясь над собой, ответила Ясенька. — Она любила его. По-настоящему любила, и, как мне ни печально это осознавать, любила сильней, чем я… Я завидовала ей. После Володиной смерти во мне проснулась какая-то жуткая ревность ко всему, что меня с ним связывало. Я не могла видеть Машу. Даже слышать про неё. А через год я случайно узнала, что она ушла в монастырь. Мы с ней виделись потом несколько раз. И я раз от раза чувствовала себя предательницей. Я была с ним в тот вечер, и он умер… мне этого никогда не забыть… но я в новой жизни выбрала ненависть, а она нашла в себе силы и выбрала любовь, — тут Ясенька рассмеялась. — Варя написала в письме, так, между делом, что он умер. А тогда… мама позвонила и говорит: «Ах, какой кошмар, наш сосед умер… да в машине, да от инфаркта…» И когда я поняла, о ком идёт речь, вся ненависть, которую ты своей любовью приглушил, вновь воспламенилась. Разве мне забыть Володю, его руки, его лицо и слёзы… разве забыть мне всё то, что чувствовала я, стоя в пижаме перед чужим балконом, глядя в него и переполняясь ненавистью, зная, что за спиной — комната, а в комнате — мой мёртвый друг??? Я думала, всё прошло, но это не так! Я по-прежнему ненавижу его, НЕНАВИЖУ, НЕНАВИЖУ! И Я ЖЕЛАЮ ЕМУ ДРУГОЙ, МУЧИТЕЛЬНОЙ СМЕРТИ! И Я НЕНАВИЖУ СЕБЯ, ЗА ТО, ЧТО НИЧЕГО НЕ СДЕЛАЛА!

Саджит порывисто схватил её и прижал к себе.

— Поплачь. Поплачь.

Ясенька плакала. И того дня никогда больше не пряталась от него, потому что Саджит знал, что это такое — когда слёзы льются из глаз, а на самом деле кровоточит сердце. Никогда она больше не прятала от него ни ненависть, ни боль. Да, он не мог ничего исправить… но он всегда был рядом.

Он развернул её к себе, и почувствовал, как трясётся она от рыданий, от тех, что сдерживала эти годы. Он был ей братом, и Саджит любил этого погибшего мальчика, как Ясенька любила Матвея; любил, потому что он был её частью и дарил ей любовь. А она плакала, и теперь уже, не сдерживаясь, шептала: «А у нас с ним нет ни одной фотографии… ни одной не осталось, ни одной, какая же я была глупая…»

Жизнь. Ты странная. Желанная и невозможная. Мы плачем, думая, что эта боль нестерпима, и всё, что ты нам даёшь, отходит куда-то далеко….

Жизнь, но ты всегда победительница. Ты всегда берёшь своё.

Утром мы просыпаемся, потому что не можем вечно спать. Едим, потому что чувствуем голод, и пьём, потому что чувствуем жажду. Мы думаем, что всё в нас иссушено, и нет места для любви — но мы любим, когда приходит время любить.

Проснулись Ясенька и Саджит в объятиях друг друга. Засмеялись, потому что Боцман запрыгнул на кровать и утащил плюшевого медвежонка. Их жизнь вернулась — но это была и другая жизнь.

Призрак ненависти и боли, от которого бежала Ясенька все эти годы, вновь маячил за её спиной. Она могла этого не замечать, поскольку всё, что она делала здесь, было направлено на любовь — но Саджит знал о нём и смело смотрел ему в лицо. Да, смотрел прямо в глаза её ненависти, и боялся, и уважал её, и искал способ с ней бороться…

Потому что это было больше, чем любовь к мёртвому брату и ненависть к его обидчику.

Это была страшная ненависть к самой себе.

Ясенька не знала о ней, не понимала её. В её душе словно случился раскол: была Ясенька Володи и Ясенька Саджита, а между ними, протягивая беспомощные руки, стояла одинокая погибающая девочка — и обе светлые стороны её души отворачивались от неё.

Но Саджит любил в жене всё. Он никогда не знал, что бывает такая любовь, и не знал, что способен на такое чувство — но ту девочку, ту маленькую девочку, он полюбил необыкновенно. Он не просто любил, он жалел её и страдал вместе с ней. Наблюдательный, он учился ловить те минуты, когда в Ясеньке пробуждалась та самая девочка, и вёл себя с нею, как если бы ему доверили горячо любимого больного ребенка: смешил, он брал на руки и укачивал, он пел ей песни и говорил о том, как сильно её любит… но главное, он признавал её существование и ни в чём её не винил.

Ясенька отчаянно боролась с собой. Очевидно, наученная горьким опытом, она вовсе не стала прибегать к нему всякий раз, когда, как ему казалось, ей было плохо или больно — напротив, она старалась встать на ноги и справиться со всем сама. Это пугало Саджита. Как человек, привыкший быть старшим, он боялся за неё и хотел все, все проблемы свалить на себя. Но, так как не получалось помочь или оградить в одном — он стал просто фанатиком в другом. Он боялся, когда она уходила на улицу надолго, боялся по вечерам оставлять её одну, боялся, что к той боли, которую она уже испытала, примкнёт другая, и она совсем от него отдалится. Ночью, когда все границы между ними стирались, он чувствовал и её безконечную благодарность, и трепет её милой души… но днём — днём Ясенька вновь давала себе самой пощёчину и вышагивала вперёд как гордый солдат на плацу.

Но Саджит не сдавался. Он бы никогда не подумал сдаться, даже если бы она возненавидела вместе с собой и его тоже. Он баловал и ласкал её, понимая, что единственный способ примирить её с прошлым, это каким-то образом столкнуть девочку тех лет с той женщиной, что она стала; чтобы она поняла: ни винить, ни ненавидеть себя не за что. Её ненависть к тому мужчине его не возмутила, но он не мог не поразиться силе её чувства. Казалось бы, Ясенька и жестокость — непримиримые враги, а вышло, что они крепко держались за руки. Саджит пожимал плечами на свои собственные размышления на этот счёт. Она умная, она всё поймёт. Главное просто не дать злу случиться до того, как придёт это время.

— Саджит, ты только посмотри на это! — восхищенно закричала Ясенька, тыкая пальцем куда-то в даль. Зрение у Саджита было не ахти, и он прищурился.

— Я не вижу… что?

— В Симлу приезжает Т.А.! Я поверить не могу! Нет, не могу, не могу, не могу! — вопила она, подпрыгивая на его руке. — Боже мой! Я хочу узнать, сколько стоит билет: попасть на его концерт — моя мечта!

— Я и не знал, что ты их слушала.

— Ха! Да не просто слушала! Я до шестнадцати лет другую группу и не восприняла бы; ты не представляешь, как он мне нравился! Помню, я лежала в постели и всё время думала: если бы только он приехал к нам в город, я была бы в первых рядах!

Саджит посмотрел на неё сверху вниз. Он не сделал ни жеста, не проронил ни слова, но её реакция дала ему одну идею. Он понял, каким образом примирить девочку в её душе с нею самой, как помочь понять, что она ни в чём не виновата.

Развернувшись, он потащил её за собой.

— Саджу, ты куда?

— В торговый центр! Покупать билеты.

Она взвизгнула от радости и повисла у него на шее.

— Ой, Саджит, ты только скажи, если будет слишком дорого! Может, тогда и не стоит?

— Лачи, прекрати. Я достаточно зарабатываю, чтобы сводить один раз в год жену на концерт. И потом — я же не делал тебе свадебного подарка!

— Разве? А вот это разве нет…

— Какая ты испорченная!

Билеты они купили сразу — Саджит решил не мелочиться и взял одни из самых хороших мест. Ясенька отнеслась к ним с каким-то фанатичным благоговением: водрузила в самый светлый угол, и каждый раз, проходя мимо, начинала напевать. Настроение её улучшалось изо дня в день, и даже кошмары, терзавшие после их разговора, уходили — во сне она уже не разговаривала, а если и звала кого-то, то не Володю со слезами, а Саджита и с улыбкой. Да и жизнь самого Саджита вновь стала цветущим садом, словно после долгой засухи прошёл дождь, и засыхающие, умирающие цветы зазеленели и ожили. Он поправился и посвежел, хотя страх в душе — страх за Ясеньку — врастал в его жизнь и душу, укоренялся в них и приносил всё новые плоды. Он просил её никуда не выходить за пределы центра; он требовал, что бы на рынок они ходили только вместе, он каждый день проверял у неё давление и температуру, боясь какой-нибудь болезни… Собственно говоря, если бы не его огромная любовь, жизнь Ясеньки походила бы на подобие плена. В какой-то степени он это осознавал, но умело закрывал глаза. В конце концов, разве он не о ней заботится? Его маленькая Ясенька не должна сталкиваться ни с чем злым или грубым; ничто пошлое или недостойное не должно попадаться на её жизненном пути. Теперь, когда она может справиться со страхами внутри себя, он не позволит, чтобы что-то новое проникло в её сознание. Пусть лучше ему, Саджиту, будет страшно и больно… лишь бы только с нею ничего не случилось.

День, который Ясенька называла Волшебным Днём (и который, конечно же, был нанесён на Карту Мечты), приближался медленно… и всё же, он наступил. С самого утра она очень нервничала, носилась по дому с наушниками в ушах и криво подпевала любимому певцу. Всё в ней пело и цвело, и ради этого он готов был терпеть её пение.

Они должны были выехать в Симлу дневным поездом, а оттуда взять авторикшу до маленькой площади, где, собственно, и должно было состояться его выступление. Но уже когда они подошли к вокзалу, мобильный телефон Саджита зазвонил; он снял трубку и заговорил на хинди.

Бедная Ясенька! Если бы только она понимала язык, то удивилась бы тому, что услышала: звонил Саджиту Ритеш по просьбе первого, проворчал что-то насчёт глупости мужей и жён и вернулся к работе. Саджит же, отключив телефон, повернулся к жене.

— Моё солнышко, я даже не знаю, как сказать… меня вызывают в больницу.

Любая другая женщина или громко возмутилась, или затаила бы обиду. Но только не Ясенька. Её лицо исказила гримаса неподдельного страха и сочувствия, такого искреннего, что Саджиту стало стыдно за свою ложь.

— Милый, это важней всего! И не смотри на меня так; ты же врач! Твоё место — там, а моё — рядом с тобой! Поехали скорей!

Саджит покачал головой.

— Слушай внимательно, Лачи. Ехать вдвоём в больницу нет смысла. Лучше сделаем так: ты поезжай, как мы и планировали, а я подъеду, как только освобожусь. Хорошо?

Она засомневалась, но Саджит практически силой впихнул её в вагон.

— Ради Бога, только береги себя. Никуда не уходи без меня с площади! Нигде не гуляй, ни с кем не разговаривай; а мобильный всегда держи при себе. Я обязательно приеду.

Просвистел свисток, и поезд тронулся. Глядя на Ясеньку, отъезжающую от него в вагоне, Саджит пошел, а потом побежал следом, словно часть его сердца отрывалась от тела.

— Лачи, не наделай глупостей!

Она показала ему язык и лукаво улыбнулась.

— Я тоже тебя люблю!

Саджит дождался, пока поезд скроется за поворотом — и пошёл менять свой билет до Симлы на ближайший поезд.

Сначала, когда электричка медленно чухала, останавливаясь на каждой маленькой станции, Ясенька думала о Саджите, Боцмане, о городе, оставленном позади. Но по мере того, как она отдалялась от привычной жизни, её мысли уносились в прошлое.

Год отделял её от той девочки, что приехала в Индию. Как она не хотела ехать, даже вспомнить смешно! И как ждала встречи с Сапной — а теперь, когда они живут меньше, чем в двадцати минутах езды, видятся реже, чем когда одна жила в России, а вторая — в Европе. Зато в её жизни появились новые лица. Мама и папа Саджита, которым она писала раз в несколько дней, посылала фотографии. Матвей, который среди ночи присылал одну за другой СМС-ки: «Лачи, ты спишь?» «Лачи, я тебя не разбудил?»

И Витя, которого она никогда не видела, но который регулярно присылал им самые ценнейшие подарки: коробки с книгами. Сестрички Ясеньки уже привыкли к тому, как далеко их старшая, и их письма перестали носить оттенок постоянной тоски. Они уже не писали друг другу каждый день, как фанатики, а остановились на паре писем в неделю.

От сестёр Ясенька перешла к самой себе. Как бы нам ни были дороги близкие, наша собственная личность, её трагедии и победы — вот главное, что занимает наши мысли. И Ясенька заулыбалась.

Саджит был ей не просто другом и мужем. Он стал тем якорем, который удерживал её сознание на плаву ясности, согревал своею любовью её озябшее сердце. Нет, её боль от утраты Володи не стала меньше с тех пор, как она всё рассказала… но что-то всё равно изменилось. Мало-помалу, она переставала себя ненавидеть.

Володя. Брат, его руки и поддержка, их детская дружба… мечты, когда они вместе сидели вдвоём на его постели и слушали из одних наушников песни любимой группы. Как живой, прозвучал его голос: «Ты представляешь, Ясенька, как было бы здорово пойти на него на самом деле! Да только это невозможно, конечно, да?..» И она соглашалась: «Невозможно, но как бы мне хотелось! Как ты думаешь, Вов, песни могут изменить мир?..»

Он тогда помедлил с ответом.

«Могут. Но они — не главное. В конечном счёте, мир меняется, когда остаётся только две вещи: любовь и смерть. И то, и другое — одинаковой силы созидание и разрушение. Только смерть и любовь…»

Ясенька закрыла глаза. Хорошо, что она в своём купе одна, хотя дорога занимает не больше трёх часов. Из глаз капают непрошеные слёзы… Что это?.. Ясенька открыла глаза, и поняла, что она не одинока. Рядом с нею, глядя на неё её же глазами, сидела маленькая девочка.

Ей двенадцать лет, поняла Ясенька. Это в двенадцать лет они с Володей слушали песни в одних наушниках… И говорили о том, что может изменить этот мир.

В двенадцать лет она носила этот отвратительный хвостик с синей резинкой, была колючей, как ёжик, и врала всем, что мечтает быть мальчиком. Но на самом деле она никогда не хотела быть мальчиком, она хотела быть красивой девушкой.

Девочка смотрела на неё её же глазами, только немного грустными.

— Здравствуй, — кивнула ей Ясенька. — Ты пришла ко мне?

— Да… ведь ты — моя мечта, верно? Ты такая красивая… — Ясеньке стало смешно. Она вдруг осознала, что сейчас, именно в эту минуту, стала той женщиной, какой мечтала увидеть себя в детстве. И эта девочка, с хвостиком, синей резинкой и мальчиковой маечкой оказалась ей настолько близка, что, если бы только это было возможно, она сжала бы её в объятиях.

— Ты тоже станешь красивой, очень.

— Вряд ли… — пессимисткой она была с детства.

— Станешь-станешь. Если я нравлюсь тебе… значит, станешь.

— А ты едешь на концерт? — в голосе прозвучал детский восторг; взрослые на него не способны.

— Да… и ты со мной. Я так рада, что эта твоя мечта тоже осуществится! Только не уходи.

— Нет, не уйду. Я ещё не одна, я знаю… но однажды я останусь одна?.. — Ясенька почувствовала укол в сердце. Да, я знала, поняла она. Я всегда знала, что рано или поздно останусь одна. Володя был слишком хорош и для меня, и для этого мира.

— Однажды случится так, что ты… останешься одна. И никто не сможет тебе помочь. Но ты не переживай. Как в сказке про Царевну, за тобой приедет прекрасный заморский принц. Он спасёт тебя и будет любить так, как ты и представить себе не можешь…

Девочка загорелась неподдельным интересом.

— Это правда? Это действительно правда?.. А каким он будет?.. С зелёными глазами и светлым лицом?.. Он будет сильным и красивым?

— Очень сильным и очень красивым. А ещё — в очках, представляешь? И смешным тоже будет. И очень добрым. Добрее его нет человека на свете.

Девочка серьезно кивнула.

— Раз ты так говоришь, я буду его очень ждать. И никогда не буду с другим, пока не встречу его. Нас с Володей дразнят «жених и невеста», но раз ты говоришь, что мой принц в очках, значит, это не он.

— Нет. Володя — твой брат. Люби его! Изо всех сил люби! Ты ему ещё не рисовала листочки для двери?

— Нет…

— Тогда нарисуй. И напиши на каждом, что любишь его. И делай это каждый день, каждый год, потому что, вот беда — сколько бы ты не повторила это, всё равно будет мало. Поэтому говори почаще. Он никогда не будет смеяться.

Они доехали до Симлы. Взяли авторикшу, и, хотя Ясенька сидела в ней одна, она знала, что этот вечер в её душе больше, чем прежде. Сначала пришла маленькая девочка, которая с восторгом внимала исполнившейся своей мечте. Девочка, которой Ясенька когда-то была.

По правую руку — чудесный ребёнок. За что его винить?.. За то что в своей любви и простоте детской эта маленькая девочка не нашла однажды выхода?

За что ненавидеть её?..

— За ненависть! — был ответ, и Ясенька увидела ещё одну девочку. Лет шестнадцати. Волосы — в две косы, серая, страшненькая одежда. И тоже она. До смерти Володи? Или сразу после?

Понять невозможно.

— Кто ты?..

— Я — твоя ненависть. Ты винила этого ребёнка, ненавидела его — вот я и пришла. Почему я старше, чем она?.. Потому что я каждый день росла вместе с тобой.

Ты каждый день просыпалась и ненавидела себя. За слабость чувств, за неспособность всё исправить. За всё, что я, как ты думаешь, должна была, но не могла сделать. Не только за моего друга. Но и за себя саму.

Вчера мы с ним пили чай на его кухне. И слушали эти песни. Почему ты больше не слушала их, с того вечера?

Ясенька задрожала.

— Потому что… это была другая жизнью Полная радости. Любви и счастья, которые давал мне Володя. Эти песни, как возможность счастья, ушли вслед за ним.

— Но они вернулись, верно? Они вернутся, когда-нибудь?..

Ясенька задумалась.

— Да, они вернутся. Принц нашей маленькой «я» придёт и спасёт всех троих. Только, — и Ясенька посмотрела на себя, — ты тоже его жди. И не наделай глупостей.

Их было трое — девочка, девушка и женщина; такие разные, они, тем не менее, были единым целым. И Ясенька, глядя на себя со стороны — на весёлого ребёнка, смотрящего с обожанием в своё будущее, и на девушку с такой болью в глазах, что впору кричать, а она всё равно улыбается — поняла, что ненависть к себе, которую она питала всё это время, исчезла из её сердца. Они вместе слушали этот концерт, они стояли рядом друг с другом — и Ясенька поняла, что самая главная сила этого мира — прощение. Настоящее прощение, когда нет ни обиды, ни боли, ни затаённой тьмы. Володя ушёл, его не вернуть. Но уйти вслед за ним она не могла тогда, просто потому, что не он — её единственный; как не ушёл бы Володя, если бы её не стало. Будущее всё расставляет на свои места. И умер этот мужчина. И как бы он не умер — мучительной ли смертью, или даже не заметил перехода в иной мир — там его ждал самый страшный и справедливый суд. От этого суда ни одной душе не удавалось ни отказаться, ни уклониться.

Обретая полноту в своей душе, мы радуем наших близких. Ясенька выбежала с площади, глядя на мир широко распахнутыми глазами. Да, она прощалась с частичками себя самой — но только для того, чтобы они нашли приют в её сердце. И когда сомкнулись рядом объятия Саджита, и муж подхватил её на руки и закружил, приводя общественность в лёгкий шок, она обняла его изо всех сил и прошептала: «Спасибо».

Круг был завершён, и всё наладилось в доме Обероев. Как и прежде, просыпались они утром и улыбались друг другу, смеялись своим радостям и переживали свои трудности. Но чем больше освобождалась от своего тёмного прошлого Ясенька, тем больший груз брал на себя Саджит. Мечтая защитить её, уберечь от всего мира — такого прекрасного и такого опасного — он и не заметил, что своей любовью и страхом делает её жизнь похожей на золотую клетку. И пусть Ясенька никогда бы даже в мыслях не допустила такой мысли, она незаметно для себя самой начала расправлять крылья, словно готовясь к полёту и не зная, что ждёт её там — за горизонтом, открывающимся за его ладонями.