Глава 19. Старший брат

С того дня, как Ясенька поговорила с отцом, началась для неё совсем другая жизнь. Она, как и прежде, ходила с Саджитом гулять, встречала его у больницы — но больше времени проводила все-таки со своими родителями. И она, и Саджит понимали, насколько сейчас важно закрепить именно эти, самые важные семейные узы, а потому учились быть счастливыми каждое мгновение — и вместе, и порознь.

Немаловажным будет отметить, как отнеслись к этой новости близкие Ясеньки, её друзья и сестры. И Варя, и Слава пролили в письмах океан слёз — но они были счастливы за сестру просто потому, что любили её. Обеих страшно огорчал тот факт, что их не будет с ней в самый важный момент её жизни, особенно Славу, с которой Ясенька, близкая по возрасту, была особенно дружна. Но их трогательные письма, пронизанные смесью радости и сожаления, были лучшим подарком из тех, что могли они ей сделать.

И та, и другая сестра не отходили от электронной почты, понимая, что теперь и очень надолго, станет она единственной связующей их ниточкой. В своих письмах Варя была как всегда рассеянна, и могла в одном предложении написать и о концерте своего парня, и о тех занавесках, что Слава купила Ясеньке в подарок… Слава, напротив, была точно такой же, как и Ясенька. Она отнеслась к своим обязанностям собрать сестру замуж очень серьёзно, и с присущей ей педантичностью подробно описывала, какие упаковала вещи и что ещё собирается туда добавить. В тоже время, обладая восхитительным чувством юмора, в своих письмах она умела рассмешить до слёз — например, прислала несколько фотографий разбора Ясенькиного гардероба, с подписями: «это твое» — и там лежали летне-весенние вещи; «теперь — моё» — любимое Ясенькино пальто, о котором Слава давно мечтала, и третья «Варенькино» — туда она сложила кучу ненужных кофт и старых вязаных носков. Зная, что Слава всё понимает лучше, чем кто-либо, Ясенька ей писала ту правду, что не умела выразить родителям и Варе — о любви к Саджиту, без которой она не мыслила своей личности. Слава, вышедшая замуж довольно рано, приняла выбор Ясеньки сразу и безоговорочно, хотя в одном из писем она упомянула, что только любовь сестры к её будущему мужу примирила Славу с тяжестью из разлуки.

Так или иначе, а дело шло вперёд — привычными стали семейные ужины, на которые Саджит приходил по два-три раза в неделю; походы к нему домой и приготовления к скорой свадьбе. Саджит в разговорах с папой Ясеньки тактично дал понять, что все расходы он желает оплатить сам — но её отец, чуть ли не до обиды, заставил согласиться принять и его помощь.

Для Ясеньки, Сапны и их матерей главными были более близкие им вопросы: свадебное платье… цветы… продумать музыку и блюда… Первый спор, до хрипоты, касался именно платья: Ясенька хотела белое — и точка. Но где достать белое платье в небольшом индийском городе, пусть и довольно современном?.. И Сапна, и её мама изо всех сил уговаривали Ясеньку согласиться на индийский или полуиндийский наряд — но она стояла на своём. В итоге Ритеш, на которого напали все и сразу, пришёл на следующий день рано утром, шлёпнул ключами от машины и велел ещё не проснувшимся Сапне и Ясеньке: «Живо собирайтесь! Повезу вас в Симлу», — он назвал ближайший к ним крупный город, до которого было около трёх часов езды. Радостные девчушки немедленно бросились за вещами, а поздно вечером, уставшие и довольные, они вернулись домой с необыкновенно нежным подвенечным платьем. У Ясеньки на лице красовалось глупое выражение, и, по своим собственным наблюдениям, она напоминала счастливую собаку: ничего не могла сказать, но за всё была благодарна.

Остались в прошлом перипетии с оформлением документов и разрешением на брак; собрали и прислали из России несколько недостающих им справок, договорились о праздновании и привели в порядок дом… Чуть больше месяца прошло с того дня, как сидели они в саду Сапны, и вот — свадьба должна была состояться ровно через неделю, а главным событием, предшествующим свадьбе, должен был стать приезд брата Саджита.

— Ясенька, почему ты так боишься что-то поменять? — поинтересовался Саджит, развалившись на диване. Жара стояла почти тридцать пять градусов, он отработал чужую смену и чувствовал себя полной развалиной. Однако картина, за которой он наблюдал уже более часа, грела душу: Ясенька, в его майке и подвёрнутых штанах, надраивала полы. Теперь в комнатах, помимо его вещей, стояли её не разобранные коробки — пришли посылки от сестёр.

— В каком смысле — боюсь?.. Саджит, тебе повезло, что я их не открываю. Иначе… ты видел фильм «Конец света»? Поверь — они не знали, что на самом деле конец.

— И ответ скрыт в твоих коробках… — прищурился он. Ясенька, старавшаяся угадывать чувства Саджита по взгляду, выражению лица, рассмеялась:

— Саджу, да тебе просто хочется покопаться в моих вещах!

Он затряс головой, отрицая, а через мгновение закивал утвердительно.

— Да, меня распирает от любопытства! Мне кажется, я о себе рассказал больше, чем ты.

— Потому что рассказывать нечего! — она подошла поближе и наклонилась. — Если ты так хочешь, то открывай любую. Но потом мне не жалуйся.

Он застонал и отвернулся к стенке.

— Какая ты мелочная! Я уставший, замученный, сегодня ко мне пришла на приём семейная пара из деревеньки поблизости — а я не понимал ни слова! Ни хинди не знают, ни тем более английского… а уж как коверкают слова — страх Божий. Вышел я на улицу, спрашиваю, есть ли переводчики — а мне отвечают: «Доктор-джи, это же кангри, но они с акцентом, мы сами не понимаем…» И вот, я два часа принимал участие в пьесе «Мальчик объяснил жестами, что…»

— Ясно-ясно! — Ясенька пробежала до ванной комнаты и обратно. — Ты молодец. В награду, так и быть, дам тебе кое-что, что может понравиться…

Слава предусмотрительно пронумеровала коробки, а по электронной почте скинула Ясеньке, что в какой лежит. Разорвав упаковку, Ясенька достала два больших фотоальбома — подарки подружек, в которые она вклеивала детские фотографии, сделанные задолго до появления персональных компьютеров.

— Держи и наслаждайся. Только никому не показывай — я вела эти фотоальбомы лет с двенадцати, и множество комментариев, которые выглядят…

— …бесподобно! — заржал Саджит, разглядывая первую фотографию. На ней Ясенька и Слава, ещё маленькие, тянули в разные стороны куклу, и лица их были упрямей некуда. Следующий кадр был продолжением: Слава ревела в десять ручьев, даже не глядя на тельце куклы — а голову Ясенька держала в руках, и лицо её, хотя и без слёз, было куда более выразительным.

— Саджит, тебе не удастся вывести меня из себя. Если ты счастлив, хотя моя куколка так страдает — я буду счастлива тоже.

— Не сердись… значит, куколка осталась у тебя?

— Ну, без головы она никому оказалась не нужна.

Шлепнув его легонько, Ясенька засмеялась — и в эту минуту раздался звонок в дверь. К ним в дом пускали только знакомых, а потому Ясенька вскочила и побежала ко входу:

— Саджу, это, наверное, Ритеш или Сапна — я открою! — она распахнула дверь, не спрашивая, кто пришёл — и остолбенела.

На пороге стоял самый красивый из всех людей, которых она когда-либо видела. Молодой мужчина, ровесник Саджита, с аккуратными пшеничными волосами, синими выразительными глазами и прекрасным лицом, улыбался и улыбкой сильно смахивал на ожившего принца.

— Боже… — пробормотала Ясенька, а принц улыбнулся ещё шире, превратившись в лукавого эльфа:

— Ну зачем же «Боже»? Можно просто Матвей!

Парень втиснулся и пинком отправил вперёд свою дорожную сумку. Из зала вылетел Саджит — и парни повисли друг на друге.

— Соня!!! — вопил Матвей.

— Мотя!!! — вторил Саджит. Ясенька теперь поняла, что таинственный красавец, чьих фотографий она ни разу не видела, это брат Саджита.

— Ну, ты даёшь! — всё обнимал его Саджит. — А я-то планировал тебя встретить в Симле!

— Да, я пришёл не вовремя — и, кстати, произвёл неизгладимое впечатление на твою коллегу!

— Это — не коллега, это моя невеста!

— Невеста?.. Не может быть! Она же хорошенькая и умная…

— Естественно!

— Тогда что она с тобой забыла?..

— Ах, ты…

Тепло, подобное любви Саджита, заволокло сердце Ясеньки, многократно умножившись — так велика была привязанность братьев, видная даже в этих шутках. Она расцветала, глядя на них, поглощая нового Саджита — Саджита-брата, любящего и любимого.

— Ясенька, иди сюда. Представляю тебе самого противного, вредного брата во вселенной — моего Матвея! — при этом Матвей утвердительно кивал головой, разыгрывая смущение, а потом подошёл и ласково её обнял.

От Матвея пахло Россией: дождём, листвой, землёй. Объятие его было сродни медвежьему — он так стиснул её, что оторвал от пола.

— Я так рада, так рада… Господи, но в каком я виде! — вдруг испугалась она. — Вы проходите, а я сейчас принесу холодной воды, или минералки, а ещё…

Саджит привлёк её к себе, а Матвей захохотал.

— Подумать только, какая вежливость! Слушай, Саджит сказал — ты нормальная девушка, и всё понимаешь сразу и правильно. Так вот, с того момента, как Саджит выбрал тебя, ты наша родная и любимая, и никаких «вы» я слышать не желаю, идёт?.. Кстати… Мама прислала тебе свою… ээ… фату; не согласишься её поносить на свадьбе? Конечно, это не…

— Братик! — тут Ясенька окончательно в него влюбилась и прыгнула ему на шею. — Брат! Да разве ты можешь спрашивать?.. Конечно, да!

Саджит обнял их обоих и прижался лбом к волосам брата.

— Я так соскучился… Я так соскучился без вас…

Пока Матвей приводил себя в порядок и принимал душ, Ясенька накрыла на стол, и целый день они провели в разговорах. Правда, перелёт и долгая дорога сыграли свою роль, и около трёх часов Матвей уронил голову и заснул. Они сидели втроём на диване, и старший брат без зазрения совести закинул ноги на Ясеньку, а подушкой ему служили колени Саджита.

По телевизору показывали какой-то фильм, говорили в нём на хинди.

— Ни слова не понимаю… — пожаловалась Ясенька шепотом. — Или отдельные слова, но не предложения и не смысл… Обидно. Сколько ещё мне придётся учиться?.. Кстати, видишь во-он ту коробку? — указала она в угол, где стояла здоровенная коробка величиной с хороший телевизор.

— Ну, вижу.

— Так вот, половина в ней — диски с фильмами. Здорово, что они у меня есть — я бы с ума сошла, если бы перестала совсем слышать русский. Мне кажется, я уже говорю с акцентом… Надо бы спросить Матвея!

— Надеюсь, он тебя не шокировал?.. Матвей очень скрытный человек, и бывает довольно легкомысленным, но если он полюбит кого-то — то это навсегда.

— Да ты что, напротив! Я и сама не люблю околичностей, и мне по душе его прямота. Я полюбила его с первого дня, как услышала о нём от тебя, так что не удивляйся, что я так сильно люблю его сейчас. Мне легко с ним, я с первой минуты поняла, что он станет мне другом — а я в таких вещах не ошибаюсь!

Саджит кивнул со своего конца дивана.

— Он устал… Но если тебе неудобно, переложим его.

Ясенька обняла рукой ноги Матвея.

— Даже не думай. Пусть он поспит… я так рада, что он здесь. А мы ведь и хотели провести этот день, валяясь на диване! — она зевнула. — Я так счастлива, Саджит! Я так сильно вас люблю, и так благодарна за всё! Ты подарил мне радость, которой я не достойна.

Матвей всхрапнул, и они приглушенно засмеялись.

Два следующих дня Матвей и Ясенька не расставались. Саджит всё ещё напряжённо работал, но тот страх за Ясеньку, который он испытывал в первое время, словно бы разделился — и известная часть легла на плечи Матвея. Матвей же, очень весёлый, лёгкий на подъём, желал побывать в тех местах, о которых писал ему брат. Вооружившись фотоаппаратом, водой и кошельком, они с Ясенькой в свободное время облазили половину города — ту, в которой Саджит разрешил им бывать, и где она уже гуляла.

Сам Саджит последнее время меньше работал в своей клинике, и больше — в основной, где положили двух очень серьёзных пациентов. Саджит особенно переживал за них: одна девушка была ровесницей Ясеньки, и всё в его душе гневалось и метало. Что за несправедливость — умирать в двадцать с чем-то лет? И почему к нему на стол, в их палаты попадают именно такие: тихие и ласковые, весёлые, как колокольчики, полные желания жить! Саджит однажды вошел к ней в палату и заявил: «Так, хватит быть покорной. С сегодняшнего дня и дальше мы с тобой начинаем генеральное сражение, и, уж поверь, я тебе сдаться не позволю!!» Саджит нарочно говорил злым, сердитым тоном, стараясь разозлить девочку и придать её борьбе дополнительный стимул. Ему казалось, что именно сейчас, когда он обрёл Ясеньку, мир должен быть особенно прекрасным и сохранить всё, что в нём есть хорошего.

Матвей же и Ясенька очень быстро подружились, в их отношениях с первого дня появилась та лёгкость, что присуща, как говорят, «родственным душам». Ясенька, всегда немного нервная в присутствии чужих, была с первого момента покорена добротой Матвея и относилась к нему больше как к своему другу, чем как к брату Саджита. У них были схожи вкусы и взгляды, оба любили похулиганить и с удовольствием подшучивали над Саджитом, который притворялся, что жутко сердит и грозился наказать и отшлёпать обоих.

Всего лишь пять дней они были знакомы — крохотный срок — но за это время неплохо сумели заглянуть друг другу в душу. И кое-что, не смотря на всю лёгкость, не давало Ясеньке покоя: за шутливостью и легкомысленностью Матвея прятался внимательный, хитрый, наблюдательный человек, который следил за ней и изучал её, как бактерию под микроскопом. Пару раз она подумывала о том, чтобы спросить Матвея начистоту, но потом решила, что этого делать не стоит. Чтобы не хотел выяснить о ней Матвей, он должен спросить это сам — или же сам сделать какие-то выводы. Терпение её принесло свои плоды. Свадьба с Саджитом была назначена на среду, все приготовления закончились. И вот, в воскресение, ожидая возвращения Саджита домой, с тем, чтобы потом уже не видеться вплоть до свадьбы, Ясенька сидела на кухне, уплетая фруктовый салат и сонно поглядывая телевизор, как к ней подошёл Матвей. Уже по одному только взгляду на него она поняла, что тот самый «второй» Матвей сейчас занял главенствующее место.

— Ура, — прокомментировала она, — ты наконец-то решился.

Матвей удивился:

— На что?..

— Поговорить со мной начистоту. Я же видела, что ты всё время за мной наблюдал, словно решая: достойна я разговора с тобой или нет…

— А ты внимательная… не ожидал. Я думал, что лучше скрываю свои чувства.

— Скрываешь отлично, уж поверь. Просто в этом вы слишком схожи с братом, и я, что называется, «знала, где копать». Так в чём дело?

Матвей сел и выпрямился.

— Я хочу, чтобы ты поняла: всё, что сейчас будет сказано, должно остаться между нами и умереть между нами. Эта вещь касается Саджита, но он не должен и подозревать, что есть что-то подобное. Я долго думал, говорить ли тебе об этом, не потому, что не доверял — просто решал, достаточно ли ты сильна, чтобы всю жизнь иметь от него тайну, и не выдать её даже намёком?.. Мне кажется, ты справишься, но решать всё же тебе.

Вся весёлость мгновенно слетела с Ясеньки.

— Я обещаю, что буду молчать. Я вижу, что ты не шутишь. Играть с чужими чувствами я не собираюсь, и разводить мыльные оперы тоже. Говори.

— Ясенька, перед тем, как приехать, я долго беседовал с моим отцом, и мы решили, что ты, как его будущая жена, должна знать правду. Всё, что знает Саджит о своём детстве — ложь от начала и до конца. Я знаю, что он родился в любящей и счастливой семье. Мама его была индианкой, приехавшей в Дели из города М., чтобы пройти стажировку в местной больнице. Их отправили в одну из отдалённых деревень, где была крохотная больница. Там она познакомилась с его отцом — он был помощником кожевника, пытающимся пробиться на более высокое место, добиться большего. Но в деревне у него не могло ничего получиться, потому что он был далитом.

При этом слове Ясенька вздрогнула, кровь отхлынула от лица. Ещё Матвей не произнёс ни слова, а она знала, что у этой истории не будет счастливого конца…

— Сама понимаешь, что значит быть далитом, да ещё в какой-то захолустной деревне?.. Говорят, он хорошо учился в школе, пока мог, рано начал работать, но всегда мечтал стать образованным человеком, читать книги, переехать в большой город. И он полюбил её. Я не знаю, как они встретились, как он добился того, что она его тоже полюбила. В деревне говорили, что стоило им бросить друг на друга взгляд, и всё дело было решено. Счастливого конца здесь не будет. В девушку влюбился ещё один мужик, кажется, кто-то из местной «верхушки» — какой-нибудь Радж с десятью коровами, считающий себя выше всех. Так или иначе, а они поняли, что в деревне им не выжить, собрались — и сбежали. Уехали в Мумбай, какое-то время жили там, отец его — кстати, по всему видно, мужик сообразительный — смог устроиться на работу в какую-то фирму и преуспел, поскольку его перевели в Дели на более высокую должность. Жена, которая уже мало работала, проводила время с детьми — Саджиту было около пяти, их младшей дочке Сухани — четыре, — лицо Матвея заледенело. — А в Дели их случайно заметили. Знаешь, мне кажется, если бы отец Саджита ничего не добился — люди снисходительней к ним отнеслись. А так — повалился шквал. Они подослали к ним людей и силой заставили вернуться в деревню — у семьи не было ни шанса защититься. В многомиллионном городе они оказались одиноки. Их привезли в деревню. Его мать и сестру увели и изнасиловали до смерти… их не остановило, что девочка была крохотным ребёнком… Их не остановило, что ей не было и пяти лет… когда её и Саджита отрывали от матери, их отца забивали палками.

Саджита сначала избили, а потом схватили металлический крюк, и повесили на него — за кожу на спине! Обезображенные тела его семьи сожгли, а вся «знать» деревни подтвердила, что они погибли от лихорадки, и мальчик — в том числе. Мой отец был врачом, и в Индии, а тем более в этой деревеньке он оказался совершенно случайно — его друг-индус предложил ему посмотреть окрестности. Когда отец нашёл Саджита, он был почти мёртв, и его только потому позволили забрать, что думали — он не выживет. Ты представляешь, они нашли его валяющимся на дороге с такой жуткой раной! Отец немедленно его увёз, хотя у них под рукой не было никаких лекарств. Когда они привезли его в город, Саджит был в коме, и ставили сто к одному, что он не выживет. Но отец уже тогда знал, что должен его спасти.

Через неделю, перед отъездом в Россию, мой папа вернулся в деревню Саджита. Он стал спрашивать, откуда у него такие раны — местные разводили руками, а про его семью говорили, что они все в один день умерли от лихорадки. И только один старик-далит, отозвав отца, рассказал ему правду. Когда папа навёл справки в Дели, всё подтвердилось, — на этом Матвей перевёл дух и посмотрел на Ясеньку.

Всё в этой девушке казалось ему милым и нежным, как полевые цветы. Но сейчас, с посеревшим лицом и глазами, словно заглянувшими в самое сущее ада, она была воплощением силы. Правда оказалась настолько ужасна, что она ничего не могла сказать — да и что можно на это сказать? но она смотрела ей прямо в глаза, не сгибаясь и не отворачиваясь. Тяжёлый груз взвалил на девичьи плечи Матвей, но груз этот она будет безропотно нести до конца своей жизни.

— Что ж, конец этой истории ты знаешь. Отец купил Саджита, купил как… какую-то зверушку, даже особенных взяток не потребовалось, и перевёз домой. Он… знаешь, он года два был заторможенным. Память его, хвала Господу, не сохранилась — он не помнил ничего, но иногда, во сне, кричал «Мира нам Саджит Оберой! Мира нам Саджит Оберой!» Он так тяжело поправлялся и приходил в себя, последствия трагедии были настолько страшными, что родители решили оградить его от этого. Они растили его и любили точно так же, как меня и Витю; и мы всегда считали друг друга родными братьями. И ты не представляешь, каким ужасным страхом обернулось для всех нас его решение уехать в Индию. Родители, конечно, его не отговаривали — но мы каждый день ждём, что он вспомнит, или что кто-то вспомнит — и всё повториться. Я знаю, это глупо, но я должен был тебя предупредить. В Индии есть далиты, которые становятся политиками, занимают важные должности, нормально работают и живут… но есть и другие. О том, кто Саджит на самом деле, не должен знать ни один человек, а, главное — он сам.

Ясенька смотрела перед собой невидящим взглядом. Ей казалось, что сердце её разорвали на тысячи мелких кусочков, и нет сил заставить его биться дальше. Казалось, что лучше — исчезнуть, закрыть уши руками и закричать Матвею: «НЕ СМЕЙ, НЕ ГОВОРИ!» — но она не могла. Она и Саджит — части единого целого, и эта часть его жизни легла на их любовь, как недостающая деталь картины. Она не могла позволить себе сдаться, потому что это значило бы, что она недостойна их любви.

— Спасибо, — сказала она, удивившись, что голос звучит так ровно. — Спасибо за доверие. Я поняла, зачем ты мне это рассказал. И я сделаю всё, что от меня зависит, чтобы его защитить. Матвей, а ты знаешь, как звали его родителей?

— Отца звали Арджун, а мать — Рани.

— Арджун, Рани, Саджит и Сухани Оберой. Хорошо. Я пойду, Матвей. Мне нужно побыть одной.

Матвей почувствовал себя отвратительно, словно без вины виноватым.

— Ты не станешь любить брата меньше?

Она медленно обернулась.

— Я полюбила его в сотни раз сильней.

Дома Ясенька легла на постель. Хотела она или нет, а над нею кружили призраки прошлого — то, о чём Матвей не сказал, но что, несомненно, было. Она видела, как смеялись, весело взявшись за руки, девушка Рани и бедный юноша Арджун. Она видела обожание в её глазах, а в его — то стремление идти вперёд, не останавливаясь, что и у Саджита. Она видела их в бедной комнатке, которую они, несомненно, сумели наполнить любовью. Она видела, как учится по ночам и работает днями Арджун, как помогает ему его любящая жена… Видела маленького мальчика, с длинными вьющимися волосами, и маленькую хорошенькую девочку, красивую, как куколка, и живую, как порхание бабочки. Они были любящей семьёй: Арджун, Рани, Саджит и Сухани Оберой.

Она видела их любовь и ласки, и шлепки родителей, и обидчивый плач… Хотела Ясенька или нет, но сон подкрался к ней и сморил её.

Это был кошмар. Она видела покрывало, красное покрывало, и непонятные, поломанные силуэты под ним, покрывало, из-под которого выглядывала посеревшая детская ножка.